Фрам — полярный медведь, стр. 15
Белый медведь Фрам!.. Фрам, гордость цирка Струцкого!
Эскимосы на своем затертом льдами острове давно позабыли о медвежонке, обмененном когда-то на несколько связок табака. Корабль, доставивший его из Заполярья, может быть, затонул или был брошен за негодностью. Старый, окончательно спившийся матрос Ларс, быть может, давно уже умер. Жизнь шла вперед, и слава Фрама росла изо дня в день, с каждым новым городом, куда приезжал цирк. Его опережала передаваемая из уст в уста молва об ученом белом медведе.
И вдруг теперь, после стольких лет, ни с того, ни с сего Фрам валяется без дела в своей клетке, в глубине циркового зверинца. Скучный, отупевший, он сам не понимает, что с ним происходит. Точно так же, как белый медвежонок когда-то не мог понять, по вине какого стечения обстоятельств он попал к людям в руки.
Ночью, когда звери в клетках засыпали и видели во сне родину, где они жили на свободе, все былое оживало и в памяти Фрама. Иногда это было во сне, но иногда он вспоминал о родных краях и с открытыми глазами. Сон мучительно переплетался с явью.
Сейчас прошлое вставало перед ним отчетливее, чем когда-либо. Фрам переживал его заново.
Давно позабыт Ларс, голубоглазый матрос, который первым приласкал медвежонка и дружески почесал ему за ушами. Такое же забвение поглотило корабль, где Фрам впервые научился не бояться людей и стал их другом.
На все это давно опустилась тяжелая завеса времени.
Навсегда оторванный от родных льдов, Фрам вырос среди людей, научился плясать, играть на гармонике, показывать акробатические номера и радоваться аплодисментам.
И вдруг теперь эти далекие воспоминания, все до одного, ожили до мельчайших подробностей; ожил даже образ большого доброго существа, которое согревало и кормило его в темной ледяной берлоге, когда он был маленьким и беспомощным медвежонком.
Он закрывал глаза и видел бескрайний зеленый океан.
Видел полыхающее в небе северное сияние.
Видел плавучие льды.
Белый медведь, стоя на задних лапах, подавал ему знак: «Идем с нами, Фрам!..»
Он даже чувствовал, как ноздри ему покалывает тысячами иголок полярный мороз.
И тогда Фрам скулил во сне, как скулил когда-то медвежонок, оторванный от кормившего его соска, над шкурой убитой матери.
Он просыпался весь дрожа, в страхе и безумном смятении.
Вместо чистого, морозного дыхания снегов в нос ему ударял смрад запертых в клетках зверей, зловоние отбросов, противный запах обезьян.
Он пытался забыть. Поднимался на задние лапы и повторял свой программный номер. Сбивался. Начинал снова. Потом тяжело падал на все четыре лапы и растягивался на полу клетки, упершись мордой в самый темный угол. Но стоило ему закрыть глаза, как опять перед ним расстилался, сверкая под солнцем, зеленый океан с плавучими льдами, опять белели бескрайние снежные просторы, прозрачность и светозарность которых нельзя сравнить ни с чем в мире.
Фрам тосковал о ледяном мире своего детства.
VIII. НАЗАД К ЛЕДОВИТОМУ ОКЕАНУ
В городе, где давал представления цирк, жил старый человек, написавший когда-то несколько книг о медведях. Теперь он ходил с трудом, опираясь на палку, вечно кашлял и носил толстые, выпуклые очки, без которых из-за близорукости ничего не видел. Руки у него сильно тряслись.
Старик жил один, со своими собаками и кошками. У него не было голубоглазой внучки, как у пенсионера-учителя в том, другом городе, где Фрам вызвал такое волнение на прощальном представлении. У него не было семьи. Да и вообще у него никого не было.
В молодости он был одним из самых знаменитых в мире охотников и объездил много стран в поисках редкостных и опасных зверей. Он гордился тем, что ни разу не упустил добычи, не потратил зря ни одной пули. Его справедливо считали одним из самых опытных медвежатников.
