Слепой боец, стр. 62

Затем вблизи Сиалоа стали патрулировать в море военные корабли с алым драконом на парусах, хоть и без опознавательных знаков Кайяны. И если Сидалан использовал панику, рожденную кораблями Канмели Гэвина в Гийт-Чанта-Гийт, для того, чтобы галеры салым драконом оказались столь далеко от кайянского побережья, — то недавнюю встречу этих галер с чернопарусными «змеями» вблизи от будущего Тель-Сиалоа, окончившуюся для них столь печально, Хиджара использовала, чтобы ее официарий в Сидалане спросил бани Эзехеза, не кажется ли тому, что разумнее и безопасней будет поставить охрану его владений в бухте Сиалоа под контроль обеих стран-союзниц.

Это было позавчера, на той же самой «встрече в доме друзей».

Бани Эзехез уклонился от ответа и перевел разговор на свою непомерную занятость делами казначейства.

Голова Канмели была бы неплохим ответом на вопрос, прозвучавший два дня назад, ответом, впечатлений от которого хватило бы на несколько недель. Но, с другой стороны, такой ответ мог быть воспринят как открытый вызов.

— Ты отличная сказочница, Рият, — сказал бани Эзехез. — А ведь все это ты извлекла из того, что наблюдала за вещами вот в этом зеркале за время, которого хватит, чтоб в часах утекло на два пальца воды. — Затем он добавил, возвращая ей зеркало: — А что будет, если ты понаблюдаешь еще на один палец? Может быть, увидишь такое, что поломает всю сказку.

«Ему все-таки кажется, что я отношусь к этому делу не просто так, что для меня тут чересчур много личного, — подумала Рият. — И он ведь прав; только толкует он это личное наверняка неверно. А если я повторю еще раз, что бани Вилийас тут ни при чем, он мне еще больше не поверит».

— Я хочу рассказать, что мне приходится обычно видеть, — проговорила она медленно, далее с затаенной угрозой или, может быть, яростью. — И если уж точно говорить — то н е видеть. Потому что, когда на таком вот корабле с черными парусами решают ограбить наши берега, они пристают в темную ночь, такую темную — разве что сумасшедший рыбак выйдет в море менять сети; а потом все, кто бы мог сообщить о нападении, оказываются перебиты прежде, чем заметят где шевеление, — иногда прямо у себя в постелях. Потом на берегу все переворачивают вверх дном и уходят — еще до рассвета, а когда я их вижу, они уже в море — и вот тогда я смотрю, как они ныряют за горизонт, с этими своими нахальными вымпелами над кормой!

— И я начинаю, — добавила она, — думать: все, что я делаю как Прибрежная Колдунья, бессмысленно, и только на то я здесь и нужна, чтоб подглядывать за заговорщиками. Конечно, бывает, я их давлю: или патруль поспеет-таки вовремя, или еще что-нибудь. Это их разве останавливает? Не останавливало никогда, и не остановит. Только и меняется, что они лезут опять, в тех же местах, но с новыми уловками, или в новых местах со старыми уловками, а мы за ними не поспеваем и не будем поспевать, потому что никого нельзя догнать, если бежать за ним следом. И знаешь, что нужно, чтоб поспевать за ними?

Обнаружилось вдруг, что Рият уже давно не сидит, а стоя выговаривает все это не то бани Эзехезу, не то стене за ним.

— Чтобы научиться что-то с ними делать — и не только с ними, — может быть, я и ошибаюсь, бани, но просто-напросто нужно научиться быть такими, как они. Сумасшедшими, быстрыми и безжалостными. Очень сумасшедшими, очень быстрыми и очень безжалостными. А пока, все останется, как сейчас, — я буду смотреть, как они уходят от берегов, за охрану которых мне платят, между прочим, — и хохочут — и я знаю, над кем они хохочут: надо мной!!!

— Ты это говоришь, — негромко спросил бани Эзехез, — о «мореглазых»? Или обо всех пиратах?

— Какие могут быть ещепираты? Они истребили всех остальных. — Это было преувеличение, конечно; но в Гийт-Чанта-Гийт это было не очень большое преувеличение. — Они не любят соперников. Как и Хиджара.

— Быть может, ты все же взглянешь на то, что происходит сейчас на этой самой «Бирглит», достойная?

