Гроза тиранов, стр. 9

Каменистая узкая дорожка, серпантином петляющая по местным горам, осталась сербам еще со времен Рима и с тех пор, по-видимому, так и не ремонтировалась. Раз за разом мы останавливаемся перед очередным завалом или размытой дождями трещиной. Каждую остановку солдаты настораживаются, обшаривают кусты на склонах, изготавливают и перепроверяют ружья. Только каракулучи верхом на своем берберском жеребце остается невозмутимым.

Волнуются все. Каждый чего-то ждет.

Топракли проверяют каждый поворот дороги. Они все время на скаку. Видимо, рассчитывают унестись на своих лошадках от пуль местных партизан.

Про балканское сопротивление османам я читал, но более полную картину окружающего получил от Бояна. Ученик лекаря мандражирует и за неимением другого слушателя засыпает меня потоком информации.

Турки держат под контролем только побережье. Вглубь гор они соваться не любят. Там – Черногория, леса и долины, свободные от потурченцев, анклав православия среди мусульманского мира.

В Цетине, столице, находится владыка, глава местной церкви и правитель края. Взять с горцев нечего. От сборщиков налогов они легко скрываются, уходя вместе с семьями и немудреным скарбом за облака. Зато в случае вторжения способны превратить каждый склон родных гор в ловушку. Османская пехота не может тягаться с местными в выносливости, кавалерия здесь бесполезна. Турки пробовали прислать сюда курдов, таких же горцев, но мусульман. Но местные на то и местные, что прекрасно ориентируются у себя дома. Пришлых вырезали на раз-два, и даже костей потом не нашли.

Потеряв в этих ущельях десяток паш, победоносных генералов Великой Порты, султан разочаровался в идее ассимиляции местного населения. Империя, перемалывающая любые народы и не терпящая никакой государственности, кроме своей, отступила перед упрямым карликом. Два года назад Цетин получил формальный суверенитет, признав вассальные обязательства.

Османы старались контролировать дороги.

С годами Черногория превратилась в балканское Запорожье. Сюда бежали те, кто был недоволен новым порядком. В основном, сербы, но были и хорваты, католики-албанцы, греки.

Здесь формировались и уходили на промысел на мусульманские территории империи отряды православных партизан-разбойников, гайдуков. Как некогда запорожские чайки наводили ужас на побережье Крыма и Трапезунда, так мобильные выносливые четы «юнаков», молодцев, как себя называли гайдуки, заставляли трепетать владельцев тимаров и их сборщиков налогов на Балканах. Молниеносные, удачливые, неуловимые.

– Робин Гуды, блин, – я сплюнул сгустком пыли.

Боян отказывался выдать остатки болеутоляющего отвара, а без этого напитка мое настроение резко шло вниз.

Наверное, это наркотик, возможно, я – уже законченный нарик. Но лучше так, чем пульсирующая боль по всему телу, скручивающая в жгуты каждую мышцу, каждую косточку, и разламывающаяся голова.

Чего он такого желает, этот лейтенант янычарских войск, сосланный из столицы глубоко на периферию? Я вгляделся в лицо Тургера…

Кровавый Хасан. Ему нет и тридцати, усы длинные и пышные, но хорошо видно, что турок еще молод. Хотя какой из него турок? Морда – славянская, взят, наверное, еще мальчонкой. Возможно даже, что он серб…

Каракулучи закрутился в седле. Нервничает. Если тут так неспокойно, почему взял только полусотню?

Спрашиваю Бояна. Ученик лекаря словоохотлив. Хорошо.

– Юнаки редко собираются отрядами больше, чем тридцать человек. Тяжело прокормиться, да и приметно больно. Кроме того, их вожди слишком любят власть и независимость. Как крупный улей всегда начинает делиться на два, так и бандиты отпочковывают новую шайку от ставшей слишком большой.

Я скептически смотрю на полусотню пехоты. Два удачных залпа и…

Мысли прерывает босняк:

– Янычары – отменные воины и отличные стрелки. Гайдуки не будут лезть в бой, когда не знают приза. Чтобы напасть на такой отряд, надо много золота, – он усмехнулся. – А на такой арбе казну не перевозят.

Я не перечу… Увидим… Осталось недолго.

