Смерть Ахиллеса, стр. 33
– И вы донесли на него? – резко спросил Эраст Петрович.
Головина в ужасе отшатнулась:
– Как вы могли такое подумать? Нет, я просто сказала: выбирай – или я, или то, что ты затеваешь. Я знала, каков будет ответ… – Она зло вытерла слезы. – Но мне и в голову не приходило, что всё закончится таким скверным и пошлым фарсом. Будущего Бонапарта убьют из-за пачки ассигнаций… Сказано в Библии – «будут постыжены гордые».
Она замахала руками – мол, всё, больше не могу, и заплакала навзрыд, уже не сдерживаясь.
Подождав пока минует пик рыданий, Фандорин вполголоса произнес:
– Похоже, д-дело здесь вовсе не в ассигнациях.
– А в чем? – всхлипнула Екатерина Александровна. – Ведь его все-таки убили, да? Я почему-то верю, что вы докопаетесь до истины. Поклянитесь, что расскажете мне всю правду о его смерти.
Эраст Петрович сконфуженно отвернулся, подумав о том, что женщины несравненно лучше мужчин – преданнее, искреннее, цельнее. Разумеется, если по-настоящему любят.
– Да-да, непременно, – пробормотал он, твердо зная, что никогда и ни за что не расскажет Екатерине Александровне всей правды о смерти ее возлюбленного.
Тут разговор пришлось оборвать, потому что за Фандориным явился посыльный от генерал-губернатора.
– Как содержимое сейфа, ваше превосходительство? – спросил коллежский асессор. – Обнаружили что-нибудь интересное?
– Массу, – с довольным видом ответил обер-полицеймейстер. – Картина темных делишек покойного в значительной мере прояснилась. Надо будет еще поколдовать с расшифровкой денежных записей. Со многих цветков наша пчелка нектар собирала, не только с Миши Маленького. А что у вас?
– Да есть кое-что, – скромно ответил Фандорин.
Разговор происходил в генерал-губернаторском кабинете. Самого Долгорукого, однако же, пока не было – по словам секретаря, его сиятельство заканчивали обед.
Наконец появился Владимир Андреевич. Вошел с видом загадочным и значительным, сел, официально откашлялся.
– Господа, по телеграфу получен ответ из Петербурга на мой подробный рапорт. Как видите, дело было сочтено настолько важным, что обошлось без проволочек. В данном случае я – всего лишь передаточное звено. Вот что пишет граф Толстов:
«Милостивый государь Владимир Андреевич, в ответ на Вашу депешу довожу до Вашего сведения, что капитан Певцов, действительно, состоит при шефе Жандармского корпуса и в настоящее время находится в Москве с особым заданием. В частности, капитану предписывалось негласно изъять портфель, в котором могли содержаться документы, представляющие государственную важность. Следствие по делу о кончине генерал-адъютанта М.Д.Соболева Высочайше предписано считать законченным, о чем будет отправлено соответствующее определение и Евгению Осиповичу. Чиновника особых поручений Фандорина за самоуправство – привлечение к секретному расследованию частного лица, что повлекло за собой гибель вышеозначенного лица – Высочайшим же указанием велено от должности отстранить и поместить под домашний арест вплоть до особого распоряжения.
Князь сокрушенно развел руками и молвил потрясенному Фандорину:
– Вот, голубчик, как оно повернулось. Ну да начальству видней.
Побледнев, Эраст Петрович медленно поднялся. Нет, не строгая, но, в сущности, справедливая монаршая кара заставила похолодеть его сердце. Хуже всего было то, что позорно провалилась версия, выдвинутая им с таким апломбом. Принять тайного правительственного агента за главного злодея! Какая постыдная ошибка!
– Мы тут с Евгением Осиповичем потолкуем, а вы уж, не обессудьте, ступайте к себе в гостиницу, да отдыхайте, – сочувственно сказал Долгорукой. – И не вешайте носа. Вы мне пришлись по сердцу, я за вас перед Петербургом похлопочу.
Коллежский асессор понуро направился к выходу. У самых дверей его окликнул Караченцев.
– Так что вы там обнаружили, в записной книжке? – спросил генерал и незаметно подмигнул – мол, ничего, перемелется – мука будет.
