Смерть Ахиллеса, стр. 48
В десять минут пятого речь была закончена. Адвокат сел на место, вытирая покрытый испариной лоб.
В зале кое-где раздались смешки, но общее впечатление от речи было смешанным. Репортер «Суар» слышал (и потом написал в газете), как известный адвокат Ян Ван Бреверн сказал соседу, тоже юристу: «Мальчишка в сущности прав. С точки зрения высшего смысла юриспруденции. Но в данном случае это ничего не меняет».
Судья позвонил в колокольчик, укоризненно покачал головой, глядя на несолидного защитника: «Я полагал, что речь мэтра Ликоля продлится до конца сегодняшнего заседания и еще все завтрашнее утро. Сейчас же я в затруднении… Объявляю сегодняшнее заседание закрытым. Напутственное слово присяжным я произнесу завтра утром. После чего вы, господа, удалитесь для вынесения вердикта».
Но наутро заседание не состоялось.
Ночью был пожар. Спалили будку станционного сторожа. Мэтр Ликоль сгорел заживо, потому что дверь была подперта снаружи. На закопченной стене осталась надпись «Ты сдохнешь, как собака» – никто не удосужился ее стереть. Свидетелей поджога не обнаружилось.
Процесс был прерван на несколько дней. В общественном мнении происходили неуловимые, но несомненные перемены. Газеты перепечатали последнюю речь мэтра Ликоля еще раз, но уже без глумления, а с сочувственными комментариями уважаемых юристов. Появились трогательные репортажи о короткой и трудной жизни паренька из бедной семьи, пять лет учившегося в университете, чтобы пробыть адвокатом чуть больше недели. С газетных полос на читателей смотрели рисованные портреты: мальчишеское лицо с большими, искренними глазами.
Гильдия адвокатов опубликовала декларацию в защиту свободного и объективного судопроизводства, которое не должно подвергаться шантажу со стороны эмоционального и скорого на расправу общества.
Завершающее заседание состоялось на следующий день после похорон.
Сначала по предложению судьи присутствующие почтили память Этьена Ликоля минутой молчания. Встали все, даже родители погибших девочек. В напутственном слове судья Виксен порекомендовал присяжным не поддаваться давлению извне и напомнил, что, когда речь идет о смертной казни, вердикт «виновен» считается действительным, если за него проголосовали по меньшей мере две трети заседателей.
Присяжные совещались четыре с половиной часа. Семь из двенадцати сказали «невиновен» и потребовали от суда освободить Пьера Фехтеля за недостаточностью доказательств.
Трудная работа была исполнена чисто. Труп садовника лежал в яме с негашеной известью. Что же касается мальчика-адвоката, то он умер без мучений и страха – Ахимас убил его во сне, еще до того, как поджег сторожку.
«Троица»
В год своего сорокалетия Ахимас Вельде стал подумывать, не пора ли удалиться от дел.
Нет, он не пресытился работой – она по-прежнему давала ему удовлетворение и заставляла его спокойное сердце биться чуть быстрей. Не потерял он и форму – наоборот, достиг самого пика зрелости и мастерства.
Причина была другая. Из работы ушел смысл.
Сам процесс убийства удовольствия Ахимасу не приносил, кроме тех очень редких случаев, когда примешивалось личное.
С убийствами обстояло просто. Ахимас существовал во вселенной один, со всех сторон окруженный самыми разными формами чужой жизни – растениями, животными, людьми. Жизнь эта находилась в беспрерывном движении: зарождалась, изменялась, прерывалась. Наблюдать за ее метаморфозами было интересно, еще интереснее – влиять на них посредством своих действий. Если вытоптать живое на одном участке вселенной, в целом от этого мало что менялось – жизнь с восхитительной цепкостью заделывала образовавшуюся брешь. Иногда жизнь представлялась Ахимасу буйно заросшим газоном, в котором он выстригал линию своей судьбы. Тут требовались аккуратность и обдуманность: не оставлять мешающих травинок, но и не трогать лишних, чтобы не нарушился ровный и чистый контур. Оглядываясь на пройденный путь, Ахимас видел не срезанную траву, а идеальную траекторию своего движения.
