Серебряное дерево (с иллюстрациями Н. Гольц), стр. 13

— А ну их, танцы! — досадливо отмахивался Гранат. — У меня дела!..

— Опять Гранат мудрит над чем-то, — с уважением замечали одни.

— От орехов-то, говорят, не помолодеешь... Вот он и хочет тайны серебряных деревьев разгадать. Помочь бы ему... — предлагали другие.

— Мудрёные его дела, что мы в них смыслим?.. Раз взялся разгадать, сам разгадает, — с уверенностью заключали третьи.

Снова и снова перечитывал Гранат легенду. Лишь зрелые деревья, вдоволь пожившие на свете, говорилось в легенде, дарили людям долголетие и непобедимость. А серебряные деревья в роще? Они молоды и беззаботны, они радуются солнцу и знают одно — заливаться песнями.

Мудрец метался по комнате:

— Но не ждать же, когда деревья сами откроют тайны?! Нет!.. Все труды впереди! Я сварил эликсир роста. Теперь нужно что-нибудь такое... чтоб скорее поспевали серебряные деревья, чтоб утроилась их сила, чтоб не боялись они ни мороза, ни жары. Нужен новый эликсир, я назову его «ЗСС» — эликсир зрелости, силы, стойкости!.. Будущей весной, как только деревья зацветут, начну их обрабатывать новым эликсиром! Но сперва возьму от моего дерева кустик, посажу его отдельно, а когда эликсир будет готов, испытаю его на этом кустике. Вас-солибас!

Гранат деловито засучил рукава, чтоб тут же начать варить новый эликсир.

Когда в котле закипела чёрная жидкость, мудрец задумался и сказал:

— Бедные граждане Свирелии! Они опять начнут кашлять и чихать, и им придётся нарядиться в противогазы...

— Но этого ни в коем случае допускать нельзя, — раздался голос Гематогена, который как раз зашёл проведать мудреца.

— Вас-солибас! Я знаю, что делать! — обрадовался Гранат. — Надо позвать Фитилька. Уж он придумает, как избавить нас от едкого дыма...

Вскоре в домик-лабораторию Граната явился Фитилёк.

— И придумаю, для меня это пустяки, — заявил юный изобретатель и залез на крышу. — Всё очень просто, — сказал он, немного подумав. — Надо пробить дырку в лесном потолке...

Свирельцы толпились возле дома Граната и с любопытством глазели вверх.

На крыше домика выросла небывалая труба — тонкая и высокая, выше леса и гор, до самого неба. Она прорезала зелёные и голубые слои лесного воздуха и выводила наружу желтый дым. Ни одна его ядовитая струйка не могла теперь пролиться вниз, на головы свирельцам. Никто больше не кашлял и не чихал, ни одна, даже самая плаксивая свирелька, не проронила ни единой слезы. Свирельцы могли по-прежнему дышать воздухом, чистым, как родниковая вода, и таким густым от ароматов, что хоть режь его ножом.

Глава девятая.

КАК ГНИЛУШКА ПОПАЛСЯ НА МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Однажды вечером на поляне «Ёлочка» был большой карнавал. Не пришли на праздник только Гранат, занятый изготовлением эликсира, милиционер Гарпун, поклявшийся в эту ночь поймать в Свирельке акулу, и Гнилушка.

Гнилушка спустился в подвал своего дома и открыл шкатулку из древесины серебряного дерева. Шкатулку эту сделали старички-умельцы из кружка резчиков по дереву, и была она полна красных рубинов, зелёных изумрудов и синих сапфиров.

Гнилушка снял с головы жёлтый картуз и стал насыпать в него драгоценные камни. Картуз был у него меркой, которой он мерил свои богатства.

Очень изменился за это время Гнилушка. Оттого что за сто километров чуял Гнилушка поживу, нос его вытянулся; оттого что хватал он всё, что плохо лежало, пальцы его стали крючковатыми и цепкими.

— Воо-от они, сокро-о-овища мои! Целых семь картузов! — приговаривал Гнилушка, погружая в самоцветы дрожащие руки.

Кто бы из свирельцев мог подумать, что Гнилушка такой богач! Многие замечали, что он ездит в другие страны, только не придавали этому значения, думали, что он путешествует.

Но не путешествовать ездил в заморские страны Гнилушка.

Каждую ночь выходил он из дому за какой-нибудь поживой. Он воровал куски древесины серебряного дерева из мастерской старичков умельцев. Он глушил красных рыб и вспарывал им животы, чтобы взять ценную икру. Он убивал ножом зверьков и сдирал с них пушистые шкурки. А потом всякий раз начищал башмаки, чтоб незаметно было пятен крови, и мыл руки с мылом.