Помолчав, Эраст Петрович ответил:
– Ничего интересного, ваше п-превосходительство.
В гостинице Фандорин прямо с порога объявил:
– Маса, я обесчещен и помещен под арест. Из-за меня погиб Грушин. Это раз. У меня больше нет идей. Это два. Жизнь кончена. Это три.
Эраст Петрович дошел до постели, не раздеваясь, рухнул на подушку и тут же уснул.
Глава двенадцатая,
в которой капкан захлопывается
Первое, что увидел Фандорин, открыв глаза, – заполненный розовым закатом прямоугольник окна.
На полу у постели, церемонно положив руки на колени, сидел Маса – в черном парадном кимоно, лицо строгое, на голове свежая повязка.
– Ты что это вырядился? – с любопытством спросил Эраст Петрович.
– Вы сказали, господин, что вы обесчещены и что у вас больше нет идей.
– Так что с того?
– У меня есть хорошая идея. Я все обдумал и могу предложить достойный выход из тяжелой ситуации, в которой мы оба оказались. Ко всем своим многочисленным проступкам я прибавил еще один – нарушил европейский этикет, запрещающий пускать женщину в ванную. То, что я не понимаю этого странного обычая, меня не оправдывает. Я выучил целых двадцать шесть страниц из словаря – от легкого слова вонютика, что означает «человек, от которого неприятно пахнет», до трудного слова во-су-по-мо-си-те-фу-со-то-во-ва-ние, что означает «оказание помощи», но даже это суровое испытание не сняло тяжести с моей души. Что до же вас, господин, то вы сами сказали: ваша жизнь кончена. Так давайте, господин, уйдем из жизни вместе. Я все приготовил – даже тушь и кисточку для предсмертного стихотворения.
Фандорин потянулся, ощущая блаженную ломоту в суставах.
– Отстань, Маса, – сказал он, сладко зевнув. – У меня есть идея получше. Чем это так вкусно пахнет?
– Я купил свежие бубрики, самое лучшее, что есть в России после женщин, – печально ответил слуга. – Суп из прокисшей капусты, которым здесь все питаются, просто ужасен, но бубрики – прекрасное изобретение. Я хочу напоследок потешить свою хара, прежде чем разрежу ее кинжалом.
– Я тебе разрежу, – погрозил коллежский асессор. – Дай-ка бублик, я страшно голоден. Перекусим и за работу.
– Господин Клонов, из 19-го? – переспросил кельнер (так, на германский лад, называли в «Метрополе» старших служителей). – Как же-с, отлично помним. Был такой господин, из купцов. А вы, мистер, ему знакомый будете?
К вечеру идиллический закат внезапно ретировался, вытесненный холодным ветром и быстро сгущающимся мраком. Небо посуровело, брызнуло мелким дождиком, грозившим к ночи перерасти в нешуточный ливень. В связи с погодными обстоятельствами Фандорин оделся так, чтобы противостоять стихии: кепи с клеенчатым козырьком, непромокаемая шведская куртка из перчаточной лайки, резиновые галоши. Вид у него был до невозможности иностранный, чем, очевидно, и объяснялось неожиданное обращение кельнера. Семь бед один ответ, решил коллежский асессор, он же беглый арестант, и, перегнувшись через стойку, прошептал:
– Вовсе я ему не знакомый, милейший. Я жандармского корпуса к-капитан Певцов, а дело тут важнейшее и секретнейшее.
– Понял, – тоже шепотом ответил кельнер. – Сию минуту доложу.
Он зашелестел учетной книгой.
– Вот-с. Купец первой гильдии Николай Николаевич Клонов. Въехали утром 22-го, прибыли из Рязани. Съехать изволили в ночь с четверга на пятницу.
– Что?! – вскричал Фандорин. – Это с двадцать четвертого на двадцать пятое?! И прямо ночью?
– Точно так-с. Я сам не присутствовал, но тут запись – извольте взглянуть. Полный расчет произведен в полпятого утра, в ночную смену-с.
Сердце Эраста Петровича сжалось от нестерпимого азарта, знакомого только заядлым охотникам. С деланной небрежностью он спросил: