Слепой боец, стр. 77

— Кто-то собирался за ним следить, — сказал он затем Йиррину. — Кто-то. Возможно. Два года назад. А раб от страха перед тамошними царями и от собственной подозрительности потерял голову.

— У них там нет царей, — вздохнул Йиррин.

— Все равно. Обычная южная мерзость. — Он даже поморщился.

— Ну а если? — упрямо сказал Йиррин. — Все-таки?

— А «если» и «все-таки» сидят дома и пасут овец по жнитву. Все, Йиррин. И можешь быть уверен, это были птицы, а не саламандры, я на них внимательно смотрел.

И это таким деловитым, холодным тоном, что даже и не разберешь, вправду ли он считает, что сын Ранзи перебирает с осторожностью, перепуганный приметою, или…

— Гэвин, — сказал Йиррин вдруг. — Это же всего-навсего деньги.

— Ого! — откликнулся тот. — О чем это ты думаешь?

— Ни о чем, — был ответ.

— Это всего-навсего, — сказал Гэвин, — судьба.

Судьба, которую он назвал, была не филгья. У северян имеется еще как бы одна судьба. Айзро — «рок», или «всеобщий закон», или «неотвратимость». Айзро, которая властна над всем и вся, одна на всех, пронизывающая мир насквозь и рано или поздно все — и даже сам Мир — приводящая к концу.

— Это всего-навсего айзро, — сказал Гэвин.

— Ну если ты так считаешь, то, конечно, она.

— Господин, я же действительно не мог вам сказать, — проговорил раб немного спустя. — Я же не мог сказать тогда и не мог потом, оттого что вы бы рассердились, что не сказал сразу… Господин, не… не карайте меня.

— Об этом еще рано говорить — карать или не карать, — отвечал бани Вилийас.

Он уже знал, что не сможет заснуть на камнях, — и плащ в этом вряд ли сумеет помочь; и удивлялся тому, что до сих пор не болен, хотя всем известно, как вредно холод влияет на соки человеческого тела, а также на суставы и грудные внутренности.

Так случилось, что на следующий день с утра последний раненый в дружине у Гэвина проговорил себе последний ди-герет; последний этот человек, переставший быть раненым, снял с себя провонявшую дегтем повязку; так случилось, что «Дубовый Борт» и «Лось» ушли с Салу-Кри, словно боец в легендарной Битве Мертвых Королей, выходящий с новыми силами наутро на поле брани; и как странно порою сознавать, что этот ди-герет, легендарный ди-герет, из-за которого в те времена бродили жуткие слухи о мертвецах, сражающихся на палубах северных кораблей, — что этот ди-герет и есть то самое заклинание, начинающееся словами «кин охас сайтайхе», «не глаза видят», которым ты, бывало, в детстве залечивал очередные ссадины, чтобы не показываться с ними матери на глаза…

Сколько же всего переменилось на свете и сколько заклинаний перестали действовать и забыты, ибо переменились люди и слова, которые они говорят, уже не значат для них то, что прежде, — а этот ди-герет, начинающийся словами «кин охас сайтайхе», все тот жедля них, — и разве поныне лесоруб, которому случалось загнать топор себе в ногу, и воин, и изящная дама, поранившая руку хрустальным бокалом, разбитым невзначай, — не говорят ли они поныне ему добрых слов?

Время идет; но, может быть, есть вещи, над которыми не властна даже айзро… Или хотя бы которые она приведет к концу много позже остальных вещей.

Из-за этого-то ди-герета, кстати, на пиратских кораблях, плавающих на юге, в те времена среди раненых оказывались только тяжелораненые — те, кто без сознания или ослабел настолько, что сил — магических сил — не хватает даже на то, чтобы сказать себе простенький ди-герет. Из-за него и из-за Защиты-от-Колдовства, которой приходилось обзаводиться, отправляясь в южные моря, где убивают людей колдовством, не зная чести и совести; а делать заклинания с «окнами» в Защите на северных островах тогда не умели — у них ведь донельзя простенькая была вся волшба.

Да и то сказать — не могут возникнуть изощренные вещи там, где в них нет нужды, — а в старинных скелах неизменно про самые страшные времена раздора и беззакония говорится: «То было время волков и тьмы, когда брат поднимал руку на брата, а люди ставили Защиту себе и своим близким, ибо боялись черного колдовства».

