Этим утром я решила перестать есть, стр. 15

Блог стал для меня формой терапии. Профессор сначала советовал мне снимать саму себя на портативную видеокамеру во время еды, для того чтобы понять, какой я была в эти моменты. Родители поддержали его, мой дядя одолжил нам видеокамеру, но я не выдержала, это было слишком тяжело. Я не хотела видеть себя в таком состоянии, это была не я, и даже если это была я, я не хотела этого знать. Я предпочла фотографироваться, такое упражнение давалось мне легче. Я сфотографировала себя с зондом, рыдающую в углу в вечер моего «подвига» в качестве сороки-воровки. Получившаяся фотография показала мне, насколько искажено мое представление о себе самой: в зеркале я казалась себе не такой худой, а снимок отразил истинное положение вещей.

Я научилась размещать свои фотографии в блоге и стала иллюстрировать каждое свое сообщение. Я боялась сниматься на камеру. Боялась увидеть «плохую Жюстин», которая манипулирует своей семьей, прикрываясь экзистенциальным кризисом. Я не решусь сказать, что болезнь была «жалкой игрой», но признаюсь в том, какое-то подлое удовольствие от всей этой истории испытывала. Скажем, я «иногда нарочно усиливала эффект». Вот пример, иллюстрирующий это открытие, которое я сделала, естественно, гораздо позже.

Обеды у бабушки были не только пыткой опасной для моего веса, но и моим бунтом против всей семьи. Я не соглашалась есть то, что мне предлагали, и чувствовала садистское удовлетворение оттого что вызывала жалость и демонстрировала свои страдания. Я отвергала, например, почки под соусом из мадеры, которые бабушка готовила специально для меня, чтобы пробудить аппетит в отношении проклятой еды. Если бы я сидела за столом одна, я, несомненно, спокойно поела бы. Отказываясь от угощения, я вызывала возмущение у своей семьи, и мне это нравилось. Меня тошнило от обычая совместно принимать пищу, обжираться по воскресеньям. Мне надоело подчиняться правилам… Продолжая играть роль (часто все-таки неосознанно) «маленькой девочки», подавленной тяжкой болезнью, я заявляла всем о себе истинной. Я ковала себе характер мятежницы, вырастающей из покорного ребенка.

В ожидании появления способности поразмышлять надо всем этим, первого сентября я отправляюсь в больницу на семь недель строгого заточения. До свиданья, мама, папа, сестры, до свиданья, друзья из блога, теперь я появлюсь лишь во время разрешенных выходов, да и то если буду образцово себя вести. Вот только где этот образец? Я снова страдаю булимией! Я проиграла, я потолстела. За полтора года болезни мой организм перенес головокружительную потерю тридцати шести килограммов, а затем за два месяца — увеличение веса на восемнадцать килограммов. Сердце бьется с перебоями, колет, жжет, у меня одышка, я задыхаюсь.

Образ Жюстин еще очень расплывчат во время начала занятий в сентябре 2005 года. Моя цель ясна: я пытаюсь выздороветь, я покоряюсь… Но линия поведения не выработана, до этого пока далеко.

Странное возвращение в школу, тут же ставшее возвращением в больницу. После восьми месяцев без уроков, в отрыве от мира лицея и его обычаев, восьми месяцев, посвященных лишь моим навязчивым желаниям и постоянной борьбе против еды и за еду, я должна покинуть семью, гнездо, где я контролирую все и всех, и предаться эксперименту в виде пищевой изоляции под наблюдением. Прямо перед этим мне дали возможность наскоро посетить лицей для того, чтобы символически начать школьный год. На доске объявлений Жюстин снова значится в списке одного из классов так называемого европейского уровня обучения. Для меня это плохая новость, я больше этого не хочу. Стресс от усилий достичь успеха там слишком силен, я не чувствую себя способной выдержать такой учебный год. Кошмар! Все ученики разбились на группки, смеются и шумят, заново обрекая меня на одиночество. Я не принадлежу ни к одной из компаний. В лицее я хожу с вечно опущенной головой, мне кажется, что все на меня постоянно смотрят. Я ненормальная, я не могу вынести чужих взглядов.

