Через Кордильеры, стр. 67

Пасмурное холодное утро, но дождя нет.

Мы выезжаем из Орои, начиная последний этап изматывающего путешествия навстречу высшей точке самой высокой автострады в мире [23].

Огромная реклама на стене при выезде из города позволяет на минуту забыть о печальной действительности и уводит воспоминания к далекой Чехословакии.

«78 anos de exito! Cerveza blanca «PILSEN» — insuperable»— «78 лет успеха! Светлое пиво «ПЛЬЗЕНЬ» — непревзойденное!»

И под этим незаметная приписка, что речь идет о пильзенском пиве… сваренном в Лиме.

Проезжаем через горняцкий поселок Морокоча, один из самых высокогорных горнорудных центров в Перу и во всем мире. Нигде вокруг не найти неразрытого участка земли; паутина дорог и дорожек пересекает шоссе на всей территории возле поселка. Повсюду валяются зеленоватые куски малахита.

Все окрестности вместе со сверкающим ореолом ледников прямо просятся в фотоаппарат, но сейчас нами владеет одна единственная мысль: как можно скорее и с минимальным риском очутиться в Лиме. Высотомер взлетает вверх каждые четверть часа, мы уже перекрыли поставленный нами в Боливии рекорд; долина становится уже, пропали последние следы растительности; величественные пики гор со сползающими ледниками все растут, неумолимо захватывают весь горизонт и со всех сторон подступают к самой дороге.

— Четыре тысячи семьсот метров над уровнем моря! До вершины нам не хватает всего лишь ста шестидесяти.

Но установить рекорд оказалось вовсе не так легко. Расплата за посещение Тиклио была еще далеко не возмещена огорчениями предыдущих дней и постоянным страхом за рессоры перегруженной «татры».

В двух километрах от наивысшей точки, когда мы уже готовили фотоаппараты, чтобы хоть на мертвой пленке запечатлеть долгожданную минуту, передние колеса снова все решили по-своему. Уанкайский болт, который должен был заменить центральный шкворень, не выдержал постоянного напряжения плохой дороги и перетерся, как нитка. Ничем не удерживаемые листы рессор рассыпались, и оба колеса опять разъехались в разные стороны.

— С помощью французского ключа мы рессору стянем, но какой-нибудь болт туда все же нужно поставить.

Проходит несколько часов ожидания, затем следует поездка с первым же попутным грузовиком обратно в Морокочу за инструментом и толстым болтом, потом снова часы ожидания, и, наконец, мы опять открываем на шоссе на высоте 4 750 метров над уровнем моря мастерскую холодного ремонта, в которой мерзнут пальцы и где крышу монтажного цеха заменяют снежные вершины Кордильер.

— С этим болтом мы далеко не уедем, но другого я там не достал.

Время уже перевалило за полдень, когда мы начинаем очередной рывок вперед. Опасения все растут. Как-то пройдет спуск с самой вершины вниз к океану, если очередной болт может лопнуть в любую минуту, когда ему только вздумается? Сколько поворотов нас ожидает на пути, прежде чем мы окажемся в Лиме? Сделать любой поворот — это все равно, что провести пилой по импровизированному шкворню один раз слева, другой раз справа.

Разве станешь в таких условиях радоваться мгновению, которого ты ждал многие годы и ради которого в голове зрел целый киносценарий?! Сейчас дорога каждая минута. Если мы будем спускаться к океану втрое медленнее обычного, может быть, нам удастся благополучно довести машину до цели, в Лиму.

На перевале Тиклио тишина. Лишь тучи бесшумно проносятся над пиками гор, под космически немыми башнями Кордильер. Солнце, которое через минуту скроется за зубцами гор, украшенных сверкающими бриллиантами льда, бросает последний сноп света на полную таинственности сцену, как бы примиряясь с объективами кинокамеры, осужденной на бездействие. Ни горящий фейерверк заката, ни ореол над головами молчаливых исполинов Анд не могут рассеять наших опасений за будущие часы пути.

