Фарфоровая голова, стр. 11

— О, я слышала! — сказала Мисюсь.

— Она хочет, чтобы учёные усилили луч. Пока она может ломать лишь игрушки, но если усилится луч, всё будет разрушено, всё исчезнет с лица земли. Голова признаёт только пустую гладкую поверхность.

— Это ужасно! — прошептала Мисюсь.

— Но если мне удастся вернуться внутрь Головы, всё изменится, — сказала птичка. — Не забывай, я очень хорошая, очень добрая мысль. Но надо проникнуть. И ты мне в этом поможешь.

— Я готова! — с жаром сказала Мисюсь.

— Люди теперь недоверчивы. Их наука перестала быть доброй, она им приносит зло.

— Мы их спасём! — воскликнула кукла.

— Тогда приступим к работе. — И добавила повелительно: — Чертёж!

Щеглы тотчас вытащили из водосточной трубы бумажную трубку и развернули её перед куклой. Хорошо, что рядом не было профессора Драгосмыслова и его сотрудников. Они бы весьма удивились, увидев, как на крыше под лучами весеннего солнца какая-то кукла и несколько птичек внимательно изучают чертёж их секретнейшего, невиданного доселе устройства.

Голосование

Да, профессор Драгосмыслов и его драгоценные сотрудники были далеко. Собственно, они были всё там же, за дверью с табличкой: «Отдел кукаретных гущ».

Здесь были все. И крошечный Дулис, и толстушка Творожная, и высоченный Стократьев, носивший ботинки шестьдесят седьмого размера. Был и ещё один человек, в котором покупатели Птичьего рынка не без удивления узнали бы красноносого Дуньку. Только теперь это был не Дунька, а Евдоким Пистонович Даровых.

Неведомая сила устроила Дуньку в отдел кукаретных гущ на должность ответственного за никелировку. Сказать по правде, должности такой не было, но профессор Драгосмыслов давно поговаривал, что не всё в отделе блестит как надо. Теперь красноносый Дунька, он же Евдоким Пистонович Даровых, расхаживал с мягкой тряпочкой и протирал всё, от дверных ручек до никелированных краников и ободков пупырыша.

Новый сотрудник так полюбился профессору Драгосмыслову, что он пригласил его на важнейшее совещание, которое начал торжественной речью:

— Мы приближаемся к круглой куте… то есть, как её, дате. Чем отметим её? Будем, как прежде, ждать милостей от природы или дерзнём? Кто возьмёт на себя? Прошу высказать мнения по этой куте… то есть, как её, теме!

Крошечный Дулис залез на стул и, держась за спинку, сказал:

— Я не беру на себя, всё равно не дадут. Поэтому пусть берёт Звонарёв. — Дулис слез со стула, вытащил платок и вытер разгорячённый лоб. Поднялась толстушка Творожная:

— Товарищи! Если у нас отнимут белый флажок, я повешусь! Звонарёв, как вам не стыдно мучить людей? Что вы вцепились в эти несчастные полквартона? — Творожная зарыдала.

— Спокойно, друзья, спокойно, — благодушно сказал Драгосмыслов. — Какие ещё имеются мнения?

Стократьев не стал вставать, его голова и так едва не упиралась в потолок, он только пристукнул шестьдесят седьмого размера башмаками и громко сказал:

— Звонарёв должен взять на себя!

— И не подумаю! — в отчаянии выкрикнул Звонарёв. — Вы не хуже меня знаете, что не втянет гужок!

— А круглая кутя? — Стократьев угрожающе приподнялся.

— А круглики? — взвизгнула толстушка Творожная.

— Спокойно, друзья, спокойно. — Милостивый взор Драгосмыслова обратился в сторону Дуньки. — Какие ещё имеются кути… э… то есть мнения?

Неведомая сила подняла Дуньку с места и заставила проговорить:

— Чего там болтать, голосовать надо!

Воцарилось молчание.

— Кто, мол, за то, чтобы Звонарёв взял на себя? И все разговоры.

— Прекрасная мысль! — воскликнул профессор.

— Дело! — сказал Стократьев.

— Я требую голосования! — закричала Творожная.

Не успел Звонарёв возразить, как голосование состоялось.

