Этим утром я решила перестать есть, стр. 20
К началу декабря я уже не могу скрывать свой обман. Кризисы учащаются, они случаются несколько раз в день, и во время собрания ассистентка профессора спрашивает меня:
— Тебе не кажется, что нужно опять поставить тебе «Гастунэ»?
Она обо всем догадалась. Зонд — это способ показать окружающим что я еще не выздоровела, способ помочь мне держаться. Мои родители отказываются, они считают бессмысленным такое возвращение вспять, но я настаиваю. Благодаря поддержке врачей я добиваюсь своего. И это станет ошибкой. В тот момент я думаю, что мне необходимо оставаться больной в глазах родителей и непосредственного окружения. Я не понимаю, что «Гастунэ-2» будет поставлен для того, чтобы предотвратить возможность срывов, а не для кормления, как в первый раз. Я буду должна ограничиваться содержанием мешков в ожидании последующего разрешения есть нормальную еду.
Но плюшевая змея возвращается в мои кошмарные сны. Я ее даже разрезала на куски, я ее оскорбляла, сдирала с нее кожу, я вскрывала ей вены. Когда я проснулась, у меня была единственная цель: окончательно превратиться в топ-модель! Если я хочу найти мужа, иметь детей, другого выхода у меня нет. Никто не женится на корове в нашей глуши. Я страдаю, глядя в зеркало и на фотографии и примеряя одежду, в голове у меня одна проклятая диета. Я не сплю ночами, я чувствую себя жирной и безобразной, будущего у меня нет. И, едва получив разрешение на еду, я бросаюсь объедаться. И вдобавок тешу себя рекордным количеством приступов. Я перешла все границы, я смешиваю сладкое и соленое — это уже ни на что не похоже. Мама называет вещи своими именами, хотя я и не хочу признавать очевидное:
— У тебя настоящая булимия.
Обычно, если первый кризис происходит утром, остаток дня посвящен булимии. Припадки могут возобновиться в любой момент. Случается, я трачу все свои деньги на плитки шоколада, мороженое и другие сласти… Я в тупике, я сдалась. С трудом плыву по бурному зловещему океану. Пытаюсь серьезно поговорить об этом с мамой, но она считает, что я могу контролировать себя. Я ищу свои весы. Я согласилась с семейным уговором о том, что в рабочие дни весы будут где-нибудь спрятаны, но по воскресеньям они принадлежат мне, и только мне.
Вечером, во власти кризиса, я обыскиваю все углы, тревога разрывает мне сердце. А вдруг я вешу шестьдесят килограммов, а вдруг однажды я дойду до семидесяти шести? Я с надеждой жду возвращения Гастунэ, но он не торопится.
Во вчерашнюю программу вошли: шесть порций мороженого, два рожка пралине-фундук, кофейный рожок, рожок крем-брюле, рожок с лесными ягодами, большой рожок с нугой и карамелью. Шесть пирожных «бастонь» с тростниковым сахаром, пирожное «урсон» с клубникой и еще два пирожных. Чтобы совершить этот подвиг, я превратилась в канатоходца. Я металась по своей комнате, словно истеричка, и не знала, что бы мне съесть. Шоколада у меня уже больше не было. Мне нужно было обязательно что-нибудь найти, но я не могла пройти к морозилке в гараже через гостиную, потому что там сидел папа перед компьютером. Я решила выпрыгнуть из окна с двухметровой высоты. Я уже чувствовала большую физическую слабость, но кризис требовал немедленных действий. Выпрыгнув в окно, я обошла дом, спустилась в подвал через открытую дверь, открыла морозилку, достала рожок мороженого и подумала: «Я буду благоразумна, поднимусь и съем его в постели». Я снова обошла дом и поняла, что не могу забраться обратно в свою комнату. Пошла за садовым стулом. А он стоял прямо перед тем окном, через которое его мог видеть папа, но мне повезло, в этот момент папа отвернулся. Я поставила стул под своим окном и залезла к себе в комнату. И съела мороженое в постели. Едва проглотив его, я захотела другое. Я повторила все путешествие, но на этот раз схватила несколько порций для того, чтобы больше не спускаться. Естественно, после этой мороженой оргии, я почувствовала раскаяние и заснула с чувством вины.
На следующее утро мама, проснувшись, открыла ставни и увидела брошенный стул.