Рият послушно повернулась, не забыв при этом, что движения ее должны оставаться плавными и гибкими, как у двадцатилетней. Но все-таки в то мгновение, когда она, подойдя к подстилке писца, нагибалась за водой, ей показалось вдруг, что весь напор, пригнавший ее сегодня с утра в этот дом, где почтенный казначей утром — обычно — работает, принимая посещения только в необыкновенных случаях, напор, рожденный счастливой идеей и стечением счастливых обстоятельств, иссяк вместе с этой последней вспышкой — и теперь, если бани Эзехез, почтенный и многомудрый, не согласится с ее предложением, она будет ему благодарна и признает, что это благоразумно. Но она этого ему никогда не простит.

Рият выплеснула на зеркало остаток воды из горшочка, не заботясь о том, что большая часть проливается на пол.

Две «змеи» по-прежнему шли на юг.

— Мне придется послать с тобой Дэге, — проговорил бани Эзехез, не глядя на нее. Дэге — так звали писца.

Потом он объяснил, поморщившись страдальчески:

— Мне ведь нужно нынче после полудня быть на нашей верфи в Тель-Мусвате — а нынче такой ветер!

— Дэге отдаст тебе троих, которых выберет он, — добавил еще бани Эзехез.

— Я.

— Достойная Рият, — возразил казначей, — он их знает, а ты их увидишь в первый раз. И я хочу, — сказал он еще, — чтобы ты помнила собственные слова: «Мы должны научиться быть безжалостными».

Он чувствовал себя старым, очень старым. А ведь Рият была из таких женщин, рядом с которыми поневоле человек делается моложе. Но некоторое время назад она произносила слова, которых не ожидаешь от женщины, ибо политика на языке, каким говорят люди на острове Алого Дракона, зовется пи-апиш — «дело мужей».

— Вилийас из клича Кайнуви? — спросила Рият. — Ты о нем?

— О ком бы то ни было.

«Я была дурой, что спросила вслух», — подумала Рият.

ПОВЕСТЬ О МОРЕ, ЧТО МЕЖДУ ДОЙАС-КАЙНУМ И ЗАПАДНЫМ ПОБЕРЕЖЬЕМ ДО-КАЙЯНА

Четыреста сотен серебром — это много. Тут надобно сказать, что собственных денег в те времена даже и в Королевстве почти не чеканили. А уж на Внешних Островах и вовсе оказывались монеты со всего света. Но больше всего попадались там хиджарские серебряные хелки или какие-нибудь монеты, отчеканенные им в подражание. На меру серебра их идет тридцать шесть или тридцать семь. Стало быть, сотня серебром — это три меры или чуть поменьше.

Сильного раба можно было купить на Торговом острове за полторы меры серебра. А вот виру за смерть свободного человека платили — одну сотню серебром, за свободнорожденного — две сотни, за свободнорожденного и именитого человека — четыре сотни. Так и в законах говорится.

И почему у Гэвина на уме были именно сотни сейчас — определяйте, если вам хочется присматриваться к тому, как бродят в человеке мысли, которых лучше бы не было. А еще надобно сказать, что все хозяйство, скажем, Ранзи, Йирринова отца, едва дотягивало по цене, если б кто вздумал купить его, до девяти мер серебром — мер, а не сотен. Правда, этот Ранзи был совсем бедным человеком — у него не было ни единого раба. А Сколтисы, которые почитались несусветными богачами у себя в краях, стоили — говоря по-южному — где-то этак под четыре тысячи мер серебра, если обратить в деньги и Серебряный Явор и все, что только можно. Гэвин, сын Гэвира, у себя в краях тоже считался несусветным богачом.

А все-таки, каким бы богатым человеком ты ни был и сколько бы издольщиков у тебя на землях ни сидело, — все одно земли на Внешних Островах так скудны, что с них можно разве что только прокормиться. Чтобы жить так, как они живут, и не просто задавать пиры всей округе, а раздаривать на них сокровища и кормить у себя в доме странников, и дружинников, и всякого, кто захочет, — именитые люди просто-таки поневоле должны становиться капитанами и отправляться за море — в торговую поездку, или в Королевство за рабами, или на юг — за хелками, красиво отчеканенными из серебра.

И если так посмотреть, то Гэвин, отправляясь в этот поход и затратив на то, чтоб снарядить его (опять-таки деньгами считая), триста двадцать мер серебра и ни единой монеткой меньше, — и вправду выскреб, честно сказать, все, что только мог. Даже знаменитые и таинственные сундуки на Щитовом Хуторе опустели больше чем наполовину. Могло быть не триста двадцать, а на треть полегче, но очень многие из общих расходов — тех, на которые обычно складываются, — он взял на себя. И вот этих денег Гэвин, сын Гэвира, до сих пор и не вернул. Так что — поскольку удача в Летнем Пути меряется добычей — для него это вправду был Злой Поход.