Африка грёз и действительности (Том 3), стр. 63

Для монтажа фильма, как хлеб насущный, нужны детали, и притом как можно больше типичных деталей! Но у вас пропадет охота гоняться за ними, когда пахарь остановится, воткнет деревяшку в глину и уставится прямо в объектив. Вы объясняете ему на «лучшем» амхарском языке, на суахили или на арабском (от жестикуляции у вас потом немного руки побаливают), что европейский зритель хочет видеть людей из чужих стран, занятых работой, а не, извините, ротозейством. Но жесты редко производят должное впечатление, а если вы сами возьметесь за рукоятку плуга или за меха для воды и начнете подражать негру в надежде, что он поймет вас и снова примется за брошенную работу, то это вызовет только смех. Для него подобная «игра» белого — самое захватывающее представление!

Поэтому, чтобы воспитать из африканцев киноактеров, мы прибегали к другому методу.

При помощи указательного пальца мы привлекали внимание негра к собственным глазам, стараясь не выколоть их себе в пылу азарта при попытках договориться. Потом старательно переводили свой взгляд на ближайшее дерево или на другого негра. Это должно было означать, согласно нашей логике, что и «актер» должен смотреть не на нас, а тоже на дерево или на другого негра. Однако «актер» с интересом наблюдал за нашей жестикуляцией, довольно кивал головой, но как только мы доставали камеру, он тут же снова вырастал перед объективом. Так же безнадежно было прятать камеру за спину, рассчитывая на то, что «актер», потеряв на время из вида предмет, возбудивший его интерес, снова возьмется за работу и даст возможность захватить его врасплох. Негр расценит такую попытку как приглашение начать игру в прятки, обежит вокруг вас и с детской невинностью будет восторгаться тем, что нашел камеру.

Пожалуй, единственное средство преодолеть такие препятствия — это бесконечное терпение, какой-нибудь маленький подарок вроде сигарет, колечек или яблонецких стеклянных украшений и еще, конечно, время. Если смотреть на негра слишком долго, он теряет к вам интерес. Иногда можно добиться успеха, если на время удалиться, а потом снова вернуться, как к старому знакомому. Таким путем удается вырвать хоть часть необходимых кадров. Наконец, чтобы заснять бытовые детали, мы решили прибегнуть к утонченному обману и почти всегда добивались успеха.

Африканского «актера» нужно чем-нибудь «приковать». Для этого мы располагали достаточно мощным оружием, ибо вряд ли что-либо может заинтересовать африканца больше, чем сама камера. И вот, мы распределяем между собой роли, переглядываемся и приступаем к делу. Отражение черпательного устройства, коров, а то и собственной жены в зеркальном видоискателе фотоаппарата «флексарет» для негра не меньшая сенсация, чем та, какой были для Колумба песчаные берега островка Гуанахани, [49] принятого им за Индию. Негр не может налюбоваться на эти отражения, прыгает от радости, вырывает аппарат из рук, сзывает других негров и совершенно забывает, что в это время в двух метрах от его уха жужжит киносъемочный аппарат. А кинооператор тем временем трепещет от восторга, не нарадуясь на прекрасные детали, превосходящие все его ожидания.

Потом мы меняемся ролями. Ведь, кроме кадров, нам нужны фотографии, и тоже с деталями. На этот раз мы показываем негру искатель кинокамеры, направляем широкоугольный объектив на середину изображения и доставляем ему радость тем, что в искателе телеобъектива его коровы чуть ли не вскакивают к нему на нос. Второй участник «киноэкспедиции» может в это время сколько ему угодно фотографировать занявшегося камерой «актера» или, еще лучше, остальных негров, у которых нет ее перед носом. Тогда «актер» наконец сообразит, что ваша предыдущая жестикуляция выражала желание увидеть его в загадочной рамке или зеркальце, и он так быстро помчится к своим коровам, коромыслу или инструментам для резьбы по кости, что вы его и не удержите!

