Бремя любви, стр. 9
Лаура заинтересовалась, но не одобрила.
– Не думаю, что автор хотел бы, чтобы его книги читали таким образом.
– Конечно нет.
– Я думаю, надо читать так, как хотел бы автор.
– А, но ты не учитываешь интересы другой стороны, как сказали бы адвокаты. Существует также читатель, и у читателя есть свои права. Автор пишет книгу так, как пожелает. Распоряжается полностью. Расставляет запятые, издевается над здравым смыслом – все, что хочет. Но читатель читает книгу так, как хочет сам, и автор ничего не может с ним поделать.
– У вас это выглядит как сражение, – сказала Лаура.
– Я люблю сражения, – сказал Болдок. – Правда состоит в том, что всех нас обуял рабский страх перед Временем. Хронологическая последовательность не имеет значения! Если у тебя есть Вечность, ты можешь перескакивать во Времени как угодно. Но никто не считается с Вечностью.
Лаура отвлеклась. Она не считалась с Вечностью. Она считалась с Ширли.
И, наблюдая за ее преданным, любящим взглядом, Болдок снова ощутил в себе неясное тревожное предчувствие.
Часть вторая
Ширли – 1946
Глава 1
Ширли быстрым шагом шла по дорожке, держа под мышкой ракетку и туфли. Она слегка запыхалась, но губы ее чему-то улыбались.
Надо спешить, она опаздывает к ужину. Вообще-то последний сет можно было и не играть. Все равно ничего хорошего не вышло. Пэм такой чайник. Пэм и Гордон совсем не могли соперничать с Ширли и – как его?.. – Генри. Генри – а дальше как?..
Размышляя о Генри, Ширли замедлила шаги.
В ее жизни Генри был чем-то новеньким. Совсем не похож на местных молодых людей. Она мысленно их перебрала. Робин, сын викария. Милый, очень преданный, как-то старомодно, по-рыцарски. Собирается учиться дальше в Институте востоковедения и вообще несколько высоколобый. Затем Питер – ужас какой молодой и неоперившийся. Ну и Эдвард Вестбери – заметно старше других, работает в банке и чересчур увлечен политикой. Все трое здешние, из Белбери. А Генри прибыл издалека, представился как чей-то племянник, и с ним пришло чувство свободы и раскованности.
Особенно нравилось Ширли последнее слово – оно означало качество, которое ее восхищало.
В Белбери раскованности нет, все тесно связаны между собой.
А еще в Белбери слишком много семейной солидарности. У всех в Белбери есть корни. Все здесь – чьи-нибудь.
Последние слова несколько смущали Ширли, но она подумала, что они хорошо выражают ее мысль.
А Генри определенно не принадлежит никому. Самое большее, чем он может быть, – это чьим-то племянником, да и то его тетка, может быть, не родная, а так, свойственница.
«Нелепо, конечно, – рассуждала Ширли. – Само собой, у Генри должны быть отец и мать, как у всех, и где-то у него есть дом». Но она решила, что родители его умерли молодыми в неизвестной части света. А может быть, его мать постоянно живет на Ривьере и сменила множество мужей.
«Забавно, – опять сказала себе Ширли. – Про Генри не знаешь самого основного. Не знаешь даже его фамилии или хотя бы кто его сегодня привел».
Но она чувствовала, что это характерно для Генри: про него ей ничего не должно быть известно. Так он и должен был появиться – загадочный, непонятного происхождения, – а потом скрыться, и никто так никогда и не узнает, как же его фамилия или хотя бы чей он племянник. Просто красивый молодой человек с завлекательной улыбкой, который замечательно играет в теннис.
Ширли понравилась его бесцеремонность; когда Мери Крофтон задала вопрос: «Как же мы будем играть?» – Генри тут же ответил:
– Я буду играть с Ширли против вас.
Она была уверена, что Генри всегда поступает так, как хочет.
Она его спросила: «Вы к нам надолго?» – и он туманно ответил: «О, я пока не задумывался».
Он не предложил встретиться еще раз.
Ширли нахмурилась. Она бы хотела, чтобы предложил.
