Слепой боец, стр. 46

— Еще бы ей не помочь! — воскликнул он, прищурясь многозначительно и закладывая руки за пояс. — Еще бы ей не помочь — в таком-то деле! Как видно, у Гэвина теперь удача, которой н р а в и т с я жечь корабли…

ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК ГЭВИН ЕЩЕ РАЗ ПОБЫВАЛ НА ИЛЛОНЕ, И ОБ ОСТРОВЕ КАЖВЕЛА, КОТОРЫЙ ИНАЧЕ ЗОВУТ ПТИЧИМ ОСТРОВОМ

Остров Иллон встречал их, как когда-то Дьялваша Морехода. по мнению северян, это было нелепостью. Ведь они же неудачники. Они совершают подвиги, но такие, от которых добычи никакой, или такие, от которых добыча много меньше, чем могла бы быть, и, с точки зрения купцов Иллона, это «много меньше» было достаточным куском мяса в их, иллонский, суп, ради которого стоило расстараться. «Первая сотня» предпочла сделать вид, что Канмели Гэвин — это не Канмели Гэвин, а «Дубовый Борт» — не «Дубовый Борт». И никакой второй дани три воды назад не было. В Бандитскую Гавань приехал лоцман из Тель-Кирията и, подойдя на своей лодчонке к борту, с преувеличенной любезностью стал объяснять, что в эту жалкую гавань они не поместятся (в то время как великолепно поместились же!), а на внутреннем рейде для них уже освободили место у второго (наилучшего) причала, и начальник порта самолично приказал выделить для их груза загон и склад — если доблестные капитаны захотят еще что-то сгружать.

По-видимому, здесь боялись, что Канмели уйдет на север и все, кроме рабов, продаст на Торговом острове.

По Гийт-Чанта-Гийт хаживали такие слухи. Говорили, что Канмели, мол, женится, и что берет он дочку не то у короля, не то у царя морского, не то у очень уж прижимистого тестя, потому что на вено для невесты устроил такую охоту, какой не видали в этих краях давно и надеются долго после не видать, и что он собирается уйти на север раньше обычного и уже либо распустил свои корабли, либо собирается распустить.

В части этих слухов, бесспорно, были повинны те корабли из Многокоровья, что и вправду уже ушли домой, по дороге заходя на остров Иллон или какое-нибудь место вроде него. Не то чтобы они врали, но молчали кое о чем так, что их молчание по-разному можно было толковать.

Город Милан, который корабельщики именуют Тель-Кириятом, гудел, будто пчельник. Капитанов обихаживали так, что одни только Кормайс, хоть и наливали в него здешнего тутового вина не меньше, чем во всех остальных, ухитрился все-таки потерять при продаже не больше восьмой части на каждой мере серебра. Дружинников завлекали подешевле, тутового вина вкруг них не разливали, но возле бортов непрестанно толклись лодчонки, с которых предлагали все, что угодно: девочек, «дымок», медовую водку, безделушки или хотя бы фрукты, от запаха которых сладко кружилась голова.

Гэвина приглашали в гости к начальнику порта — само собою, негласно, на женскую половину; жена начальника порта сводила его наедине с ней посмотреть росписи ширм в ее «комнате чтений об увлекательном», а сам начальник сказал, что он отнюдь не будет против, если какой-нибудь из здешних купцов возьмет внаем, якобы для себя, часть корабельных плотников его порта. Тель-Кирият был готов распахнуть перед ними свои верфи, свои прилавки, свои кабаки и свои «веселые дома».

— Как ты им всем по сердцу, пока у тебя есть деньги, — сказал Гэвин. — И уж они постараются не отпустить тебя раньше, чем вытянут из тебя все, кроме разве души!

Он очень хорошо помнил здешний «веселый дом» четыре воды назад, и как потом трещала голова и совершенно непонятно было, с какой стати объявилась на корабле женщина с белыми волосами. Но сказал он это только Йиррину, после того как вытащил его из лавчонки, где тот приценивался к какому-то платочку для Кетиль.

— В другой раз! — весело крикнул Йиррин в темную нишу лавки.

Когда они спускались по крутой виляющей улочке, на повороте бесстыжая служанка ухитрилась протиснуться между ними так, чтоб почувствовали ее оба. Йиррин захохотал и щелкнул ее по затылку. Глаза у него блестели.

— Ткань с Дальнего Юга, — сказал он. — Зря ты меня уволок. А можно было, — добавил он, — и два платка купить! Если два сразу, то дешевле.