До сих пор стимулов для работы было два: найти решение и получить деньги.
Однако первое занимало Ахимаса уже не так, как раньше – для него осталось мало по-настоящему трудных задач, решать которые было интересно.
Понемногу утрачивало смысл и второе.
На номерном счете в цюрихском банке лежало без малого семь миллионов швейцарских франков. В Лондоне, в сейфе банка «Бэринг», хранилось ценных бумаг и золотых слитков на семьдесят пять тысяч фунтов стерлингов.
Много ли денег нужно человеку, если он не коллекционирует произведения искусства или бриллианты, не строит финансовую империю и не одержим политическим честолюбием?
Расходы Ахимаса устоялись: двести-триста тысяч франков в год уходило на обычные траты, еще в сто тысяч обходилось содержание виллы. Деньги за нее были выплачены полностью еще в позапрошлом году, все два с половиной миллиона. Дорого, конечно, но к сорока годам у человека должен быть свой дом. Семьи, если человек особого склада, может и не быть, а дом нужен.
Своим жилищем Ахимас был доволен. Дом полностью соответствовал характеру владельца.
Над Женевским озером, на самом краю узкой скалы прилепилась небольшая вилла белого мрамора. С одной стороны – пустое, вольное пространство, с другой – кипарисы. За кипарисами – высокая каменная стена, за ней отвесный спуск в долину.
Ахимас мог часами сидеть на веранде, что висела над водной гладью, смотреть на озеро и на дальние горы. Озеро и горы тоже были формой жизни, но без суеты и возни, присущей фауне и флоре. С этой формой жизни сделать что-либо было трудно, она не зависела от Ахимаса и потому вызывала уважение.
В саду, среди кипарисов, белел изящный эрмитаж с круглыми башенками по углам. В эрмитаже жила черкешенка Лейла. Ахимас привез ее прошлой осенью из Константинополя. С парижским агентством и ежемесячной сменой профессиональных женщин было давно покончено – наступил момент, когда они перестали казаться Ахимасу такими уж разными. У него выработался свой вкус.
Вкус был такой: женщина должна быть красивой без приторности, с природной грацией, не слишком разговорчивой, страстной без навязчивости, нелюбопытной и главное – обладающей женским инстинктом, который позволяет безошибочно чувствовать настроение и желания мужчины.
Лейла была почти идеальной. Она могла с утра до вечера расчесывать длинные черные волосы, напевать, играть сама с собой в нарды. Никогда не дулась, не требовала внимания. Кроме родного языка она знала турецкий и чеченский, поэтому разговаривать с ней мог только Ахимас, с прислугой Лейла объяснялась жестами. Если же ему хотелось развлечься, она знала множество увлекательных историй из константинопольской жизни – раньше Лейла жила в гареме у великого везиря.
В последнее время Ахимас брал работу редко, два-три раза в год: или за очень большие деньги, или за какую-нибудь особенную награду. Например, в марте поступил тайный заказ от итальянского правительства – разыскать и уничтожить анархиста Джино Дзаппу по прозвищу Шакал, который намеревался убить короля Умберто. Террорист считался крайне опасным и совершенно неуловимым.
Само по себе дело оказалось несложным (Шакала выследили помощники Ахимаса, а ему самому осталось только съездить в Лугано и один раз нажать на спусковой крючок), но примечателен был обещанный гонорар. Во-первых, Ахимас получил итальянский дипломатический паспорт на имя кавалера Вельде, а во-вторых, привилегию на покупку острова Санта-Кроче в Тирренском море. Если бы Ахимас пожелал воспользоваться привилегией и выкупить этот клочок суши, он получил бы не только титул графа Санта-Кроче, но и право экстерриториальности, что выглядело особенно привлекательно. Сам себе государь, сам себе полиция, сам себе суд? Хм.
Из любопытства Ахимас съездил взглянуть на остров и был околдован им. Там не было ничего примечательного, только скалы, пара оливковых рощиц, бухта. По берегу весь островок можно было обойти за час. Последние четыреста лет здесь никто не жил, лишь изредка заплывали рыбаки пополнить запас пресной воды.