В доме у него до сих пор было много шкур убитых им животных. Одни лежали на полу, у кровати, другие были развешены по стенам, третьи покрывали диваны.
Были тут шкуры рыжих медведей, так называемых гризли, которые живут в скалистых горах Северной Америки и отличаются необыкновенной свирепостью: горе тому, кто попадется им в лапы! Были шкуры карликовых медведей, с кота величиной, которые живут в Индонезии, на островах Суматра и Ява; шкуры бурых карпатских медведей, которые любят прятаться в пещерах и лакомиться медом: случается, что они даже уносят с пчельника целые ульи; шкуры белых медведей Аляски, Сибири, Гренландии или тех островов, где был пойман Фрам; шкуры черных медведей, которые живут в Пиринеях и карабкаются по елям, как обезьяны.
В течение многих лет медведь представлял для него лишь редкостную, страшную в гневе добычу, на которой стоило проверить зоркость глаза, меткость прицела.
Так было до тех пор, пока однажды охотнику не довелось застрелить в далеких лесах Канады рыжую медведицу.
Он преследовал медведицу целое утро, побившись об заклад с товарищем по охоте, что уложит ее одним выстрелом. Пари он выиграл. Зверь рухнул от первой пули.
Но перед тем, как испустить дух, медведица привлекла к себе лапой медвежонка, пытаясь даже в смертный час защитить его грудью.
Медвежонок был совсем маленький, всего нескольких недель. У него только что открылись глаза. Он нетвердо стоял на лапах, жалобно скулил и не давал оторвать себя от убитой матери.
Охотник взял его к себе и начал кормить. Сначала медвежонок не притрагивался ни к молоку, ни к меду, ни к фруктовому сиропу. Он искал тепла, точно так же, как Фрам, который все ждал в хижине эскимосов чуда: не оживет ли шкура матери, не приласкает ли его ее мертвая лапа.
Медвежонок жил у охотника до тех пор, пока тот не выпустил его обратно в лесную чащу и не уехал из Канады. Продолжая свои скитания, этот человек принялся изучать жизнь, привычки медведей и написал о них несколько книг, в которых были подробно описаны повадки медведей всех видов и их различия.
Занятиям этим положила предел старость, превратившая бывшего охотника в того немощного, полуслепого, опирающегося на палку господина, который однажды утром вошел в зверинец цирка Струцкого и остановился перед клеткой Фрама.
Сопровождавший его директор рассказал о том, что произошло с ее обитателем:
— Вот уже третий раз меня таким образом подводят белые медведи! Несколько лет они ведут себя, как самые умные ручные звери. Заучив номер, они не нуждаются в дрессировщике: выходят на арену одни. А потом без всякой видимой причины вдруг глупеют. Начисто все забывают. Ничего больше не понимают. Лежат в клетке и чахнут. Преодолеть их упрямство невозможно. На моей практике это третий случай. О первых двух медведях я не очень сокрушался. Потеря была небольшая. Это были обыкновенные, ничем особенным не отличавшиеся белые медведи. Не умнее и не глупее остальных… Совсем другое дело Фрам. Фрам был замечательным, не знавшим себе равного артистом! Могу побиться об заклад, что он изучил вкусы публики в разных странах, даже в разных городах одной и той же страны, и умел к ним приспособиться: чувствовал, что кому нравится. Когда наступал его черед в программе, я бросал все дела и следил за ним из-за кулис с неменьшим любопытством и восхищением, чем зрители. Никогда нельзя было предвидеть, что он экспромтом выдумает. Я даже ставил его в пример клоунам: «Смотрите на него и учитесь! — говорил я им. — По-моему, он знает публику лучше вас». А теперь сами видите: уткнулся мордой в угол и превратился в самого обыкновенного медведя. Никогда больше, сколько бы я ни прожил, не найти мне второго такого артиста…
Опираясь на палку, бывший охотник долго глядел на белого медведя близорукими глазами, потом просунул сквозь решетку слабую, дрожащую руку и тихонько позвал:
— Фрам, а Фрам! Скажи, что с тобой приключилось? Почему ты такой скучный? Эх ты, чудила!