И все же в Африке бывали случаи, когда мы чувствовали себя, как на съемках с профессиональными актерами. Ни один из многочисленных статистов не заглянул — даже украдкой — в наш объектив; больше того, нам казалось, что никто не замечал нашего присутствия. Это случалось, когда здоровая негритянская кровь закипала в вихре танца, когда буйный темперамент проявлялся в ногах, в глазах, в каждой жилке людей, которые переставали замечать окружающее, увлекаемые ритмом нгом, тамтамов и мбил.

Снимая обрядовые танцы ватузов в Руанда-Урунди, мы едва не лишились своей камеры. Мы попытались заснять детали для монтажа снизу, с земли, и отважились проползти в самую гущу танцующих, где над головами воинов свистели копья, уклоняясь лишь в последнюю минуту от напряженных тел. Чудом спаслись мы от одного воина, бросившегося, как ягуар, на своего противника. Его копье вонзилось в щит из кожи бегемота возле самой камеры.

После этого у нас пропала охота гоняться за такими кадрами.

Встреча в Аль-Азхаре

Тот, кто не знает значения слова «бакшиш», может подумать, находясь в Египте, что «бакшиш» на местном диалекте арабского языка означает «добрый день», или «до свидания», или «как поживаете».

Ни на одну минуту нельзя предположить другого значения этого универсального слова, когда, например, следуешь вдоль оросительного канала шириной в несколько метров, где никакого моста нет и в помине. По противоположному берегу бегает стайка детей, которые, едва завидя машину, останавливаются, как по команде.

— Бакши-и-и-и-ш, бакши-и-и-ш, бакши-и-и-и-ш! — начинают они кричать хором через канал еще задолго до того, как достанешь камеру, чтобы на своей стороне канала заснять на пленку пальмы с дозревающими гроздьями фиников.

«Хорошо воспитанные детки, приветствуют иностранцев», — подумали бы вы, если бы из других бесчисленных встреч не знали смысла этого слова.

В Египте без бакшиша немыслимы никакие съемки. Остановишься у хлопкового поля, вытащишь из чехла камеру, чтобы заснять несколько кадров сбора хлопка в дополнение к предыдущим съемкам погрузки его на судно в Александрии, перевозки кип караванами верблюдов, орошения хлопковых плантаций, — и уже через секунду все женщины и дети бросают работу и мчатся к тебе с протянутыми руками.

— Бакшиш, бакшиш! — кричим мы в ответ и для разнообразия протягиваем к ним руку, приводя в смятение галдящую толпу. Раздается взрыв смеха. Дети начинают понимать, что мы не первый день в Египте, и удовлетворяются десятой долей того бакшиша, который пришлось бы заплатить в других условиях. Получив бакшиш, они будут стоять перед аппаратом сколько угодно и кидать в свои фартуки белоснежные комочки хлопка. Ведь они кидают их так с утра до вечера за вознаграждение, составляющее лишь ничтожную часть бакшиша.

Опускаешься на колени на перекрестке главной улицы в Каире, чтобы поймать на пленку характерное движение шауиша при повороте деревянного семафора с четырьмя перекладинами. Полицейский в феске, регулирующий движение, все время косится в сторону аппарата, не переставая бросать молниеносные взгляды на лавину машин. Он, несомненно, готов остановить бурный поток автомобилей, если вы забудете дать ему пиастр.

Сравнительно редко африканец энергично возражает против того, что его фотографируют или снимают для фильма. Если он бежит от аппарата, это значит, что им руководит страх, недоверие или стыд. Все эти три препятствия можно как-нибудь устранить; спокойным отношением, улыбкой или знаком внимания его можно убедить не смотреть на вас больше, как на врага. Гораздо более тяжелое препятствие представляет фанатизм мусульман.

В самом опасном положении мы очутились, пожалуй, в Каире, когда попытались сфотографировать мусульманскую похоронную процессию. Только счастливый случай — оказавшаяся поблизости египетская полиция — в последнюю минуту спас нас от разъяренных участников процессии, собиравшихся нас линчевать. Они уже опустили покойника на мостовую и бросились на нас. Это происшествие на самой оживленной улице Каира было не единственным нашим столкновением с фанатичной нетерпимостью египтян.