Я прошу перевести меня в другой класс и добиваюсь этого. Вечером в блоге я выплескиваю эмоции, разражаясь сообщением под названием: «Дайте мне ножницы из родильного помещения. Мне шестнадцать лет, пуповину пора обрезать. Акушерка забыла это сделать, и я продолжаю находиться на привязи, я прикована к маме и папе. Я должна вылезти из колыбели, но болезнь мешает мне, укрепляя эту связь, несмотря на все споры и трудности. Я не могу обойтись без родителей, хотя они больше и не выносят меня, и я их понимаю. Я никак не могу повзрослеть, я замедляю ход времени, вокруг бушует буря, и я отчаянно цепляюсь за спасательный круг семьи. Я понимаю это, я пишу об этом, но не нахожу ножниц, которые перережут пуповину и освободят меня. Я боюсь плыть одна в открытое море. Я боюсь будущего. Ужасно боюсь.»

Смерть от анорексии

Палата номер 118. Молодая истощенная женщина в голубом платье с желтыми цветами сидит на кровати, из ее носа торчит зонд. Слезы подступают к моим глазам. Ко мне приходит страх и понимание того, что я попала в больницу. Моя соседка по палате очень худая, но улыбчивая. Я боюсь ее. Она ест йогурт, она пристально смотрит на него, быстро помешивает ложечкой и механически слизывает, чмокая, как кошка. Ложечка наполняется и хоп! — она глотает: Хоп! Хоп!.. автоматически. Я отворачиваюсь, заливаясь слезами.

— Мама, я не хочу здесь оставаться. Я хочу домой, я обещаю тебе, что буду стараться.

— Нет, дочка, тебе здесь будет хорошо. Ты выздоровеешь.

— Пожалуйста, если ты меня любишь, забери меня отсюда.

— Нет, все будет хорошо. Посмотри, у тебя есть подружка. Такая симпатичная.

Мама обращается к ней:

— «Как вас зовут? Вы здесь давно? Вы откуда? Чем вы больны?»

Я не осмеливаюсь с ней разговаривать, я хочу домой.

— Меня зовут Сесиль. Я из района Юра. Я здесь уже месяц. Лечусь от анорексии-булимии, надеюсь скоро выписаться.

Я в отчаянии сажусь на свою кровать. Мама оставит меня здесь. Я уже узница, как и эта молодая женщина. Она маленькая и ужасно худая, у нее короткие каштановые волосы с отбеленными прядками, большие, подведенные синим карандашом карие глаза, слегка подкрашенные губы. Моя первая подруга по палате и по несчастью, не стесняясь, демонстрирует свою худобу: у нее короткое, с большим вырезом платье на бретельках. Ее икры, щиколотки, руки, ключицы и шея открыты.

Мама ждет, пока я устроюсь, и уходит. Прощание краткое, хотя у меня снова слезы на глазах. Я осматриваю комнату. При входе маленькая ванная с раковиной и туалетом. Две поставленные перпендикулярно друг другу кровати, между ними зажато кресло, окно выходит в больничный сад с большими деревьями. На столе, между двумя шкафчиками, телевизор, один стул. Я обреченно сажусь на свою кровать рядом с дверью. Раскладываю свои вещи — журналы, одежду, маечки, носки. Я приехала в белых льняных брюках, которые мне тесны в талии, мне больно лежать в них на кровати, но у меня есть тайная надежда похудеть. Сейчас у меня пятьдесят восемь килограммов, а два месяца назад было сорок. Тогда, в гардеробной лихорадке, я купила со скидкой белые льняные брюки, красное платье, зеленую клетчатую майку, но теперь я больше не влезаю в этот размер… Но я все равно взяла эти вещи с собой надеясь, что все упорядочится и будет так, как хочу. Не толстеть, не поддаваться навязчивым желаниям. Опять обрести нормальные щиколотки не опухшие от застоявшейся воды. Приходят медсестры взять у меня анализ крови. Это одна из моих фобий. Я не могу видеть капли крови, не терплю ощущение вошедшей в тело иглы. Я требую еды. Я должна записывать все, что ем, пора обедать, обо мне, видимо, забыли. Отвратительное рубленое мясо, паштет, овощи, четыре четвертинки помидора, два пакетика с салатным соусом, йогурт, яблоко.

Я жду прихода профессора, не выхожу из палаты. Сесиль угощает меня кофе с ванилью, за которым она сходила, мы немного разговариваем. О еде, естественно.