Серебряный волк, стр. 48

— Но почему королева? — растерянно вопрошает пресветлый.

— Потому что Карел — святой, и обвинять его — святотатство. Но все же, брат мой, хоть и спас он Таргалу, трон ее занял он не по праву. Ибо закон запрещает короноваться убийцам и их потомкам.

— И все потомки святого Карела… — медленно, словно через силу говорит пресветлый.

— Правили и правят вопреки закону, — жестко чеканит слова брат провозвестник. — Святая Церковь терпела сие, памятуя о деяниях и заслугах святого, чтимого всей Таргалой. Однако ныне пора положить предел неправедной власти. Ваш молодой король не чтит Святую Церковь и установления ее, не признает над собою власти Светлейшего Капитула. Мы намерены вызвать его на Святой Суд — и объявить лишенным незаконного наследия. Одних хроник было бы мало для такого решения — но ваш послушник поможет нам доказать истину.

— И кто же станет королем Таргалы?

— Тот, у кого сохранилось право на ее корону. Владыка и повелитель Великой Хандиарской империи — а он, между прочим, верный сын Святой Церкви. Впрочем, юный Луи мог бы стать вассалом императора и его наместником на Золотом полуострове…

— Он не согласится, — качает головой пресветлый.

— Что ж, тем хуже для него.

— Так что же, война?

— Ваш король проиграет ее! — И брат провозвестник раздвигает губы в сытой ухмылке, на краткий миг становясь неуловимо похожим на дикого кота.

ПРОЩАНИЯ

Как во сне, откладываю я осененную благословением Светлейшего Капитула реликвию. Долго сижу без единой мысли в голове, в тягостном и горьком недоумении. Благо, Серж не стал расспрашивать: видно, решил, что задумался я о дознании. Иначе — как сумел бы я объяснить то, чего сам никак не мог понять?!

Урочные вечерние моления скользят мимо, не задерживаясь в душе. О своем молюсь я ныне. Господи, вразуми! Подскажи, кто прав! Кому верить?! Старшим, осененным Светом Твоим, — или собственной совести? Ведь я знаю: в хрониках Капитула не больше правды, чем в песнях менестрелей…

Но Капитулу правда и не нужна. Они ведь меня в свидетели записали, даже не зная еще, что именно я увижу… что узнаю… «Что узнал ты, Анже?» — спросит завтра пресветлый.

Я узнал, что уже тогда империя искала способы вернуть Таргалу. Узнал, каков стал под конец жизни король Анри, — и знание это таково, что я не желаю гадать, кто убил его и как. По заслугам честь, по делам расплата. Туда и дорога.

Я узнал, каким был Карел… Я смотрел на него глазами двух самых близких его друзей, я прошел вместе с ними тяжкий путь через Смутные времена… Ради чего? Неужели — ради новой смуты?!

Тяжкие мысли. Стоило ли искать правду… кому нужна она — правда?!

Мне.

Я беру со стола серебряного волка. Сергий, тебе тоже больно сейчас. Столько раз я переживал твою боль… Хватит ли у меня духу пожалеть об этом?!

Поют стрелы. Ржут кони. Кричат люди. И застилает разум горькое счастье мести. Ни один не ушел. Ни один не умер сразу. Но все-таки этого мало. Слишком мало.

— До Юрки добраться, — сжимаю кулаки в бессильном — пока! — бешенстве. — Все бы отдал… жизнь бы положил… только добраться!

— Ничего, — цедит Карел. — Он придет. Теперь — тем более придет.

Наскоро перевязанный, с трудом удерживаясь в седле, едет прочь единственный оставленный жить воин Тифания. Везет лихую весть своему королю.

Остывает ярость короткого боя. И наваливается — взамен — тяжелая, как могильный камень, пустота.

Пустота… никак, видно, ее не избыть. Сосущая, сиротская пустота в душе. Серега потерял побратима… лишь теперь понимаю я до конца, как впечатываются в душу чары братства. А я… что потерял я? Веру в совесть людскую? Так не сегодняшняя это потеря, старая. Уважение к тем, что учили меня видеть Свет Господень?

А может — безмятежность монастырского бытия?

