Через Кордильеры, стр. 22

«Чем больше они работают, тем больше у них воздуха»

Вдали замелькали блуждающие огоньки шахтерских лампочек. Через несколько минут мы были на месте.

Полуголые рабочие жуют коку, перекатывая ее во рту от одной щеки к другой; в результате многолетнего употребления этой жвачки, содержащей кокаин, кожа их щек сделалась дряблой и отвисла. Инженер Бревер пытается заговорить с рабочими на мучительном для него испанском языке, но разговор не вяжется; инженер встречает лишь ледяные взгляды да мокрые от пота спины горняков. Нерешительно потоптавшись на месте, он поворачивается и ведет нас дальше. Индейцы следят за нами с каменным выражением лица, их взгляды мы чувствуем у себя на спине. Инженер, видимо, не считает нужным объяснить нам причину этого.

Наконец. мы останавливаемся у подъемного ствола шахты, из которого только что вынырнула железная клеть.

— Господин инженер, на какой глубине ведется здесь добыча?

— Под нами сейчас десять ярусов, метров по тридцати каждый. Давайте спустимся ненадолго в самый низ. Только берегите головы! И держитесь поближе к середине: в клети нет задней стены!

Мы облегченно вздохнули, вновь почувствовав под ногами твердую почву. На каждом шагу мы видели всю убогость техники безопасности. В лабиринте штолен, где мы проходили позднее, было еще хуже. Старые, ненадежные деревянные крепления, трещины в стенах, голые электрические провода на низких потолках, вынуждавших нас идти подчас согнувшись, и воздух, который становился все хуже и хуже по мере того, как мы удалялись от ствола. Большинство штолен не вентилировалось, и в воздухе, наполовину отравленном человеческим дыханием, на высоте 4 400 метров над уровнем моря и без того бедном кислородом, не чувствовалось почти никакого движения.

— Господин инженер, каково было ваше впечатление, когда вы пришли сюда впервые?

— Pretty crude — весьма плохое. Вы же сами все отлично видите, для этого не нужно быть специалистом. До прихода сюда я работал на Перуанских рудниках. Нельзя сказать, чтобы там было безопасно. Во время катастрофы под землей у нас осталось четыреста восемьдесят человек. Но здесь гораздо хуже. Только чудом можно объяснить, что пока не погибло еще больше рудокопов. Самое лучшее и надежное у нас здесь в шахтах — каменные своды времен испанского завоевания…

Из темной дыры в потолке штольни, куда вела, скрываясь во мраке, отвесная лестница, раздалась дробь отбойного молотка.

— Не могли бы мы подняться наверх и посмотреть забой?

— Отчего же? Пожалуйста, если вы так хотите и… если выдержите. Это еще не приходило в голову ни одному экскурсанту, и никто из них там не был. Я туда с вами не полезу, там мало воздуха. Держитесь по крайней мере поближе к шахте!..

Нам казалось, будто к нашим ногам привязаны пудовые гири. Каждый шаг вверх давался с огромным трудом и был настоящим мучением. Каждый такой метр мы бы с радостью променяли на десять этажей небоскреба. Наши ноги скользили на мокрых перекладинах старой лестницы, плечами мы то и дело задевали за липкие от сырости стены тесной трубы, которая должна была изображать шахтный ствол. После третьей десятиметровой лестницы мы попали в глухую пещеру. Мы были измучены; кровь стучала в висках, и сердце готово было выскочить.

Двое мокрых от пота рабочих, общими силами навалившись на пневматический молоток, бурили в каменной стене шпур для закладки динамита. Заметив нас, они молча опустились на груду отваленной породы. Обессиленные, они тяжело дышали.

— Тут можно задохнуться: совершенно нечем дышать!

— У меня все кружится перед глазами. Иди сюда, к стволу, здесь воздуха чуть побольше.

Потребовалось несколько минут, чтобы мы собрались с силами и слезли по лестнице в главную штольню. Над головой у нас снова рассыпалась дробь отбойного молотка, доносившаяся как бы с того света.

— Послушайте, господин инженер, ведь людям там абсолютно нечем дышать.

