Тюрьма, стр. 23

Неподалеку от площади Сент-Огюстен они нашли ресторанчик, где их не знали, нечто вроде бистро с клетчатыми занавесками и скатертями и обилием медной утвари взамен украшений. Хозяин, он же шеф-повар, в высоком белом колпаке ходил от столика к столику, расхваливая свои блюда.

Им удалось занять места в углу, хотя в бистро было много народу. Вокруг них ели и разговаривали люди незнакомые, чужие. Ален ничего о них не знает. У них своя жизнь, свой собственный мир, свои заботы и интересы, к которым они относятся с величайшей серьезностью, словно это имеет какое-то значение.

Зачем ему все это? Почему, например, ему не пришло в голову позавтракать наедине с Борисом у себя дома? Да, он мог бы построить свою жизнь по-другому.

Было время, когда они с Мур-мур пытались что-то изменить в своем образе жизни.

Жена загорелась желанием хозяйничать, заниматься стряпней. Они с ней обедали, сидя друг против друга, перед широкой застекленной стеной, за которой тянулись парижские крыши.

Время от времени Ален замечал, что губы Мур-мур шевелятся. Он знал, что она обращается к нему, но слова не доходили до его сознания, казались ему лишенными смысла. У него было ощущение, будто они с Мурмур отрезаны от жизни, погружены в какой-то нереальный, мертвый мир. И охваченный паническим страхом, он поспешил вырваться на волю.

В этом страхе было что-то от ночного кошмара, но только преследовал он Алена не во сне, а наяву. Алену необходимо было двигаться, слышать человеческие голоса, видеть живые человеческие лица, быть окруженным людьми.

«Окруженным» — вот оно, точное слово. Да, быть всегда в центре, быть главным действующим лицом.

Ален еще не решался себе признаться в этом. Всю жизнь у него была куча приятелей. Но не потому ли засиживался он с ними до поздней ночи, что ему страшно бывало оставаться наедине с собой?

Приятели? Или нечто вроде придворной свиты, которую он создал, чтобы обрести чувство уверенности?

На столике с колесиками им подвезли целый набор колбас и холодного мяса. Ален пытался есть, обильно запивая еду сухим вином.

— О чем комиссар тебя спрашивал?

— Почти о том же, что всех. Сначала поинтересовался, часто ли жена заходила за тобой в редакцию. Я ответил, что не заходила, а только звонила по телефону и вы встречались либо внизу, либо в каком-нибудь ресторане. Потом он спросил, был ли я знаком с твоей свояченицей. Я сказал правду, то есть что никогда ее не видел.

— Она ко мне зашла как-то раз три года назад. Ей хотелось посмотреть, где я провожу большую часть времени.

— Ну, я тогда был в отпуске. Потом он спросил, есть ли у тебя записная книжка с номерами телефонов твоих знакомых. Есть она у тебя?

— Нет.

— Значит, я не соврал. А под конец вот что. Извини, но я должен повторить его вопрос. Знал ли я, что у твоей жены есть любовник? И не подозреваю ли я кого-нибудь конкретно? А ты не подозреваешь?

Ален растерялся.

— Это мог быть кто угодно, — ответил он.

— Потом он стал вызывать телефонисток. Первой вошла Мод. Ты ведь ее знаешь. Комиссар разрешил мне присутствовать при допросе. Как видно, для того, чтобы я все тебе передал. С Мод разговор вышел примерно такой:

— Сколько лет вы работаете у господина Пуато?

— В будущем месяце исполнится четыре года.

— Вы замужем?

— Незамужняя. Бездетная. Сожителя не имею, живу со старой теткой, но она у меня просто золото.

— Состояли ли вы с господином Пуато в интимных отношениях?

— Вам угодно знать, случается ли мне время от времени переспать с Аденом? Да.

— Где же происходят ваши встречи?

— Здесь.

— Когда?

— Когда ему захочется. Он просит меня задержаться после работы. Я жду, пока уйдут сотрудники, и поднимаюсь к нему.

— Вам это кажется естественным?

— Во всяком случае, в этом нет ничего сверхъестественного.

— И вас ни разу не заставали врасплох?

— Ни разу.

— А что было бы, если бы вошла его жена?

— Думаю, она бы нам не помешала.

— Вы знали Адриену Бланше?

— По голосу.

— Она часто звонила?