Разве останешься ты теперь здесь, Анже-послушник? Разве сможешь стать безропотным орудием Капитула? Ты все еще веришь, что им лучше знать?!

— Серж…

— Что, друг Анже?

— Серж, я…

— Да что с тобой?! Опять себя довел… Давай-ка в сад выйдем. На воздух…

В сад? Да, пожалуй, так будет лучше. Под Свет Господень, под небо Его…

А небо хмурится, и вдруг я сознаю: каково Господу глядеть на дела, творимые именем Его? Одна власть стоит другой, сказал мне когда-то Серж. Да, наверное. Но не тогда, когда ради власти развязывают войну и зовут врага в родную страну. Не тогда, когда гибнут за чужую власть люди, уверенные, что идут в бой за Свет Господень.

— Я хочу сказать тебе, Серж. Ты стал мне братом, я люблю тебя. И мне горько, что я тебя подведу. Но я должен. Я уйду отсюда, Серж. Прости.

— Уйдешь? То есть — из монастыря уйдешь?! Что стряслось, Анже?

Я рассказываю Сержу о видении своем, об имперских хрониках и брате провозвестнике… Я гляжу в хмурое лицо и гадаю — что скажет, дослушав? Что сделает? Сдаст? Так было бы правильно… так должен он, брат стражник… но уйти тайком от Сержа я бы не смог. Пусть… Куда Господь поведет, туда и пойду.

— Так тебя, значит, в орудия божественной справедливости… По мне, Анже, кто другой на радостях бы…

— Не хочу. Однажды империя уже развязала Смутные времена. Хватит и того раза. Кровь на душу брать… не по мне.

Серж долго молчит. А потом совсем не то говорит, чего жду я от него:

— Ладно. Иди к себе пока, друг Анже, и отдыхай. Мы выйдем перед рассветом. Постарайся выспаться.

Наверное, я слишком заметно удивляюсь.

— А что ты думал? — мрачно вопрошает Серж. — Далеко уйдешь один с такими глазами? Ты хоть понимаешь, что назад дороги не будет, что тебя и найти-то не должны, а иначе…

— А ты?

— А я, друг Анже, считаю, что ты прав. И все. Хватит разговоров. Только вот что… есть у тебя куда пойти?

— Мир велик…

— Да я разве про то! Верное место есть, где пересидеть можно?

Я молча пожимаю плечами.

— Ясно. Попомни мои слова, Анже, так просто о тебе не забудут. Землю рыть станут… а значит — драпать придется, что есть силы. Сможешь ли?

Разве ведомы нам пределы сил своих…

— Стараться буду, — бормочу я.

Серж качает головой. Повторяет:

— Отдохни. Я зайду за тобой.

И, резко развернувшись, уходит в сторону кухни.

А я возвращаюсь к себе… Полно, к себе ли? Решение принято. Снова нет у меня дома.

Я подхожу к столу. Вот они, все здесь: Юлия и Софи, Ожье и Васюра, Карел, Лека, Серега… Простите, что я бросаю вас. Дознание закончено. И все, что не успел я узнать, так и останется там… в Смутных временах, в позабытом людьми прошлом.

Но у меня есть еще немного времени. Эта ночь. Все равно не засну: до сна ли?! Серебряный волк, мой остроглазый приятель… в последний раз…

Я замечаю вдруг, как постарел отец Лаврентий… Дорога, видно, нелегко ему далась: осунулся, щеки ввалились и запали глаза, и весь какой-то тусклый, будто привычный загар припорошило бурой пылью Закатного тракта. А ведь они с Васюрой ровесники, кажется… но Васюра не изменился ничуть, разве что — непривычно мрачный. Так ведь есть с чего… Славышть, дорога… и здесь — такое…

— Серенький, ты б поел, — жалобно просит Софка.

— Ел уже, — сиплю я.

— Как же, ел… две ложки простокваши! Вот уж еда…

— Не хочу я…

— Дернул тебя Нечистый шпагой махать, — бурчит Васюра. — Что, больше некому было? Никто рук марать не хотел, а тебя понесло?

Ну да, думаю. Замарать руки об убийцу… никому бы не позволил.