Тихий океан

— Гляди-ка, футбольное поле на высоте пяти тысяч метров! Они тут бегают себе, как у моря, а ведь здесь на тысячу метров выше, чем у тех ребят на границе Боливии…

Стайка мальчишек гоняется за мячом на площади небольшого селения в трех километрах от самой высокой точки в Тиклио.

— И им нисколько не мешает, что здесь кислороду наполовину меньше, чем обычно. Интересно, что они сказали бы насчет корамина и шприца для уколов!

Ночь постепенно окутывает покровом темноты и тоски шпили и ледяные троны Кордильер. Еще дважды отказывало рулевое управление «татры», дважды мы были вынуждены останавливаться над невидимыми обрывами, вправлять ей мозги и колеса и уговаривать, чтобы она хоть какую-нибудь дань отдала километрам, прежде чем мы остановимся на ночной отдых в селении Касапалька.

И вот наступил последний день пути, по-настоящему последний; позади остались минуты страха и надежд, восторга и вдохновения; часы, проведенные под машиной; часы радостного полета на крыльях ветра; наступил день смотра бескрайных гор, день торжества человеческого разума.

Последний день пути в Лиму.

Высотомер падает, словно акции на биржах в черную пятницу. Снижение на 500 метров в течение первых 12 километров. Дорога, составленная из сплошных слаломных «шпилек», проползла через несколько тоннелей по ажурной паутине прямых как стрелка мостов, несколько раз перепрыгнула через стометровую пропасть над рекой Римак.

И вот появилась вершина, которую нельзя измерить морскими приборами; она поднялась над всеми вершинами Кордильер как торжество человеческого творчества.

Показался Инфьернильо.

Шоссе выскользнуло из лабиринта мостов и тоннелей и застряло на краю обрыва, под которым хищно раскрылась пасть стометровой пропасти. На дне каньона, созданного двумя совершенно отвесными стенами, испокон веков бурлила горная река. С помощью человеческих рук она ушла под землю. Ее укротил искусственный тоннель. Дорога, врезанная прямо в скалу, перескакивает по двум мостам с этажа на этаж. Над ними, на высоте 200 метров от дна пропасти, филигранной лентой натянут третий железнодорожный мост. Оба конца его скрываются в закопченных жерлах тоннелей.

Самый нижний шоссейный мост с проезжей частью, резко идущей под уклон, выпускает транспорт на нижнее шоссе, которое победно вырывается из горной ловушки.

За Инфьернильо открывается долина Римака, и дорога мчится бесчисленными виражами все ниже и ниже. В Сан-Матео над нею уже шумят эвкалипты, серые горбыли круч разглаживаются и оперяются зеленью. Минуя еще 20 километров, шоссе влетает под своды цветущих деревьев. Еще через 30, на 4 тысячи метров ниже Тиклио, вдоль дороги выстроилась аллея пальм. Мы в тропиках.

Заросли камыша на берегах утихомирившегося Римака колышутся и шелестят на сыром ветру. Здесь уже не нужно жадно глотать воздух, легкие пьют его досыта. Вместе с избытком кислорода в нос ударяет и соленое дыхание океана. Он уже виден! Да, это океан! В 10 километрах от Лимы вдали заблестела гладь Тихого океана, цель, о которой мы тысячи раз мечтали.

Навстречу нам по обеим сторонам дороги гуськом побежали ряды домов. Нас втягивает круговорот машин и трамваев, ошеломляет шум толпы большого города, сигналы автомобилей, скрип повозок и шуршание шин, звонки мороженщиков, светофоры, крик газетчиков…

Что это? Мы пробуждаемся ото сна или, может быть наоборот, погружаемся в сон? Мы в Лиме.

Мы в Лиме!

Мы в Лиме!!!

Два года назад в этот же день мы впервые после восьми дней, проведенных под убийственным солнцем, после песка и жажды услышали журчание воды и человеческий голос.

Два года назад мы вырвались из когтей Нубийской пустыни…