9

Я прикорнул под навесом повозки. Боян сдался и дал мне допить отвар, так что боль отступила, и я отключился.

Спал долго.

Когда крик янычара выдернул меня из объятий Морфея, солнце уже клонилось к закату. Мы двигались с опозданием.

Ученик лекаря радостно ткнул рукой в сторону десятка мазанок на склоне следующей горы – Петровац. Значит, уже рядом.

К возку подскакал Тургер.

День прошел без неприятностей, и предводитель янычар немного расслабился. Он уже не так зыркал по сторонам, не грыз ус и походил на нормального человека.

Я окинул взглядом окрестности. Туда! Балка и правда отлично просматривалась с дороги.

Топракли спешились. Склон слишком крут.

После короткого совещания кавалеристы, десяток янычар и арба остались на дороге, а меня подхватили подмышки и поволокли вниз. Чертовы горы!

Один из янычар задел обожженный бок. Я отпихнул турков и показал, что желаю идти сам. Тут же четверка солдат окружила меня плотным кольцом, следя за каждым движением.

Покрепче сжать зубы и вперед!

Турки вытянулись длинной узкой цепочкой на едва различимой пастушьей тропе. Хорошо, что путь идет вниз. Тут метров пятьсот. Всего-то! Но уже через двадцать шагов кровавые круги перед моим взором слились в хоровод, земля приподнялась и стукнула по губам. Я рухнул. Наверное, не будь рядом Бояна и охранников, я закончил бы жизнь в одной из узких расщелин со сломанной шеей. Меня успели подхватить. И поволокли дальше.

Тропа опускалась все ниже, фигурки солдат на дороге понемногу превращались в точки. Когда ко мне подходил каракулучи, я упрямо тыкал рукой вперед, и мы двигались дальше. Спуск был тяжелый, усталость от похода брала свое – то один, то другой из солдат закидывали ружья за спину, чтобы освободить руки.

Отряд прошел уже половину балки, когда к Тургеру подбежали разведчики. Один из них протянул командиру небольшую белую тряпочку. Янычары крутили ее в руках, передавая друг другу.

– Батист? – донеслось до меня.

Все сгрудились вокруг странной находки.

А я уже падал.

Залп окутал кусты плотными клубами дыма.

У стоявшего передо мной янычара снесло половину головы. Его мозги забрызгали мне рукав. Кровь убитого темными густыми каплями расчертила пыль у лица в причудливую паутинку. Слева заваливался второй конвоир – две пули разворотили ему грудь.

Я оглянулся.

Боян, держась за развороченный живот, пробовал отползти в кусты. Дальше в последних конвульсиях содрогались еще двое моих охранников.

Отряд проредили больше, чем наполовину. Те, кто выжил под первым залпом, срывали с плеч ружья и выцеливали кого-то в окружающих зарослях или палили наудачу по сгусткам дыма. Зажатые между склонами балки, растянувшиеся, лишенные привычного строя, янычары начали сбиваться к своему военачальнику, размахивающему саблей и дергавшему с перевязи пистолет.

Второй залп разметал даже это некое подобие строя.

Их осталось всего с десяток. Израненных и ошарашенных стрелков во главе с офицером, который спешно уводил остатки воинства из-под огня. Нападавшие все еще не показывались, в то время как сами турки были как на ладони.

Тургер подзывал тех, кто укрылся за ближайшими кустами.

Усатая тварь! Я нащупал ружье мертвого янычара. За спиной затих ученик лекаря, вторая пуля местных налетчиков вошла ему в грудь, отбросив от меня почти на метр. Жаль парнишку.

Взвел курок. Стрелять одной рукой было неудобно, лежать на горящем боку – больно. Но моя цель слишком быстро уходила из зоны поражения, чтобы я мог обращать на это внимание.

Выстрел слился с третьим залпом. Еще пятеро янычар упали бездыханными, двое закачались, зажимая новые раны.

Каракулучи схватился за бок. Мой?!

Тургер обвел затравленным взором поле боя. На мгновение наши взгляды встретились. Он застыл.

Я усмехнулся ему в харю… Ты сдохнешь здесь, тварь. Сдохнешь! Теперь я уверен в этом.