Государство Солнца (с иллюстрациями В. Милашевского), стр. 24

3. Курс на север

Мы снялись с якоря на другой день рано утром. Когда «Пётр» проходил мимо острова, Паранчин и Зябликов что-то кричали нам вслед. Но мы не могли разобрать, ругают ли они нас или желают счастливого пути. На прощанье я помахал Паранчину кухлянкой. Не знаю, догадался ли он, что это я шлю ему последний привет.

Несколько следующих дней мы шли на север при хорошем попутном ветре. Нас обгоняли киты, которые с приходом лета плывут тоже на север. А навстречу нам летели чёрные орлы и ещё какие-то неизвестные птицы. Кроме того, вместе с нами по ветру шли льдины.

Море с каждым днём становилось всё грознее и грознее. Льдов делалось больше, и вода от мрачного неба казалась тяжёлой и чёрной, как жир. В двадцатых числах мая из тумана выплыл остров Беринг. Здесь мы сделали короткую остановку, выпекли сухари, набрали свежей воды и пустились дальше опять на север.

Я жил теперь в каюте Беспойска, и все на корабле звали меня юнгой. Беспойск разговаривал со мной мало и совсем не занимался. Я уже выучил на память алфавит и готов был приступить к чтению по-французски, но капитан не находил времени для уроков. Зато поручений он мне давал много, и я сломя голову целый день носился по кораблю. Иногда забегал на нижнюю палубу к Несту и Ваньке, который был очень обижен, что я покинул его. Я старался утешить Ваньку как мог. Но до поры до времени ничего не говорил ему о книге, которую взял в офицерской каюте. Ведь если даже Государство Солнца существовало, мы удалялись от него…

Между тем охотники быстро свыклись с мыслью, что Тапробаны нет. Даже самые боевые и те подтрунивали друг над другом, когда речь заходила о Тапробане. И обвинять их за это было нельзя. Лапин и Сибаев, простые и грубые бородачи, не могли долго носиться со своими разочарованиями и надеждами. Кузнецов был умнее и хитрее, но он так увлекался плаванием, что ему было решительно всё равно, в какую сторону плыть. Андреянов, мастер на все руки, вечно был занят чем-нибудь и теперь мечтал уже вместе с женой поселиться в Европе. Да и все остальные рассчитывали, что в Европе можно будет выгодно продать меха и корабль, а после этого найти себе работу.

Мне хотелось сдружиться хоть с кем-нибудь, кто бы мог разделить со мной мои тайные надежды. Одного Ваньки мне было мало. После долгих стараний мне показалось, что нашёл подходящих для этого людей. Прежде всего это были два брата Логиновы, молодые рабочие из Большерецка. Они бросили работу на рыбном промысле только для того, чтобы побывать в Государстве Солнца. Затем охотник Алексей Попов, сказочник и песельник, который всем сердцем поверил в Тапробану и сильно приуныл, когда офицеры заявили, что её нет. Наконец, весельчак матрос Ерофеев, похожий на горохового шута. Даже теперь он не упускал случая крикнуть, что мы плывём на Тапробану. Правда, делал он это, чтобы подразнить ребят. Но видно было, что мысль о Государстве Солнца его не покидала. Со всеми четырьмя я пытался вести разговоры, но открыть все мои мысли пока не хватало сил. Ведь у меня не было никаких доказательств, что Государство Солнца существует. А раз так, мне всё равно никто не поверил бы.

И книга продолжала лежать непрочитанной на дне моего сундука, где прежде хранился порох. Как порох в своё время, я считал её сокровищем, она подбадривала меня в тяжёлые минуты и поддерживала во мне надежды. Ночью, укладываясь спать, я утешал себя мыслью, что если сейчас наш курс лежит на север, то со временем, когда я вырасту и сделаюсь моряком, меня никто не удержит от путешествий. И, конечно, первым моим плаванием будет плавание на Тапробану.

А пока мы шли на север, и, несмотря на конец мая, с неба непрерывно падал снег огромными мокрыми хлопьями. Он приставал к снастям, парусам, палубе и за ночь покрывал всё сплошной ледяной корой. На палубе мы скалывали эту кору по утрам, но паруса и снасти оставались тяжёлыми, обледеневшими. Это сильно отражалось на ходе корабля. Днём вместе с хлопьями снега над кораблём кружились какие-то белые птицы. Их охотники называли урилками. Они проносились низко над палубой и были похожи на большие хлопья снега. Больше ничего живого мы не видели кругом.

