Сын Альбиона (Жена-дитя), (Жена-девочка), стр. 28

— Я позволю себе пйедставиться, как только вейнусь в Англию.

— Милорд, мы будем ждать вас.

Гостиную закрыли, леди остались в доме, а три джентльмена спустились в прихожую, где лакей и дворецкий помогли им одеться. Хотя пришли они порознь, вышли вместе.

— Куда теперь? — спросил Лукас, когда они остановились на тротуаре Пятой авеню. — Ложиться спать еще рано.

— Весьма уазумное замечание, дууг Лукас! — сказал Суинтон, вдохновленный большим количеством вина за столом вдовы. — А куда вы пйедложите?

— Ну, я бы предложил немного поразвлечься. У вас с собой есть деньги, мистер Суинтон?

Мистер Лукас по-прежнему не знал, что его спутник — лорд.

— О, да, да. Тысяча ваших пйоклятых доллауов, мне кажется.

— Простите за такой вопрос. Я спросил на случай, если вам захочется сделать ставку. Если хотите, мой кошелек к вашим услугам.

— Спасибо, спасибо. Я готов поуазвлечься.

Лукас провел Суинтона с Пятой авеню на Бродвей и вниз по Бродвею в «ад» — одно из тех маленьких уютных заведений на боковых улицах, где ужин подают только посвященным.

Суинтон стал одним из них. У Лукаса были причины, чтобы его представить. Рассуждал он так:

«Похоже, у англичанина есть деньги, и он не знает, что с ними делать. Но в Ньюпорте он ничего не тратил. Напротив, он даже увеличил свой капитал, пощипав голубей, которых я ему представил. Любопытно бы поглядеть, как у него получится с ястребами. Теперь он среди них».

Представивший Суинтона думал также и о Джули Гирдвуд.

«Надеюсь, они доберутся до его долларов, очистят его. Он это заслужил. Мне кажется, он очень хитрый тип».

В основе этого желания была ревность.

И еще до того как объявили, что игра закрывается на ночь, фальшивый друг увидел, что его надежды сбываются.

Вопреки обычной хитрости и проницательности, бывший гвардеец действовал под влиянием выпитого. Ужин с бесплатным шампанским довел его до состояния одного из голубей, которых он сам щипал, и он оставил гнездо ястребов без единого доллара в кармане.

Лукас заплатил за наемную карету, которая доставила его в отель, и эти двое расстались.

Глава XXVI

ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОШУТ

Осеннее солнце только что взошло над равниной желтой Тиссы, когда два путника выехали из ворот старинной крепости Арад и направились к деревне Вилагош, расположенной в двадцати милях. [87]

Вряд ли стоит уточнять, что они были верхом. Пешком не передвигаются по равнинам Венгрии.

Военные костюмы всадников соответствовали обстановке. Конечно, это не обычное, нормальное состояние, когда на равнине пастухи обходят свиные стада или объезжают группы полудиких коров с их телятами. Но сегодня Арад — штаб-квартира венгерской армии, и в этот ранний час по всем дорогам движутся гонведы [88] и гусары.

Армия патриотов, насчитывающая около тридцати тысяч человек, передвинулась к Вилагошу, чтобы там встретиться с наступающими силами австрийцев и русских, которые превосходили ее в четыре раза по численности. Войсками венгров командовал Гергей, войсками противника — Редигер.

Всадники добрались до Арада накануне вечером. Приехали они слишком поздно, чтобы сразу присоединиться к армии патриотов, и сейчас, по-видимому, торопились.

Хотя, как мы сказали, всадники были одеты по-военному, мундиры у них не венгерские. Не напоминали они и разнообразную форму противника. Оба были одеты почти одинаково: повседневный сюртук из синей ткани, синие панталоны с золотой полосой и фуражки с лентой.

Вместе с револьверами Кольта, которые тогда почти не были известны, с саблями в поношенных ножнах и с ружьями за спиной костюм всадников выглядел вполне военным.

Всадники бросали тревожные взгляды по сторонам и торопили лошадей, словно боялись опоздать.

