Джаваховское гнездо, стр. 14
ГЛАВА 4
— Селим! Селим!
Мальчик, кравшийся по уступу утеса, вздрагивает от неожиданности. Селим узнает голос Селтонет.
— Где ты?
— Гляди наверх. Там меня увидишь.
Над крутым обрывом у Куры стоит чинара. В густых ветвях ее сквозят яркие пятна алого с голубым. Это пестрые одежды кабардинки.
— Селтонет!
— Тссс! Молчи! Ни звука! Молчи, алмаз души моей. Если «друг» или этот глупый Сандро увидят нас здесь, мы пропали. Влезай ко мне. Ветви дерева крепки, как клыки дикого кабана. Лезь смело на верхушку, не бойся ничего.
От этого «не бойся» Селим вздрагивает.
— Если бы я родился трусом, земля поглотила бы меня, — роняет он, кладя руку на рукоятку маленького кинжала.
— Полно, полно! Селтонет не хотела тебя оскорбить, горный орленок. У нас в Кабарде только и родятся такие. Недаром ты сын Али-Ахверды. Да!
Девушка протянула свою тоненькую, смуглую руку и похлопала Селима по плечу.
Селим нахмурился. Он признает в себе настоящего джигита, и одобрение девчонки, женщины, далеко не лестно ему. Но Селтонет не девочка, не женщина. Селтонет, по мнению Селима, такой же абрек, наездник и умница, как самый ученый алим!
Он улыбается от ее похвалы и самодовольно покусывает губы. Селтонет смотрит пристально на него.
— Селим, ты истинный друг Селтонет? Скажи без утайки одну правду, — помолчав минуту, спрашивает она.
— Как перед лицом Всевышнего, Селто. Слушай, мы оба из Кабарды. «Друг» взял нас оттуда обоих. Обоих вместе приручала нас княжна Нина. И оба мы рвались на родину, назад. Селто, научился Селим любить тебя за эти два года как сестру, да, как сестру, потому что, Селто, ты точно принесла кусочек нашего неба, леса и гор в твоих черных очах. В тебе любит свою удалую родину Селим. Разве ты мне чужая? Нет, нет, ты мне сестра, настоящая сестра, Селто…
— О, как ты говоришь мудро и сладко. Но слушай. У джигита-абрека слово вяжется с делом. Наши отцы учили так своих сыновей. Ты должен доказать мне свою дружбу и преданность, Селим, брат мой!
Черные глаза девушки стали вдруг непроницаемыми и глубокими. Зеленая листва чинары бросает мелкую тень на побледневшее лицо Селтонет.
Она придвигается ближе к своему товарищу и шепчет:
— Еще так недавно Селтонет была счастлива, как птичка в мае, Селим. Селтонет была богата. Ее обокрали. Она узнала горе…
— Кто? Кто тебя посмел обидеть, сестра сердца моего? Скажи, и кинжал Селима заступится за тебя!
Мальчик вспыхивает. Смуглая рука его хватается за кинжал. Он готов сейчас броситься на обидчика той, с кем пролетело его недолгое детство.
Лицо Селтонет принимает лукавое выражение. В глазах ее вспыхивает недобрая усмешка, вспыхивает и гаснет. Губы складываются в трогательную кроткую улыбку обиженного ребенка.
— Синеглазая девчонка обижает Селтонет! — говорит она.
— Как? Эта белоголовая Даня! Тебя, тебя, сильную орлицу Кабардинских гор!
Девчонка Даня и черноокая Селтонет! Да как же она осмеливается тягаться с нею?!
А Селтонет уже шепчет снова.
— Ты подумай только, радость и пламя моего взора, подумай только, златоокий Орион души моей. Когда не было девчонки с ее золотой игрушкой, когда не было ее глупой, кукольной рожицы и этой арфы, все восторгались Селтонет, все любовались Селтонет. И пела и плясала Селтонет и на чиангури играла. И все слушать приезжали. И все хвалили. А нынче только и разговору, что о синих глазах да о золотых струнах. Сама слыхала… У-у, ненавистная! Пришла и унесла всю радость у Селтонет! Обокрала Селтонет уруска, обокрала!
И злые редкие слезы брызнули из черных глаз и потекли по лицу юной кабардинки.
Селим весь встревожен. Душа его в смятении. Он не может видеть грустной свою подругу. Он берет ее руки, сжимает в своих и лепечет, полный жалости, сочувствия и тоски.