— В саду под твоим окном стоит стул! Что он там делает?
— Не знаю, наверное, с ним играла Жанна.
— Хватит врать. Что ты еще натворила?
— Я спускалась взять порцию мороженого.
— А почему ты по лестнице не пошла?
— Потому что там был папа.
— Значит, ты съела не одну порцию! Ну и как теперь быть? Запирать морозилку на висячий замок? Забивать вечером ставни гвоздями?
Тяжелый октябрьский день. Злые слезы.
Она, моя мама, хочет, чтобы я прекратила покупать еду, чтобы я делала над собой усилия, чтобы я наконец делала что-нибудь! Она выкладывает все. Я действую ей на нервы, она осыпает меня упреками.
— Мы опять получили счет из больницы…
«Но я же не виновата в том, что больна…»
— Мы покупаем тебе все, что ты хочешь, а ты даже не стараешься!
«Не стараюсь? Чего она от меня требует конкретно? Она хочет, чтобы ее дочь обладала сверхъестественными способностями?»
— Ты снова ела пирожные? Кто все это съел? Не Кло и не Жанна!
«Так у меня больше нет права что-то взять?»
— Ты сама видишь, что ты толстеешь на глазах! И еще устраиваешь приступы обжорства!
«Что я могу с этим поделать?»
— Я буду вынуждена все пересчитывать! Ты представляешь, какое количество денег на тебя уходит?
«Она хочет, чтобы я стала анорексичкой, так?»
— У тебя щеки надулись, я вижу, что у тебя опять был приступ!
«Ну, она просто прорицательница…»
На следующий день я уже не сержусь на нее.
Я прощаю, все идет, как обычно. На следующий день я опять оказываюсь в тупике. Бурная ссора с ней не помешает мне есть. Я ужасно веду себя со своей матерью.
Еда
Еда обрела надо мной власть. Когда у меня плохое настроение или я сижу одна в своей комнате, я чувствую себя опустошенной и безразличной ко всему, и мысль о еде сразу приходит ко мне в голову. Я думаю о еде, я вижу еду, я живу едой! Вокруг меня словно ничего не существует: я хочу глотать, мне нужно что-то найти для того, чтобы это съесть. Мне не важно, что я запихиваю в себя, я набиваю рот тем, что попадается под руку. Мне страшно, но моя мания сильнее меня, я становлюсь роботом.
Когда у меня появляются карманные деньги, я отправляюсь обходить магазины и булочные. Я отлично знаю, где и во сколько начинается и заканчивается торговля. Иногда я пытаюсь бороться с пакетом шоколадных пирожных, но, если не беру его, я испытываю неудовлетворенность, и при одной мысли о том, чтобы удержаться от покупки, я чувствую, как мне не хватает этих пирожных. Мое время расписано: приходя домой, я с едой в рюкзаке или в карманах прячусь в своей комнате. На этом этапе затормозить очень трудно. Я хочу откусить кусочек, я в ловушке. Первый кусочек, попавший в рот, вызывает желание откусить и второй раз, и третий — и вот пирожное съедено. Все проглатывается в нарастающем темпе. Почти не прожеванное. В конце концов меня тянет съесть последний кусок, затем приходят рыдания и чувство вины. Все кончено. Я падаю на кровать, словно больной слон. Без сил.
Иногда я беру себя в руки. Полторы недели без еды, десять дней контроля за питанием. Потеря четырех килограммов, ежедневные тридцать минут активного спорта, часы на велосипеде, литры пота, десяток евро на компенсаторные покупки, истраченный запас чая, упаковки натурального йогурта, съеденные для того, чтобы не есть сыр… И однажды все это заканчивается кризисом навязчивого обжорства, тяжелым прибавлением нескольких килограммов, пропущенными семейными обедами, ненужными тратами, уничтоженными надеждами, растущими сомнениями, все более глубокими сожалениями.
День моего семнадцатилетия должен был быть прекрасным днем. Но в семнадцать лет еще трудно быть ответственным человеком… я отвратительна сама себе. Вот уже четыре дня после приступов меня рвет. Со мной никогда такого не случалось. Я никому не говорю об этом, мне стыдно. Порой шутливо выплескиваю эмоции на блоге, пытаясь представить происходящее, как экстренную меру защиты против кризисов. Мне нужно увидеться с диетологом, с которой я рассталась по финансовым соображениям. Родители конфисковали весы.