Всё награбленное Гнилушка вывозил в другие страны, а взамен ему давали драгоценные камни.

Из драгоценного камня рубина Гнилушка хотел заказать себе сапоги. Дорогие — износу им не будет, с кроваво-красным переливом — глазам удовольствие и крови незаметно, тяжёлые — пнёшь малого зверя или птицу, сразу убьёшь.

Да только мог ли Гнилушка нарядиться в рубиновые сапоги? Не спастись ему тогда от расспросов любопытных свирельцев, не уберечь от их глаз свое богатство!

— Нету, нету мне от них жизни! — бормотал Гнилушка, — Всё прячь, живи исподтишка, а им в лицо улыбайся... Носятся со своими порошками, хотят, чтоб и я стал добреньким дурачком, как они сами...

Случалось, подступала злоба к Гнилушкиному горлу, чуть не захлёбывался он собственным ядом. Тогда лез он на стены, катался по полу и от ярости грыз свой жёлтый картуз.

Уняв злобу, подходил Гнилушка к зеркалу. Он моргал и щурился до тех пор, пока в глазах не гасли зелёные огни, он изгибал тонкие, в ниточку, губы, делая сладкую улыбочку. А когда появлялся на людях, в глазах его, как всегда, тускло поблёскивало масло, а с тонких губ текли медовые слова.

Все преступления по-прежнему сходили Гнилушке с рук, ловко обводил он вокруг пальца простаков-свирельцев, а порошки и микстуры Гематогена попросту выбрасывал на помойку.

В ночь карнавала Гнилушка отправился за новой поживой. Что ему какие-то кусочки розового дерева, наворованные из Плошкиной мастерской! Мало ему кусков! Срубит он себе потихоньку целое серебряное дерево, да не одно, а два, десять!

Пробравшись к роще серебряных деревьев, Гнилушка остановился, прислушался.

— Не торчит ли поблизости старик Хвойка со своим новым ружьём? — пробормотал он, озираясь.

Потом схватил топор, подкрался к самому стройному деревцу и изо всех сил рубанул его. Деревце вздрогнуло и застонало — никогда ещё топор не касался его ствола. Но топор отскочил, и на стволе не осталось никакого следа.

Второй раз размахнулся Гнилушка — снова застонало деревце, и опять отскочил топор. Ведь древесина серебряного дереза была крепче железа и подчинялась только добрым рукам.

Поплевал Гнилушка на ладони, как это делали перед работой Рубако, семь братьев-лесорубов, и рубанул по стволу с тройкой силой и злобой. По-прежнему осталось деревце невредимым, но застонало громко и протяжно. Стон его был похож на звон струны, которую рванула грубая рука.

Долго дрожали ветви деревца, а листья звенели, и в вечернем воздухе далеко разлетались серебристые звуки-осколки.

Вдруг Гнилушка услышал топот: наверное, это бежит лесник Хвойка.

— Тьфу, чёртова коряга! Железо, а не дерево! — выругался Гнилушка. — Надо уносить ноги! Прокрадусь потихоньку на реку, разживусь красной рыбкой...

Лесник Хвойка — он, оказывается, тоже не был на карнавале — подбежал к Серебряной роще, прислушался: всё кругом тихо.

— Уж не померещилось ли мне — будто стук топора? Вздремнул, что ли, я нечаянно? — бормотал Хвойка. — Да нет же, не дремал ни капельки... Э-э-эх, подводят старые уши, и Фитильков аппарат не помогает. Или аппарат он мне сделал не ахти какой?.. Побежать разве к людям, спросить, не слыхали ль они чего? Нет, не побегу... Опять станут говорить: «Пора тебе, Хвойка, на Маковый лужок...»

Но тут Хвойка вспомнил, как однажды не поверил своим глазам, а у людей спросить постеснялся, и подменил ему кто-то материнскую землю.

— Пожалуй, всё же побегу! — рассудил Хвойка и решительно почесал затылок. — А то как бы ещё чего не случилось. Вот будет беда!

И он пустился к «Ёлочке» со всех своих стариковских ног.

Музыканты-свирельчата восседали на вышке, а Тромбус стоял перед ними в парадном фраке, с тонкой дирижёрской палочкой в руке. Недавно оркестр кончил исполнять весёлую фантазию собственного сочинения Тромбуса. Вся поляна дрожала от аплодисментов и возгласов «бис!», «браво!». Оркестр в ответ на это встал — так обычно музыканты благодарят слушателей.