— Гм, откровенно говоря, вы правы. Конечно, там не сладко, но отбойный молоток дает самый лучший заработок. Впрочем, на такой работе здесь никто не задерживается более чем на полгода. Проработав такой срок, рабочие либо переходят наверх, на сортировку, либо вообще оставляют рудник. Ведь для того чтобы тянуть трубы подачи воздуха в каждый забой, потребовалась бы уйма денег. А у рабочих там в конце концов и без того есть воздух — из пневматических молотков. И чем больше они работают, тем больше у них воздуха. Ну, вы сами понимаете, что при такой работе не очень-то захочется отдыхать…

— Что же, разве никак нельзя улучшить условия труда здесь?

— Кое-что, вероятно, сделать можно. Но мы тут лишь технические советники, а горняки имеют право сами выбирать себе рабочее место. В большинстве своем они работают только по контракту с компанией. Они ведут добычу за свой счет, а Гохшильд, вернее — его компания, покупает у них руду.

— Как же в таком случае обстоит дело с инструментами и динамитом?

— Компания заботится лишь о главном оборудовании; она обеспечивает рудники подъемниками, крепежным лесом, электропроводкой, пневматическими молотками, сжатым воздухом и тому подобными вещами. Динамит и мелкий инструмент, лампы, шахтерские шапки и прочее вспомогательное снаряжение рабочие покупают на свои деньги.

— И они в состоянии делать это? Сколько же здесь в среднем зарабатывает горняк?

— Примерно сорок боливиано; бурильщики — даже семьдесят. А неквалифицированные рабочие и мелкие служащие в большинстве своем получают не более двадцати пяти боливиано.

— В час?

— Какое там в час! За день! В среднем!

По официальному курсу один боливиано примерно соответствовал стоимости чехословацкой кроны до проведения денежной реформы [11], однако цены на основные товары здесь были выше наших, так как эти товары почти без исключения ввозились в Боливию из Соединенных Штатов Америки. Доллар стоил приблизительно 100 боливиано, хотя его официальный курс был значительно ниже. Импорт оплачивался дорогими «свободными» долларами, и цены на товары широкого потребления поднялись на такой уровень, что оказались недоступными для горняцких семей.

Боливийскому рудокопу и в голову не придет мечтать о холодильнике, о нейлоновых чулках для жены, об американских консервах. Картошка и кукурузная мука — вот на что хватает его бюджета.

— Вы хотели знать, — нарушил наши размышления инженер Бревер, — что представляет собой это «оловянное решето». За два часа под землей вы увидели многое. Теперь уже можно говорить об этом. Все штольни и шахты в горе Потоси связаны между собой сверху донизу, до самых глубоких забоев, расположенных на глубине почти тысячи метров от вершины горы. Говорят, что понадобилось бы пять лет, чтобы обойти все это; причем тот смельчак, который бы отважился пробираться по старым, заброшенным штольням и сегодняшним штрекам, должен был бы идти каждый день по восемь часов… пять лет! Изо дня в день! — задумчиво повторил инженер Бревер, когда мы, возвращаясь с осмотра рудника Паилавири, вышли на рельсовый путь главной штольни и встали в очередь за группой горняков, ожидавших подъема.

Они молча стояли на тесной площадке перед подъемной клетью и без устали жевали коку, смешанную с кусочками высушенного мерзлого картофеля — чуньо и со щепоткой пепла.

— Cuidado! Cuidado! — закричал вдруг кто-то позади нас. — Берегись! Берегись!..

Тупой удар упавшего дерева. Два-три человека невольно отскочили в сторону и сплюнули.

— Повезло. Опять крепь из шахты…

— God damned, — выругался американский инженер, — она чуть было не задела вас, you lucky devil!

— Такое здесь случается частенько, — сказал стоявший возле нас горняк-индеец. — Обычно тогда кого-нибудь увозят в лазарет, если это еще стоит делать…

В конце длинной штольни показался маленький просвет, Наше первое путешествие в недра горы подходило к концу.

— Господин инженер, могли бы мы завтра пройти на самые высокие рудники?