Домой до темноты, стр. 60

57

— Похоже на скульптуру.

— Ага, на бюст твоего предка. — Морелли насмешливо хмыкнул, прикалывая к стене рисунок, найденный в квартире Сам Меткаф. — Что еще? Заметил, во что он одет?

— Кажется, в тенниску.

— От Ральфа Лорена. [90] О чем это говорит, Лучча?

Юный детектив вперился в рисунок.

— Американец?

— Это глобальный бренд, он растиражирован по всему свету.

— У него взгляд американца. Что-то этакое в глазах. Точно ковбой смотрит вдаль.

— Сам-то слышишь, чего несешь? Глаз вообще нет, Лучча. Вот отчего ты вспомнил статую. Она не нарисовала глаза. Как думаешь, почему?

Лучча пожал плечами:

— Может, хорошенько не рассмотрела?

— Если это ее убийца, то встречались они не однажды. Она виделась с ним, Лучча. — Инспектор тяжело вздохнул и сел за стол. — Хотя и боялась.

— Это мог быть кто угодно.

— Наверное, именно это девушка и пыталась передать: убийца выглядит как обычный человек. В толпе он неразличим.

— Но с чего-то начать придется.

— Юморишь? Видал, сколько народу откликнулось. — Морелли кивнул на кипу бумаг перед собой.

Вчера, обнаружив рисунок, инспектор прямиком отправился в свой кабинет. Обедать было некогда, и он перехватил бутерброд в закусочной на углу улицы, где жила Сам. К трем часам поясной набросок белого мужчины двадцати пяти — тридцати пяти лет был скопирован, отсканирован и по электронной почте и факсу разослан во все крупные полицейские участки Италии, Австрии и соседствующих стран, а также во все отели, рестораны, пансионы, молодежные общежития и интернет-кафе Флоренции.

За сутки на призыв поделиться информацией откликнулись девятнадцать человек, не считая обычных звонков от сумасшедших. Наиболее существенным было сообщение старого официанта из «Гарги» — ресторанчика в центре города, неподалеку от пьяцца Антинори, где убили Джимми Макчадо. Две недели назад старик обслуживал американского туриста, похожего на человека с рисунка. Столик тот не заказывал, расплатился наличными, оставил хорошие чаевые. Больше официант ничего не помнил. Морелли признавал, что хлынувшие потоком сообщения других респондентов обнадеживали еще меньше.

— Если девушка боялась, почему она не отдала кому-нибудь рисунок, не переслала домой, не оставила в студии? — спросил Лучча.

— Видимо, не успела.

— Полагаете, убийца знал, что его зарисовали? Может, набросок остался в компьютере Сам Меткаф?

— Вряд ли. Сам улетела в Бостон. Ноутбук она взяла с собой. — Пощипывая себя за подбородок, Морелли раскачивался на задних ножках стула. — Что у нас еще?

— Утром был звонок от женщины, не объяснившей, зачем она звонит. Едва я стал задавать вопросы, как она извинилась и повесила трубку.

— Звонок отследили?

— Дженифер Урсино. Проживает в доме пятьдесят девять по виа дель'эрта Канина. Эта улочка примыкает к бульвару Галилео за Сан-Миниато, знаете? Я перезвонил, и она созналась, что хотела поговорить о рисунке.

— Англичанка?

— Да. По-итальянски говорит с жутким акцентом. Вдова, живет одна. Два года назад муж умер от сердечного приступа. Он флорентиец, занимался кожевенным делом, имел свою компанию. Думаю, завтра можно к ней заглянуть.

— Как она узнала о рисунке?

— Промямлила, будто увидела нашу листовку в баре отеля «Данте». Она берет на постой и считает, что, возможно, объект проживал у нее — это уже интересно — весной прошлого года.

— Ее тогда допрашивали, ты узнал?

Лучча покачал головой:

— Она не зарегистрирована как хозяйка пансиона. Наверное, поэтому не хотела связываться с квестурой.

— Как называется пансион?

— Никак. Она сдает небольшую квартиру и отдельные комнаты, когда пожелает. Говорит, тот постоялец был очень тихий, она его почти не видела.

— Так чего ждем-то? — Морелли вскочил со стула.

— Через пятнадцать минут у нас встреча с комиссаром Пизани.

— Иди на хрен, Лучча!