Результаты его были яснее ясного. Четыре сотрудника подняли руки за то, чтобы «Звонарёв взял на себя». Профессор Драгосмыслов осмотрительно воздержался, но мягко подвёл итог:

— Не трепыхайся, Илья. Риск — благородное дело. Гужёвку начнём в двадцать четыре ноль-ноль перед круглой кутей.

Ловите зелёного человека

Не сидели без дела и дети. По предложению умельца Гуськова был создан Совет Потерпевших. Кроме Гуськова в него вошли четвероклассницы Аня Кольцова и Звонарёва Катя.

Забыты старые распри, обиды и подозрения. Теперь-то уж было ясно, что не Гуськов изуродовал куклу Кольцовой и не Кольцова сломала фрегат с красивым названием «Стелла Мария». Во всём виноват был злодей, разбивший множество кораблей и кукол. Этого злодея дети решили поймать.

Умелец Гуськов предложил свой план. Девочки увидели старую, потрёпанную куклу.

— Близко не подходить! — предупредил Гуськов.

Он развернул большой лист бумаги и повесил его на забор. Кукла словно бы приготовилась посмотреть кино.

— Внимание! — крикнул Гуськов и дёрнул куклу за чёрный жгутик косы.

Кино получилось на удивление странное. Из широко раскрытых кукольных глаз хлынули две ядовито-зелёные струи и с плеском разбились о белоснежный лист. Девочки вздрогнули. Одна из капель, отпрыгнув, попала на платье Кольцовой и расплылась там зелёной кляксой.

— Чернила несмываемые! — торжественно объявил Гуськов.

Задумка была ясна. Злодей подбирается к кукле, хватает жадной рукой за косичку, а кукла делает его вечнозелёным.

Кольцова зачарованно глядела на своё красивое, но теперь испорченное платье, а смышлёная Катя задала вопрос:

— Ты хочешь сделать их много?

— Ясно, — ответил Гуськов.

Он развернул новый лист. На нём оказалась карта района, правда, не такая внушительная, как у людей со звёздочками, но верная и удобная. А самое главное, на ней красовался такой же выступ, направленный в сторону бульвара. Откуда и как добывал Гуськов свои сведения, как сделал карту, оставалось неясным. Да что выяснять, если даже несмываемые вечнозелёные чернила Гуськов изготовил сам, не говоря уж о хитроумном устройстве, заставлявшем куклу так бурно рыдать.

Гуськов уткнул палец в выступ:

— Здесь будем ждать.

В ближайшие дни предстояло собрать беспризорных кукол, вооружить их изобретением Гуськова, расставить засаду, а затем ловить зелёного человека.

— Но почему ты думаешь, что он дёрнет её за косичку? — спросила Катя.

— Обязательно дёрнет, — убеждённо ответил Гуськов. — Все дёргают, а он обязательно.

Кольцова всё продолжала глядеть на платье, и в голове её крутилась привычная фраза: «Хорошенькая получается икебана».

Поздним вечером

Не дремал и старик Дубосеков. Поздним вечером он вышел с палкой в руке и отправился в ближний парк, где огромные тополя копили свой нежный пух на июньские снегопады.

С детства помнил старик Дубосеков страшную сказку про Верзилу с огненным глазом.

Днём Верзила прятался в старом дупле, а ночью выходил на охоту.

«Это он, — размышлял старик Дубосеков, — кому же ещё?»

Дубосеков крался по парку, вглядываясь в темноту. Несмотря на почтенный возраст, он видел отлично, да и к тому же огненный глаз неминуемо должен был выдать Верзилу.

«Это он, — думал старик, — ещё мать говорила, что Верзила любит ломать игрушки».

Дубосеков взвешивал на руке тяжёлую палку и прикидывал, как поймает и отдубасит Верзилу.

Самое странное, что огненный глаз появился. Он мелькнул среди чёрных деревьев, остановился на миг, а потом двинулся прямо на Дубосекова. Старик сжал палку в руках.

Шурша и пыхтя, Верзила ломился сквозь мелкий кустарник. Он был огромен. Дубосеков засомневался даже, сможет ли достать палкой до головы. Старик пошарил ногой, обнаружил пенёк и влез на него для удобства. В этот миг Верзила поравнялся с засадой, Дубосеков поднял своё оружие, но замер, остановленный криком:

— Сержант Верзилин! — Окрик был дальним, но властным.