— Два-три раза в неделю. Я соединяла ее с патроном. Разговоры были короткие.

— Когда она звонила последний раз?

— В прошлом году. Незадолго до рождественских праздников.

— Вам было известно о связи Алена Пуато со свояченицей?

— Да. Мне ведь приходилось звонить на улицу Лоншан.

— По его поручению?

— Конечно. Чтобы продлить договор на квартиру или велеть заморозить бутылку шампанского. Она, видно, любила шампанское. Он не любит.

— И с декабря прошлого года вы туда не звонили?

— Ни разу.

— А она не пыталась звонить ему?

— Нет.

Рассказывая, Борис с аппетитом уплетал еду, тогда как Алена мутило от одного вида грязных тарелок.

— Две другие телефонистки подтвердили слова Мод относительно свояченицы. Потом наступила очередь Колетт.

Его секретарша. Единственная из всех, кто его немного ревновал.

— Когда он спросил, состояла ли она с тобой в связи, Колетт взвилась. Неприкосновенность личной жизни-и пошла, и пошла. Но в конце концов призналась.

Ничего не попишешь: женщине тридцать пять лет. Будь это в ее власти, она держала бы его в вате и нянчилась с ним целыми днями.

— Допросили стенографисток, женский персонал бухгалтерии. Затем комиссар принялся за мужчин.

— Женаты? Дети есть? Сообщите, пожалуйста, ваш адрес. Вам случалось обедать с патроном и его женой?

— Я подал им знак говорить правду. Мужчин комиссар тоже спрашивал, были ли они знакомы с твоей свояченицей. Потом он выяснял, встречались ли они когда-нибудь с Мур-мур без тебя.

С такими, как, например, Диакр или Манок, возни было немного.

Еще бы! Диакр — белесая вошь, а Маноку шестьдесят восемь.

— Последним вызвали Бура. Он только что пришел в редакцию и выглядел не лучше тебя.

— Часть ночи я провел с ним и с Бобом Демари, — отозвался Ален. Дербанули что надо!

— Вот, пожалуй, и все. Кажется, комиссар не дурак и знает, чего добивается.

Перед тем как подали антрекот, Ален закурил сигарету. Он чувствовал себя разбитым, опустошенным. Небо было серое. Мерзость. Как у него на душе.

— Что у нас сегодня за день — пятница?

— Да.

— Значит, гроб уже установлен в их доме на Университетской улице. Сам не знаю, идти мне туда или нет.

— Тебе видней. Не забывай только, что ведь это твоя жена…

Борис не докончил.

Он прав. Ведь это его, Алена, жена — убийца той, что лежит теперь в гробу на Университетской улице.

Ален вернулся в редакцию: пришлось подвезти Бориса, иначе, вероятно, он поехал бы домой спать.

— Секретарша мэтра Рабю просила позвонить, как только вы вернетесь.

— Соедини меня.

Через несколько секунд Колетт протянула ему трубку.

— Господин Пуато, говорит секретарь мэтра Рабю.

— Я вас слушаю.

— Мэтр просит его извинить. Он забыл передать вам поручение вашей жены. Она составила список необходимых вещей и просила, чтобы вы доставили их ей как можно скорее. Прислать вам его?

— Список длинный?

— Не очень.

— Диктуйте.

Ален придвинул блокнот и записал колонкой перечень вещей.

— Прежде всего серое платье из джерси-если оно не отдано в чистку, то висит в левом шкафу. Вы, видимо, знаете. Черная шерстяная юбка, новая, с тремя большими пуговицами. Четыре или пять белых блузок, самых простеньких. У них там раньше чем через неделю белье из прачечной не возвращается.

Алену казалось, что он видит Мур-мур, слышит ее голос. Когда они останавливались в гостинице, бывало то же самое: списки белья, одежды, пунктуальность деталей.

— Две белые нейлоновые комбинации, которые без кружев. Дюжину пар чулок, неношеных, она их недавно купила, лежат в красном шелковом мешочке.

Сидеть в Птит-Рокетт по обвинению в убийстве, знать, что тебе грозит пожизненное заключение, и думать о новых чулках!

— Я не быстро диктую? Домашние туфли, черные лакированные. Сандалии для ванной. Купальный халат. Пару туфель на венском каблуке. Ее любимые духи, вы их знаете, один флакон, не очень большой.