Май кончался, но с каждым днём становилось всё холоднее и холоднее, как будто времена года переменили своё направление. Ванька сильно кашлял, от него не отставал весь экипаж. На нижней палубе было очень холодно, и, хотя всем были выданы медвежьи шкуры, количество больных всё увеличивалось. Доктор Медер пробовал лечить, но у него не было нужных лекарств. И он каждый день приходил злой с докладом к капитану и говорил, что скоро заболеют все.

Капитан поднимался мрачный каждое утро и, как на тяжёлое испытание, шёл на палубу. Теперь мы плыли почти всё время среди льдов. Правда, они довольно тихо толкали корабль своими боками, но я слышал, как Беспойск говорил сам себе, наклоняясь над картой:

— Пока мы всё ещё продвигаемся вперёд. Но если будет буря, нам несдобровать.

И он отмечал на карте точку, в которой мы находились. 1 июня он сказал, обратившись ко мне:

— Будет буря, двести тысяч ведьм! Говорил я, что не следует плыть на север. Теперь покряхтим!

К вечеру действительно началась буря.

Может быть, она была не так сильна, но льды на воде увеличивали опасность. Капитан приказал убрать верхние паруса. Два матроса свалились с обледенелых снастей, и один из них, Мешков, сломал себе ногу.

Капитан вместе с офицерами находился на палубе всю ночь. Было светло, как всегда летом в этих широтах. Всё казалось серым кругом, а вода чёрной и белой. Корабль наш подпрыгивал и трещал по всем швам. Ледяные волны перекидывались через палубу, и в трюме появилась вода. Беспойск приказал её откачивать помпой. И вот мы попеременно принялись качать без всякой надежды выкачать всю.

Около трёх часов утра, устав и продрогнув, я спустился на нижнюю палубу и подошёл к Ваньке. Его уже третий день трепала лихорадка, и он лежал под своей шкурой в забытьи. Однако он узнал меня. Сказал:

— Я умираю, Лёнька. Это мне за то, что я убежал из дому. Мы тонем?

— Нет.

— Врёшь, тонем. Почему ты мокрый?

— На палубе много воды.

— Ох, умираю!

И он страшно застонал. В ответ ему застонали другие больные и заплакали женщины. Корабль плясал по волнам, и на нижней палубе было страшней, чем наверху. Я уже хотел уходить, как услышал голос Чулошникова:

— Удивляюсь, чего вы молчите, братцы? Раз сговорились в тёплые края идти, надо уговор держать. Ведь если дальше на север плыть будем, к китам попадём. Потребуйте, чтобы поляк корабль поворотил. Если все вместе потребуете, обязательно согласится.

— Ещё Чукотского носа не прошли, — сказал Попов. — А за Чукотским, матросы говорят, не то ещё будет.

— Не пойдёт Беспойск на юг, — пробасил Сибаев.

Разговор мог бы на этом окончиться, но я не стал ждать. Пробрался ползком между спящими и больными и оказался рядом с Сибаевым. Зашептал:

— Беспойск согласится, братцы, корабль повернуть. Это офицеры его принудили на север держать, чтобы поскорее в Европе быть. Ежели его попросим курс переменить, обязательно согласится.

— Согласится, думаешь? — неуверенно спросил Сибаев. — Тогда надо с ребятами сговориться. Ступай на палубу. Скажи, чтобы сюда приходили по одному, будто обогреться. В первую голову матросов зови. Понял?

Что тут можно было не понять? Я выбежал на палубу. Ветер всё свирепел, и снег кружился, как в настоящую метель. Льдины медленно поднимались и опускались на волнах и в любую минуту могли раздавить наш кораблик. Палуба качалась, как качели. Я с грехом пополам пробрался к помпе и шепнул Лапину, который был у нас боцманом:

— Иди незаметно вниз. Сибаев зовёт.

— Не могу сейчас. Видишь, что делается. В трюме воды на фут.

— Иди, говорю. Дело есть. Без тебя покачаем.

Лапин смекнул, что дело важное. Пошёл по палубе. Моряк он был и ноги имел морские. Ходил и в бурю без всякой задержки.

Пришло утро, но буря не стала слабей. Воды в трюме набиралось всё больше и больше. Думали, что в корабле течь. Но и надежда на спасение появилась.