Лихорадка, стр. 72

23

Клэр сидела в темной больничной палате Ноя, прислушиваясь к его беспокойной возне. После взятия пункции он все пытался высвободиться и уже сбил две капельницы. Тейер наконец уступил просьбам медсестер и разрешил дать ему успокоительное. Но даже со снотворным и выключенным светом он не спал, а ерзал взад-вперед, бормоча ругательства. Она уже не могла спокойно смотреть на эту бесконечную борьбу.

Вскоре после полуночи в палату зашел Линкольн. Она видела, как открылась дверь и из коридора в палату проник луч света — она узнала силуэт Линкольна, неуверенно застывший в дверном проеме. Потом он вошел и сел на стул, стоявший напротив нее.

— Я разговаривал с медсестрой, — сообщил он. — Она говорит, что состояние стабильное.

Стабильное. Клэр покачала головой. Без изменений, вот что подразумевало такое состояние — ни лучше, ни хуже. Отчаяние — вот что она вкладывала в это определение.

— Кажется, он стал поспокойнее, — заметил Линкольн.

— Его накачали успокоительным. Это необходимо после спинномозговой пункции.

— Результаты уже известны?

— Менингита нет. Энцефалита тоже. В цереброспинальной жидкости не обнаружено ничего, что могло бы объяснить причину его состояния. А теперь и моя теория о паразите приказала долго жить. — Изнемогая от усталости, Клэр тяжело откинулась на спинку стула и грустно усмехнулась. — Никто мне не может ничего объяснить. Как он мог вдохнуть дождевого червя? Это какой-то абсурд, Линкольн. Дождевые черви не светятся. Они не паразитируют в теле человеке. Здесь какая-то ошибка…

— Тебе нужно пойти домой и поспать, — сказал он.

— Нет, мне нужны ответы. Мне нужен мой сын. Мне необходимо вернуть его таким, каким он был до смерти своего отца, до всей этой трагедии, когда он еще любил меня.

— Он любит тебя, Клэр.

— Я уже ничего не знаю. Я так давно не чувствовала этой любви. С тех пор как мы переехали сюда. — Она все смотрела на Ноя, вспоминая времена его детства, когда она наблюдала за его сном. Когда ее любовь к сыну заслоняла все на свете. Когда она любила его без памяти. — Ты не знаешь, каким он был раньше, — проговорила она. — Ты видел его только в худших проявлениях. С самой уродливой стороны. В качестве подозреваемого в совершении преступления. Ты даже не представляешь, каким милым и любящим он был в детстве. Он был моим лучшим другом… — Она смахнула слезы с глаз, радуясь, что в палате темно. — Я просто жду, когда этот мальчик вернется ко мне.

Линкольн поднялся и подошел к ней.

— Я знаю, ты считаешь его своим лучшим другом, Клэр, — произнес он. — Но он не единственный твой друг.

Она позволила ему обнять себя за плечи, поцеловать в лоб, но даже в эти минуты думала: «Я больше не могу ни доверять тебе, ни зависеть от тебя».

«Теперь у меня никого нет, кроме меня самой. И моего сына».

Он как будто почувствовал тот незримый барьер, который она возвела между ними, и медленно выпустил ее из своих объятий. А потом молча вышел из палаты.

Всю ночь она просидела на стуле у постели Ноя, периодически погружаясь в дрему и просыпаясь каждый раз, когда медсестра заходила проверить состояние пациента.

Когда Клэр открыла глаза навстречу удивительно ясному рассвету, она вдруг обнаружила, что ее мысли прояснились. Ной наконец мирно спал. И хотя ей тоже удалось немного поспать, ее мозг не отключался ни на минуту. Оказывается, он усердно работал всю ночь, пытаясь разгадать тайну дождевого червя и понять, каким образом он проник в тело сына. И сейчас, стоя возле окна и глядя на снег, она удивлялась тому, как же она могла упустить столь очевидный ответ.

С поста дежурной медсестры она позвонила в Медицинский центр восточного Мэна и попросила к телефону доктора Клевенджера из отделения патологии.

— Я пытался дозвониться вам вечером, — сказал он. — Оставил сообщение на вашем домашнем автоответчике.

— Это насчет иммуноферментного анализа Уоррена Эмерсона? Я как раз и звоню по этому поводу.

