Фрам — полярный медведь, стр. 13

В этот-то миг и произошло чудо. Злое, страшное чудо.

Из тонкой черной трубки, из никчемной на вид хворостинки вырвалось короткое пламя. Раздался короткий хлопок.

В глаза медведице ударил ослепительный свет. Ее захлестнула жестокая боль, какой она еще никогда не испытывала.

Потом все померкло…

Снова хлопок, и где-то в глубине уха, за костью, новая страшная боль.

Потом великая тишина, бесчувствие, пустота. Вместе с булькающей кровью вытекала жизнь….

Медведица рухнула на ледяное ложе и вытянулась без судорог, с обмякшими лапами.

Она перешла рубеж смерти, не успев понять, что с ней произошло.

Быть может, она унесла с собой удивленный вопрос, который еще несколько мгновений назад выражали ее любопытные черные глазки. И, может, ужас матери, осознавшей в последний миг, что ее детеныша может ожидать та же участь.

Человек подошел, держа ружье под мышкой, отдавая собаке короткие приказания.

Медвежонок зарылся мордой в теплую шерсть, покрывавшую брюхо матери.

Все, что произошло, было недоступно его пониманию.

Когда человек взял его за уши и попытался оторвать от матери, медвежонок инстинктивно оскалился. Но рука человека бесцеремонно повернула его. Тонкий ремешок стиснул морду, другой опутал ноги. Рядом с пронзительным лаем вертелась ощетинившаяся собака. Человек два раза ударил ее: раз ногой и раз прикладом ружья, чтоб она не искусала, не покалечила детеныша убитой медведицы. Насчет этого детеныша у него были свои планы.

И действительно, начиная с этой минуты жизнь белого медвежонка заполнилась множеством неслыханных приключений.

Появились другие закутанные в кожу и меха двуногие звери. От них несло табаком. Едкий, отвратительный запах. Лица у них были широкие, кожа желто-зеленая, глаза косые, борода жесткая, как щетина. Говорили и смеялись они громко.

Их голоса пугали медвежонка.

Люди обступили лежавший в снегу труп медведицы. Достали ножи и ловко вспороли ей брюхо. Потом содрали шкуру и поделили мясо. А дымящиеся, еще хранившие тепло жизни потроха бросили собакам.

Связанный ремнями белый медвежонок беспомощно скулил.

Иногда двуногие звери давали ему пинка, катали по снегу, пытались поднять его, чтобы узнать, много ли он весит.

Один из них, самый торопливый, с трубкой в зубах, из которой шел вонючий и едкий дым, вынул из-за пояса нож и вытер лезвие о кожаные брюки.

Медвежонок не знал, что в этом лезвии таится смерть. Но на всякий случай зарычал, показав клыки. Человек засмеялся и плашмя ударил его по морде ножом.

К нему подошел другой человек, тот самый охотник, который убил медведицу, и что-то крикнул, размахивая руками. Они шумно и сердито заспорили. Потом стали торговаться.

Медвежонок, лежавший на спине, со связанными лапами и мордой, следил за их спором своими маленькими, черными как ежевика глазами, не понимая, чего они хотят.

Иногда он опускал веки, словно еще надеясь, что все это — дурной сон, вроде тех, которые пугали его в темной ледяной берлоге в первый месяц жизни. Тогда он жалобно скулил просыпаясь и спешил зарыться мордой в теплый мех, устроиться поближе к источнику теплого молока. Его гладила легкая лапа. Материнский язык мыл ему глаза и нос. Он чувствовал себя в безопасности: никакой заботы, никаких угроз.

Теперь дурной, непонятный сон не проходил.

В ушах звучали грубые, злые голоса. Невыносимый смрад не рассеивался.

Шаги скрипели по снегу совсем близко — это приходили и уходили люди.

Потом его подняли и понесли, продев шест между связанными лапами. Несли два человека. Другие тащили свернутую в трубку шкуру медведицы. Сани везли груды мяса. Шли, перебираясь через сугробы и обледенелые горы.

Медвежонок скулил. У него ныли кости. То, что с ним происходило, было непонятно и потому вдвойне мучительно. Но его жалобы никого не трогали. Эскимосам такая чувствительность была неизвестна. Белые медведи для них — самая желанная дичь, подобно тому, как моржи и тюлени — самая желанная дичь для белых медведей. Охотник на охоте не руководствуется жалостью, которая ему совершенно ни к чему: дичь есть дичь! Особенно тут, в ледяных пустынях, где охота — не развлечение: туша белого медведя на некоторое время обеспечивает пищей все племя.

Наконец дошли до стойбища, где было несколько круглых, сложенных из льда и снега хижин с узким темным входом, который, казалось, вел в подземелье.

Женщины и дети высыпали навстречу мужчинам. Опираясь на молодых, притащились сгорбленные, немощные старики. Все бурно выказывали радость: наконец-то удачная охота! Всю неделю у племени не было свежего мяса. Питались соленой рыбой. Это было плохо: без свежего мяса немудрено заболеть цынгой — бичом страны вечных льдов.

Поэтому в стойбище началось шумное, безудержное веселье.

Медвежонка бросили в угол одной из хижин.

Там он впервые увидел огонь.

Это было лишь слабое, дымное пламя плошки с тюленьим жиром. Но медвежонку оно показалось чудом, частицей солнца и в то же время напомнило тот яркий, смертоносный свет, который вырвался из ружья. Потому он завыл и забился.

Кругом него собрались детеныши человека — маленькие эскимосы. Так же, как взрослые, они были одеты в кожу и меха. И лица их были тоже закутаны песцовыми и заячьими шкурками.

Один из них протянул медвежонку кость. Тот повернул голову. Маленький человек засмеялся.

Наконец кто-то из ребят сжалился над пленником и развязал ремни.

Медвежонок со стоном подтащился к расстеленной в углу шкуре матери и, улегшись на нее, стал искать источник теплого молока, искать лизавший его язык, влажный нос. Но нос оказался сухим. И шкура была холодная. Источник молока иссяк.

Медвежонок никак не мог понять этого страшного чуда.

Все переменилось.

Неизменным остался лишь запах: знакомый запах громадного, могучего, доброго существа, возле которого он, медвежонок, всегда находил защиту, приют и ласку.

Теперь это существо было просто медвежьей шкурой — одной из самых красивых шкур, когда-либо украшавших хижину эскимоса.

Медвежонок заскулил и свернулся клубком. Он ждал, что шкура вдруг оживет и он вновь почувствует ласку легкой лапы, влажный язык промоет его испуганные, печальные глаза, сосок опять набухнет теплым, вкусным молоком.

Наконец пришел сон. Вокруг плошки с тюленьим жиром заснули все обитатели ледяной хижины: охотники и женщины, старики и дети.

Из плошки поднимался едкий, удушливый дым…

Усталые люди спали мертвым сном.

Снаружи донесся собачий лай. Но ответить на этот сигнал было уже некому.

VII. ТЫ БУДЕШЬ НАЗЫВАТЬСЯ «ФРАМ»!

Потом произошли новые события, не менее смутно осознанные медвежонком.

Проснулся он поздно, и уже не в хижине, а в лодке, обтянутой тюленьей шкурой; на веслах сидели люди, не похожие на вчерашних: с более длинными и белыми лицами.

Они промышляли китами и тюленями. Прибыв из дальних стран, все лето кочевали с острова на остров, а теперь собирались домой, потому что скоро настанет полярная ночь и задует пурга. Перед отплытием они купили у эскимосов белого медвежонка за несколько связок табака.

Так началась для него новая жизнь.

Но понятия у медвежонка было еще мало.

Лодка плыла по зеленой воде к кораблю, стоявшему на якоре в открытом море, подальше от льдов. Медвежонок попробовал пошевелиться и ощутил боль в лапах. Он опять был связан ремнями. За эти ремни и подцепил его крюк, потом поднял на высокий корабль. Трос раскачивался, и медвежонок больно ударялся мордой и ребрами о мокрый борт. Напрасно он рычал и дергался. Ему отвечал лишь хохот людей наверху, на палубе, и внизу, в лодке.

Сначала его так связанным и бросили среди канатов. Потом, когда все медвежьи и тюленьи шкуры были уже погружены, чья-то рука освободила его от ремней. Медвежонок хотел было убежать, но рука схватила его за загривок. Медвежонок оскалился и хотел укусить руку, однако она не ударила его, а стала гладить. Ласково, нежно. Это было ново, неожиданно и напоминало другую ласку — мягкой мохнатой лапы. Но та ласка составляла часть другой жизни, оставшейся далеко позади, в родных льдах…