Она взглянула на часы и прибавила шагу. Она здорово опаздывает. Не то чтобы Лаура рассердится. Лаура никогда не сердится. Лаура – ангел…
Показался дом. Построенный в раннегеоргианском стиле, он был красивым, но казался несколько кособоким – как она понимала, по той причине, что некогда пожар уничтожил одно крыло, и его так и не восстановили.
Невольно Ширли замедлила шаги. Почему-то сегодня ей не хотелось домой. Не захотелось снова оказаться в четырех приветливых стенах, где свет вечернего солнца падает на поблекшую ситцевую обивку. Там так тихо и мирно; там будет Лаура – с приветливым лицом, с внимательным, оберегающим взглядом, и Этель, громыхающая тарелками. Теплота, любовь, защита, дом… Это и есть самое ценное в жизни? И все это принадлежит ей, без всяких усилий или желания с ее стороны, и все это давит…
«Однако как странно я все это представила, – подумала Ширли. – Давит? – На меня? Что, Господи прости, я имела в виду?»
Но она так чувствовала. Давление – постоянное, неослабное давление. Как рюкзак, который она однажды тащила на пешей прогулке. Сначала его не замечаешь, но постепенно он дает о себе знать, прижимает, врезается в плечи, наваливается на тебя. Бремя…
– Ну о чем я только думаю! – воскликнула Ширли и побежала к раскрытым дверям дома.
В холле было полутемно. Со второго этажа Лаура крикнула в колодец лестничной клетки своим мягким глуховатым голосом:
– Это ты, Ширли?
– Да. Боюсь, я сильно опоздала, Лаура.
– Пустяки. На ужин всего лишь макароны в сухарях, Этель держит их в духовке.
Из-за поворота лестницы вышла Лаура – хрупкое, изящное создание с почти бесцветным лицом и темно-карими, как-то странно посаженными глазами, отчего их взгляд казался почему-то трагическим.
Она спустилась и с улыбкой посмотрела на Ширли.
– Повеселилась?
– Да.
– Хорошо играли?
– Неплохо.
– Кто-нибудь новенький на теннисе был? Или все из Белбери?
– В основном из Белбери.
Странно – когда тебя расспрашивают, то не хочется отвечать! Хотя вопросы вполне безобидные. Естественно, Лауре хочется знать, как она развлекалась.
Если люди тебя любят, им всегда хочется знать…
А Генри тоже расспрашивают? Она безуспешно пыталась представить себе Генри дома. Смешно, но она вообще не видит эту сцену: Генри – и вдруг дома! Хотя есть же у него где-то дом!
Смутная картина поплыла перед глазами. Генри заходит в комнату, а там его мать, платиновая блондинка, она только что вернулась с юга Франции и подкрашивает губы помадой немыслимого цвета. «Хэлло, мама, ты приехала?» «Да. В теннис играл?» – «Да». Ни интереса, ни любопытства.
Лаура с любопытством спросила:
– Ты о чем-то говоришь сама с собой, Ширли? У тебя шевелятся губы и поднимаются брови.
Ширли засмеялась:
– О, воображаю один разговор.
Лаура вскинула тонкие брови.
– Похоже, приятный?
– О, очень забавный.
Верная Этель высунула голову из столовой:
– Ужин подан.
Ширли воскликнула:
– Мне надо ополоснуться, – и взбежала по лестнице.
После ужина они сидели в гостиной, и Лаура сказала:
– Я сегодня получила проспекты Секретарского Колледжа Святой Катерины. Я слышала, что он лучший в своем роде. Что ты об этом думаешь, Ширли?
Ширли скорчила гримасу.
– Учиться печатать, стенографировать, а потом идти работать?
– Почему бы нет?
Ширли вздохнула, потом засмеялась.
– Потому что я страшно ленива. Лучше я останусь дома и ничего не буду делать. Лаура дорогая, я столько лет училась в школе! Имею я право на передышку?
– Я хочу, чтобы ты сама захотела чему-нибудь научиться или хоть чем-то заинтересовалась. – На миг лоб Лауры прорезали морщины.
– Ну, а я – пережиток прошлого. Я хочу сидеть дома и мечтать, чтобы у меня был красивый высокий муж и куча возможностей обеспечить растущую семью.
Лаура не реагировала.