Лимузин с кондиционером и приглушенным освещением летел по Вестсайдской автостраде, а я закрыл глаза, позволив волнам бетховенской «Девятой» симфонии заглушить то, что доктор Каллоуэй назвал бы голосом моей контуженной психики. Молотобойцы в голове не унимались, и я был вовсе не расположен к светской беседе с восьмидесятипятилетним одуванчиком, которым нежно овладел Альцгеймер. [91]

Нет, я люблю Алису Филдинг. Усадьба «Ла-Рошель» на Гудзоне некогда сыграла большую роль в моей жизни и полна воспоминаний о маленьких Софи и Джордже. Обычно летом мы всей семьей скрывались там от городской жары, купались в пруду и ходили с Алисиным мужем на рыбалку. Золотое было времечко.

Поглядывая на реку, я старался не думать о несуществующей девушке, с которой так обмишулился. Я уже немного смирился с тем, что меня одурачили, — итог, о котором тщетно предупреждал Уилл, — однако чувства мои не угасли. Знаю, это глупо, но я по-прежнему любил ее, или, как она выразилась, свою фантазию о ней. Я начинал понимать, что мы оба легко отделались.

Вопрос о продолжении поисков отпал. Нельзя защитить того, кто не существует; знал Страж или нет, что «Джелли» — просто вымышленный персонаж, но ее изобретательной подруге вряд ли что-нибудь угрожает. Я уже задумывался, вправду ли он подменял ее в Сети. Если только он не был ею с самого начала… Нет, такое невозможно, Ладно, я уже не мальчик, пора избавиться от галлюцинаций и жить дальше.

Я вывел фотографию «Джелли» на экран ноутбука, собираясь ее удалить, и тут вспомнил, что все еще не ответил на письмо Кэмпбелла. Проволочка отчасти объяснялась тем, что мне не понравились его намеки, будто на самом деле я знаю о «Небесном поместье» гораздо больше. Но я ничего не слышал о доме и Ситонах, покуда сыщик их не раскопал.

В шесть мы встречались в «Карлейле». Я решил, будет лучше еще до разговора прояснить все недоразумения, поведав о моей давней случайной встрече с женщиной, которой, как теперь выяснилось, была Джун Ситон.

Скрывать мне нечего. Вряд ли наш нечаянный мимолетный роман стал причиной чьей-то затаенной злобы и желания навредить мне или моей семье. Однако я понимал, что какая-то связь существует.

Мы встретились на вечеринке в роскошном пент-хаусе на Пятой авеню, куда меня занесло вместе с друзьями друзей. Я, двадцатилетний честолюбивый англичанин без гроша в кармане, впервые оказался в Нью-Йорке.

Совершенно обалдевший, я вместе с хозяйкой, чье имя состояло из двух букв — что-то вроде Ка-Ка или Си-Си, — вышел в сад на крыше, чтобы полюбоваться Центральным парком — темным таинственным ущельем под алмазной россыпью огней, — как вдруг увидел девушку, которая, пренебрегая волшебным видом, бесстрашно привалилась к парапету и разглядывала меня.

Она была в черном вечернем платье, на шее нитка жемчуга, в одной руке высокий бокал с шампанским, в другой сигарета — я могу доверять своей памяти, ибо многие дамы на вечеринке соответствовали этому описанию. Девушка была старше меня лет на семь-восемь. Мы разговорились и остаток вечера провели вместе. Посетили все злачные места: «Ксенон», «Студию 54», «Мадд-клаб», где платила она, а затем бродили по Южному Манхэттену в поиске еще открытых забегаловок. Перед рассветом, где-то у причалов Вестсайда, мы попали под жуткий ливень.

Спасаясь от дождя, мы укрылись в пустом грузовом контейнере с открытой боковой решеткой. Вымокшие до нитки, запыхавшиеся, мы хохотали. Потом нюхнули кокаина и встояка трахнулись в дверном проеме, потому что пол был грязный. Это будоражило. По крыше неумолчно барабанил дождь.

Она сказала свое имя, и я точно помню, что звали ее не Джун Ситон. Девушка загорелась на встречу нынешним, а также следующим вечером, но я в типично британской осторожной манере уклонился от свиданий. Днями я улетал в Лондон и был не настолько зелен или сражен, чтобы не разглядеть в ней чудинку и даже легкую ненормальность. То была эпоха чокнутых девиц.