— Да, у нас готов результат. Боюсь разочаровать вас, но антител к Taenia solium не выявлено.

Она помолчала.

— Понятно.

— Вы, я вижу, не слишком-то удивлены. В отличие от меня.

— Ошибки быть не может?

— Есть вероятность, но очень маленькая. Чтобы быть абсолютно уверенными, мы также провели тест по тому мальчику, Тейлору Дарнеллу.

— И он тоже отрицательный.

— О, так вы уже все знаете.

— Нет, я не знала. Просто догадалась.

— Что ж, тот карточный домик, который мы построили, рухнул. Ни у одного пациента не обнаружено антител свиного цепня. Не могу объяснить причины бешенства у детей. Знаю только, что дело не в цистицеркозе. И еще мне непонятно, откуда у господина Эмерсона взялась та киста в мозге.

— Но вы ведь полагаете, что это была какая-то личинка?

— Ну да, или странный результат окрашивания.

— А мог это быть другой паразит — не Taenia?

— Что за паразит?

— Тот, что проникает в организм через нос. Он сворачивается внутри одной из пазух и сидит там, никому не видимый. А потом организм его исторгает или он умирает самостоятельно. Биологические яды, которые он выделяет, абсорбируются непосредственно мембранами носа и попадают в кровь хозяина.

— А разве на томограмме этого не видно?

— Нет. В том-то все и дело, что паразит выглядит вполне безобидно. Как сгусток слизи. — Во всяком случае, так было у Скотти Брэкстона.

— Если паразит сидел в пазухе, как он проник в мозг Уоррена Эмерсона?

— Вспомните анатомию. Между мозгом и лобной пазухой всего лишь тонкая костная перегородка. Паразит мог разрушить ее.

— Знаете, теория просто великолепная. Беда в том, что нет такого паразита, который бы вписался в такую клиническую картину. Во всяком случае в справочниках я такого не встречал.

— А может, что-то не попало в справочники?

— Вы хотите сказать, что это какой-то совершенно новый вид паразита? — Клевенджер расхохотался. — Если бы! Это была бы научная сенсация. Мое имя как первооткрывателя было бы увековечено в истории. Тения клевенджерия. Красиво звучит, верно? Но пока в моем распоряжении лишь выродившаяся неопознаваемая личинка. И ни одной живой твари, которую можно было бы показать и описать.

«Только дождевой червь».

По дороге в Транквиль она вдруг поняла, что ей недостает нескольких фрагментов для полной картины. Получить их можно только от Макса Татуайлера. Она даст ему возможность объясниться с глазу на глаз; ведь он был ее другом, и она могла бы ему позволить оправдаться. Она была замужем за ученым и знала, какая лихорадка пожирает их, когда они оказываются на пороге открытия. Да, она понимала, почему Макс мог спрятать образец и держать его в секрете, пока еще нет подтверждений, что он открыл новый вид паразита. Но что было непонятно и уж совсем непростительно, — что он скрыл информацию от нее и врачей, которые лечат Ноя. Информацию, которая была жизненно необходима ее сыну.

Ее злость усиливалась с каждым километром.

«Сначала поговори с ним, — напомнила она себе. — Ты можешь ошибаться. Возможно, Макс не имеет к этому никакого отношения».

Подъезжая к окраинам Транквиля, она была уже настолько взволнована, что решила не откладывать встречу. Ей хотелось немедленно объясниться с Максом.

Она поехала к его коттеджу.

Его машины видно не было. Оставив автомобиль на подъездной дорожке, она направилась к крыльцу и вдруг заметила следы, уходящие от дома. Она пошла по ним к лесу и вскоре увидела, что они обрываются на пятачке примятого снега, смешанного с грязью. Она присела на корточки и рукой в перчатке разгребла потревоженный снег. Примерно на двенадцатисантиметровой глубине Клэр нащупала слой рыхлой почвы и опавших листьев. Зачерпнув пригоршню земли, она увидела что-то блестящее и извивающееся на ладони. Дождевой червь. Она снова зарыла его в землю и вышла из леса.

На крыльце она поискала лопату, зная, что она где-то обязательно должна быть. Инструмент с примерзшими к черенку комьями земли обнаружился возле поленницы, вместе с топориком.