— Не нравится мне то, что происходит в Араде, — сказал старший, когда они ненадолго остановились, чтобы дать передышку лошадям.

— Почему, граф? — спросил его спутник.

— В воздухе какое-то всеобщее недоверие.

— Недоверие к кому?

— К Гергею. Я вижу, что люди утратили веру в него. Его даже подозревают в предательстве, в том, что он собирается сдаться врагу.

— Что? Гергей — их любимый полководец! Разве это не так?

— В старой армии — да. Но не у новобранцев или вообще у населения. По моему мнению, это самое плохое, что могло случиться. Старая история — вражда регулярных частей с добровольцами. Гергей ненавидит гонведов и Кошута за то, что тот их создал, как в нашей мексиканской войне выпускники Вест-Пойнта не любили недавно созданные части.

— В Венгрии, как и в Соединенных Штатах, тысячи ослов верят, что человек, чтобы стать солдатом, должен пройти обычную подготовку, что для этого не нужен талант. Они забывают о Кромвеле, о Джексоне [89] и о сотнях других подобных. Я хорошо знаю Гергея. Мы вместе были в военной школе. Холодный, расчетливый человек, с головой химика и сердцем алхимика. Сам по себе он ничего не совершил. Великолепные победы, достигнутые венгерской армией, — а они действительно великолепны, — объясняются романтическим энтузиазмом этих свирепых мадьяров, а также умом и смелостью таких генералов, как Дамьянич. Нет никакого сомнения, что после успехов в верховьях Дуная армия патриотов могла беспрепятственно двинуться на Вену и здесь продиктовать условия Австрийской империи. Охваченные паникой войска императора не могли защищаться. И вот в этот момент, вместо того, чтобы преследовать врага, победоносный полководец поворачивает армию и осаждает крепость Офен! Чтобы захватить незначительный гарнизон численностью меньше шести тысяч человек! Шесть недель потрачены на абсурдные обходные маневры, вопреки советам Кошута, который, не переставая, настаивал на наступлении на Вену. Гергей сделал именно то, чего хотели австрийцы: дал время подойти их союзнику с севера.

— Но Кошут был губернатором — диктатором! Разве он не мог приказать начать наступление, о котором вы говорите?

— Он приказывал, но ему не подчинялись. Гергей уменьшил его влияние, настроив против него военных руководителей, раскольников, которые поддержали его; он противопоставлял старые части новым и гонведам. «Кошут не военный, он только юрист» — повторяли они, и этого оказалось достаточно. Несмотря на все их разговоры, Кошут проявил больше способностей военного и полководца, чем вся их клика. Он вывел на поле битвы двухсоттысячную армию, вооружил и снабдил ее. И создал ее на абсолютно пустом месте! У патриотов было всего двести фунтов пороха и ни одной пушки, когда началось восстание. Начали добывать селитру, выплавлять железо и отливать пушки. И через три месяца возникла армия, которой гордился бы сам Наполеон. Мой дорогой капитан, это лучшее доказательство военного гения, чем выигрыш дюжины сражений. И все это благодаря одному Кошуту. Он один все это организовал — все до мелочей. Лайош Кошут не полководец?! В подлинном смысле слова таких не было со времен Наполеона. Даже в этом последнем деле с Офеном, как все сейчас признают, он был прав; нужно было прислушаться к его совету и двигаться на Вену!

— Конечно, это была печальная ошибка.

— Совсем не очевидно, капитан, совсем не очевидно. Хотел бы я, чтобы так было. Есть основания опасаться худшего.

— О чем вы, граф?

— Я говорю о предательстве.

— Ха!

— Эта бесполезная осада очень напоминает предательство. А это постоянное отступление по правому берегу Тисы, не пересекая реку и не соединяясь с Сандором! С каждым днем армия редеет, из нее бегут тысячами. Sacre! Если это так, мы проделали долгий путь зря. И бедная свобода скоро увидит последнюю безнадежную схватку на равнине Пушты. Может, самую последнюю во всей Европе! Ах!

С этим восклицанием граф ударил шпорами и перешел на галоп, словно торопился принять участие в схватке, пусть и безнадежной.