Но уж зато, как часто бывает у варварских народов, колдуны у них были не изощренные, но сильные. И Гэвин не зря удивлялся в проливе Аалбай тому, чтобы Защиту, поставленную его дружине Ойссо Искусницей, кто-то мог одолеть.

А вот на кораблях Защиты обычно не было. Тут уже, что поделаешь, — одно из двух: или у тебя на корабле Защита, или те бесчисленные заклинания, которые помогают ему быть таким, каким он должен быть. А уж одежда — и оружие — и доспехи…

Перед тем как уйти с Салу-Кри, Гэвин сказал:

— Чтоб ни единой тряпки на вас без Защиты. Повторять не буду.

Отчего некоторые безделушки и прочие мелочи, какими обзавелись на юге, отправились до времени в сундуки. И две «змеи» Гэвина… то есть Гэвина и Йиррина, сына Ранзи, окончательно стали выглядеть как два поджарых, голодных волка… или как те два брата, торопящихся в бой с некрашеными щитами, из легенды о том, откуда пошел на свете Дом Щитов.

Некогда было раскрасить покрасивее древесину. «А узнать вас, — сказал после битвы вождь, за которого они сражались, — что ж, отныне узнают и так…»

ПОВЕСТЬ ОБ ОСТРОВЕ МОНА

Полоска гор, поднимающаяся над морем длинным гребнем островов Кайнум, к югу от них выныривает из волн одиноким островом Сиквэ, а затем раздваивается, и западная ее часть круто сворачивает вслед за солнцем, чтобы стать в многохоженном море белыми скалами острова Иллон. А вторая ее часть, следуя изгибам берега острова Кайяна, вскоре вздымает почти посреди пролива золотую по утрам и белоглавую в полдень вершину острова Мона, а потом делается западною половиной острова Ол, соединенной с восточной равнинной половиной мостиком перешейка и разделенной раздором их жителей, который прекратится, пожалуй, тогда, когда нравы горцев и равнинных жителей сравняются между собою, а горы и плато станут одинаковой высоты.

В дни, когда Гэвин был капитаном, многострадальный остров Ол, кроме землетрясений и недородов, сотрясали и приводили в запустение еще и очередные междоусобицы, из-за которых остров становился удобною добычей для всякого, у кого достанет рук. Впрочем, мудрые служители Царственного Модры, сохранявшие храмы его на Оле, говорили, что и землетрясения, и ожесточение земли, опустошения на побережьях и хищные происки соседей — это и есть то, чего следовало ожидать жителям острова — и западной его половины, и восточной, ибо они сами притянули все это зло, порожденное Кужаром-Лжецом, отворив дорогу раздорам, нарушению порядка и неповиновению государю.

Служители были громкоголосы, их суждения казались справедливыми. Нет, право, нельзя сказать, чтобы слава благого Модры и впрямь так уж пришла в упадок в этой части света, — хотя, быть может, и стала непохожей на то, чем была в других местах в другие времена.

Когда только-только вера старинного Вирунгата, вместе с его торговцами и мудрецами, отправилась в путь по островам, государи страны Ол подарили во владение остров Мону обосновавшимся на нем монахам, — отчасти по той причине, по какой росомаха подарила селезня в конце концов Серебристому Лису. Потом иногда окрестные государи пытались изгонять из своих столиц всех шаманов и жрецов, кроме жрецов Чистого Огня; случалось, что из-за религий (или по поводу их) восставали местные вожди и велись войны; но ко времени Гэвина давно уж брожение это утихло, и святым служителям Модры, хоть он и стал теперь не чужим для здешнего доброго люда, пришлось потесниться для вернувшихся вновь духов гор и новых заморских богов, завлекавших прохожих в разноязыких приморских городах.

Но паломники на остров Мона прибывали по-прежнему; а безмерные подношения в былые времена и вовсе дразнили мечты. Поэтому монахи понемногу начали заботиться о том, чтобы доступ к подножию Трона Модры открывался лишь тем паломникам или гостям, которые им, монахам, желанны и ими же приглашены.

Нежеланные гости встречали помеху еще в море. Прежде всего, они застревали на устроенной монахами полосе задержки.