— Сердце мое! Скажи, скажи Селиму, что надо, чтобы он сделал? Все, все по-твоему будет, что ни прикажешь, Селтонет. Хочешь, выкраду из-под носу у них арфу и сброшу ее с утеса в Куру, хочешь?
— Что пользы! Бросишь одну, купят другую. Разве не слыхал — учителя пригласил «друг», чтобы занимался музыкой с белоголовой. А ты вот что, радость очей моих. Ты вот что…
И, прильнув к уху мальчика, Селтонет шепчет ему, волнуясь и сверкая глазами:
— Ты и я, мы двое знаем только тайну зеленой сакли. И «ее» тоже знаем. И «ее» не боимся. «Она» опять вчера звала меня на восходе и опять просила высвободить. С собой сулила взять. Богатства, золота много обещала за это. И еще обещала мужа, первого бея во всей Лезгинии, во всем Дагестане. Да полно. Не так проста Селтонет. Не хочет она быть рабой-женой лезгина или простого кабардинца. Хочет Селтонет важной госпожой сделаться. Блистать при дворе русского царя, хочет всех затмить своей красотой, а потом в Кабарду вернуться знатной, важной. Глядите, мол, все, что из нищей девочки стало. Так не польстится на такие посулы Селтонет. А «та» польстится. Той, белоголовой, только бы отсюда выбраться, я знаю. Здесь ей все едино, что птице в клетке. Ну, так вот и надо помочь ей свести знакомство с зеленой саклей. Понял меня, мой яхонт? — заключает свою речь Селтонет.
Селим молчит. Только грудь его вздымается высоко под серым сукном бешмета. Вспоминается ему зеленая сакля, белоголовая девчонка — враг Селтонет и строгое запрещение «друга» проникать в тайну сакли.
Он вздрагивает.
Селтонет улавливает его колебание.
Ядом полны ее слова, когда она говорит:
— Ты боишься. Ха-ха! Джигит!
— Я!
Гордо выпрямляется тоненькая фигурка. Сверкают черные глаза.
— Ты, верно, забыла, что я, как и ты, из Кабарды! — звучит надменный ответ Селима.
Помолчав же, прибавляет:
— Сделаю все для твоего счастья, Селто, сестра моя по племени, клянусь тебе Аллахом, клянусь.
Щелк! Щелк! Щелк!
Заряд за зарядом. Белая с черными кружками цель вся уже пестреет от пуль.
Князь Андрей обучает стрельбе питомцев Нины. Сандро, с нахмуренными бровями и с закушенной губой, метко, почти без промахов попадает в цель. Он немного волнуется, как и Селим. Что же касается Валя, то он представляет из себя чудо спокойствия. И по обыкновению «мажет», по словам князя Андрея.
— Нет, мальчуган, ты куда героичнее с циркулем и масштабом, нежели с винтовкой или револьвером, — смеясь, замечает он.
— Ну, конечно, — соглашается Валентин, — и я утешаю себя мыслью принести пользу человечеству, сидя за письменным столом в кабинете.
— Браво, Валь, браво!
Под развесистыми ветвями старого каштана Люда дает девочкам урок французского языка и рассказывает о Викторе Гюго, какой это был великий гений.
— Он бессмертен. И будет таковым до скончания мира! — звучит голос Люды.
Даня, задумавшаяся, унесшаяся куда-то помыслами вдаль, мечтает:
«Бессмертие! Слава! Это так прекрасно и редко! Может быть, то и другое ждет и меня. А „друг“ и Люда, и Маруся, Гема, все они такие плоские. Они не понимают меня, не ценят. Не могут понять, что Даня — не как все они, что она особенная, талантливая. Да! Она умрет и зачахнет в этом ужасном, глухом, тихом гнезде».
— Даня! — будит девочку неожиданный вопрос Люды, — в котором году умер Виктор Гюго?
— В котором?
— Ну да, повтори! Я только что сказала. Ты опять мечтаешь, Даня. О чем?
Щеки девочки вспыхивают. Сказать? Сказать им всем громко, в голос, о том, как далека она, Даня, от них, какая она особенная, талантливая, избранная душа?
Но разве они поймут?!
И Даня молчит упрямо.
Ах, эти уроки, эти нотации. Нет, она должна вырваться на волю, к прежней праздной, счастливой, довольной жизни, полной бури, красивой бури, успеха, славы и грез.
Ночь. В спальне девочек тихо, совсем тихо. Луна-красавица заглядывает в комнату. А кругом такая томительная духота.