Вот тут-то Гэвин и сказал ему насчет денег и души.

— Не скажи, душу они тоже возьмут с охотой! — засмеялся Йиррин.. — Можно перекрасить и продать под видом полоняника…

По понятиям северян, душа у человека выглядит точь-в-точь как он сам. Только одноцветная: черное, белое, серое — и больше никаких цветов…

Потом Йиррин почти посерьезнел и добавил:

— Ты сам говорил: дрянное и хорошее — все здесь намешано. Зато хоть люди отдохнут. Залечиться успеют спокойно.

— Где ты здесь видел покой?

Начальник порта жил на самой горе, в богатом квартале. Дружинников Гэвин с собою не взял, и хорошо, что не взял: их оставили бы со слугами, а для гордых свободнорожденных северян это нестерпимо. А Йиррин, пока его побратим там развлекался, бродил по лавкам. Он и увязался-то с Гэвином для того, чтоб выбраться в город, не в привычные лавчонки вокруг порта, а в места подальше. Может быть, это в последний раз взыграл в нем веселый певец-сорвиголова.

Спускаясь, они вышли на такое место склона, откуда виден порт. Прямо под ногами, через низкую изгородь — чей-то сад, а дальше — за пыльной, тусклой зеленью — сразу оливково-ржавая вода далеко внизу. Влево изгибались причалы. Шестнадцать кораблей стояли на воде, как на блюде. Как только разгрузились, Гэвин приказал (именно приказал) отвести корабли на глубокую воду. И приказал (именно приказал) никому не высовывать носа на берег, кроме капитанов да еще полудюжины дружинников, которых те могут взять с собой. Само собою, в порту были и другие корабли, но Гэвин видел только эти.

Из облепивших их лодчонок одна, возле рыбацкой однодеревки, держалась слишком близко. Человек, что стоял в ней, размахивал руками, как делает здесь простонародье, когда разговаривает. Солнце освещало его сбоку, и разглядеть мужчину можно было очень хорошо. По борту над ним виднелось несколько голов. Но это еще ничего не значило: может, ругаются, объясняя, что не нужны тут, мол, твои шлюхи, а ты проваливай-ка и не бей нам обшивку. (Язык друг друга если и понимают, так еле-еле, объясняются жестами, и ругаться так можно долго, какое-никакое развлечение…) Человек в лодке сделал такое движение, как если б бросил что-то наверх. Не разобрать было, поймали или нет. Гэвин смотрел на это, и лицо у него постепенно становилось, как когда он смотрел на Хюсмеров корабль, слишком рано входящий в поворот.

— Всего-навсего фруктовщик, — сказал Йиррин.

Гэвин в это мгновение и сам разглядел гору чего-то округлого, наваленную в носу лодки. Но он сказал, не оборачиваясь:

— Если фруктовщик, можно приказы не исполнять?

Некоторое время спустя Йиррин, догнав его на спуске, сказал:

— Ты этого не видел.

— Что? — Гэвин остановился так, что в оказавшейся неподалеку еще одной лавке молодой приказчик, выступивший было наружу, нырнул в нишу, в самую тень.

«Хозяину легко говорить… — думал он, — легко говорить, что деньги есть деньги, хоть и от мореглазых. Пусть сам зазывает. Они же все бешеные. Ведь убьют, убьют и не оглянутся. И хозяин тоже убьет».

— Ты этого не видел, — сказал Йиррин. — И я этого не видел. Ты хоть понимаешь, что они по твоей милости две ночи подряд ночуют на кораблях, когда рядом можно выспаться куда уютнее, и не с досками в обнимку? Ты хоть понимаешь, что там парни, которые эту кертебе в жизни не пробовали?

— Э-э-э, если доблестные воители пожелают… — начал приказчик. «Что за злой дух вас тут поставил, возле нашей лавки! — думал он. — Прошли бы дальше на два десятка шагов».

— Может быть, ты тоже в ослушники захотел? — сказал Гэвин. Конечно, не молодому хейлату.

— Да не трогает никто твои приказы. Он им на пробу бросил, бесплатно. А ты покупать запретил. Так или не так?

— А потом, — сказал Гэвин, — кто-нибудь им бросит на пробу трубку с арьяком?

Но уже тише. Он и в самом деле не учел того, что в таком месте, как Тель-Кирият, могут предлагать и бесплатно что-нибудь. Это был последний раз, когда он позволил Йиррину в чем-то себя убедить.