Ночной поезд, стр. 72
Глава 26
Мария Душиньская вернулась в разоренную и опустошенную войной Варшаву. Поезд прибыл утром, и она, не веря своим глазам, шла по некогда любимым улицам. Мария была поражена тем, как сильно изменилась столица, как мало она походила на город ее детства и юности. Целые кварталы превратились в развалины. Гетто стерли с лица земли. От старой, знакомой романтической Варшавы ничего не осталось. Сначала она отправилась к дому своей матери и узнала, что ее семья покинула Варшаву. Никто из соседей не мог сказать, куда они уехали. Один из братьев, обвиненный в участии в движении Сопротивления, был арестован.
Варшава стала городом бездомных, перемещенных лиц, многие из которых прибыли из северных и западных городов. Их имущество конфисковали нацисты. Они ютились в тесных, убогих домах, выполняли черную работу, если такая подворачивалась, и кое-как перебивались. Доктор Душиньская поняла, что сможет выжить, если станет одной из них.
После утренней прогулки по городу она нашла пансион, где за баснословную сумму сняла тесную, грязную комнату, похожую на чердак. Было ясно, что небольшой суммы денег, которую Шмидт разрешил ей взять, надолго не хватит.
Устроившись здесь, Мария решила, как поступит дальше.
Ее комната находилась недалеко от университетской больницы, и она могла ходить туда пешком. После двух с половиной лет спокойной жизни в Зофии ей было непривычно видеть такое огромное количество нацистов. Они наводнили город, словно грызуны, и часто останавливали ее для проверки документов.
Университет, разумеется, тоже изменился. Его закрыли несколько лет назад, сейчас он был забит досками, стены испещряли надписи, окна выбиты. Сорная трава захватила тропинки и тротуары. Но больница все еще работала. Мария не сомневалась, что именно так оно и будет. Вот здесь она училась, получила диплом врача и поэтому вернулась сюда в надежде найти кого-нибудь из знакомых.
Каждый день Мария внимательно наблюдала за входом в больницу, никогда долго не задерживаясь на одном месте, чтобы не привлечь к себе внимания, и каждый вечер возвращалась на свой жалкий чердак.
Она уже приходила в отчаяние, когда спустя четыре дня увидела знакомое лицо.
Молодая женщина, работавшая в лаборатории, где Мария проходила стажировку, сразу узнала ее и была счастлива, что встретила приятельницу. Они тут же пошли в крохотное, заполненное дымом кафе, и несколько минут смущенно думали с чего начать, но вскоре уже рассказывали друг другу о том, что с ними произошло.
Ее муж погиб в уличных боях, приходится перебиваться, работая в Центральной лаборатории. Она сумела сохранить свою маленькую квартиру в километре от больницы. Ее рассказ был краток и прост. Мария тоже не вдавалась в подробности: ей пришлось оставить свой дом из-за приближения русских, и теперь идти было некуда. Она ни словом не обмолвилась о докторе Шукальском, Зофии и эпидемии.
В тот вечер Мария переехала к своей подруге. Они проговорили всю ночь за тарелкой супа и бутылкой водки. Подруга поведала ей о своем участии в движении Сопротивления. Сначала Мария ужаснулась такой откровенности, но вскоре поняла, что партизанское движение – неотъемлемая часть жизни Варшавы.
Мария рассказала, что она не беженка, а скрывается от гестапо и что ее документы скоро станут недействительны.
Молодая женщина не задавала вопросов и пообещала помочь достать новые документы. Мария поразилась быстроте и легкости, с какими та выполнила свое обещание. Новые документы были готовы уже на следующий день. Теперь она сможет получить продовольственную карточку и найти работу. Мария без колебаний решила пожертвовать определенную сумму из своих первых заработков на помощь партизанам. Обретя новое имя, черные волосы, очки в роговой оправе и старую одежду, она превратилась в «синий чулок».
Варшава стала тесным перевалочным городом, так что никто не обратил внимания на нового работника в лаборатории больницы. Из-за большого количества прибывавших сюда раненых и связанной с этим непомерной нагрузкой на персонал разоблачение Марии практически не грозило.
С каждой проходившей неделей Ян Шукальский все больше тревожился и внимательно изучал ежедневные сообщения из варшавской лаборатории, пытаясь обнаружить хоть малейшие намеки на то, что реакция связывания комплемента или реакция риккетсиозной агглютинации стали общедоступными. Он знал, что окажется в чрезвычайно опасной ситуации, когда ими можно будет широко пользоваться. Тогда уже не удастся обнаружить никакого соответствия с положительными результатами анализа Вейля-Феликса. Любому, кто проведет эти новые реакции, тут же станет ясно, что вся эпидемия, как и подозревал Гартунг, является чистой воды фальсификацией.
Шукальский решил, что попытается бежать, как только узнает о том, что новые реакции применяются. А до тех пор он будет защищать жителей Зофии при помощи вакцины протеуса. Если бы Ян мог знать о письме Макса Гартунга, он внес бы серьезные коррективы в свои планы.
Марии Душиньской не понадобилось много времени, чтобы освоиться в большой, многолюдной лаборатории и в конце концов найти то место, где лаборанты проводили анализы проб по реакции Вейля-Феликса. Она установила определенный маршрут передвижения по лаборатории и завела поверхностные знакомства с другими лаборантами. Появилась возможность как бы невзначай проходить мимо журнала, в который заносились все результаты анализов, и бегло просматривать ежедневные записи. Зофия часто фигурировала в этом журнале, а рядом – имя Шукальского. Количество случаев заболевания, о которых он сообщал, уменьшалось точно в намеченной пропорции. Ей становилось легче от сознания того, что он все еще жив.
Среди офицерского состава в Майданеке прошел слух, что вскоре, возможно, придется покинуть лагерь из-за приближения русских. Однако лагерю смерти предписывалось работать на полную мощность до последней минуты.
Макс Гартунг ненавидел свою работу в Майданеке не потому, что там убивали, а потому что о нем забыло высшее командование. Он стал отверженным. Германия проигрывала войну, и было весьма сомнительно, что союзники проникнутся сочувствием к нацистам. Он понимал, что не должен попасть в плен. Эсэсовца никто не станет гладить по головке. Однако еще больше беспокоило Макса Гартунга молчание Фрица Мюллера. Что произошло с тех пор, как они обменялись письмами? Как обстоят дела с этими особыми реакциями, о которых упоминал Фриц? Когда наконец он будет все точно знать? Раздумывая над этим, Макс Гартунг давал полную волю жестокому воображению и снова перебирал в памяти имена тех обитателей Зофии, которым он еще раз собирался нанести визит: доктор Ян Шукальский, доктор Мария Душиньская, отец Пиотр Вайда. А другие? Если им кто-то помогал, Гартунг найдет всех до последнего. Гартунг знал, что с помощью тонкого искусства пыток, которое он усвоил за год в Майданеке, от них можно будет добиться любых признаний.
Мария продолжала трудиться в лаборатории Варшавы, стараясь избегать встреч с бывшими сотрудниками. Но за пять лет все врачи были заменены немцами. Остались лишь те поляки, кто работал на низших должностях. Однажды Фриц Мюллер нанес визит в лабораторию, но не узнал Марию.
В последних числах мая в другом конце лаборатории установили какой-то новый аппарат. Задав несколько наивных вопросов, она узнала, что прибор предназначен для проведения реакции связывания комплемента. От этой новости у нее замерло сердце. Мария понимала, что всего через несколько дней обнаружится, что с анализами крови из Зофии происходит нечто непонятное.
Делая вид, будто занимается собственной нелегкой работой для хирургического отделения, Мария обратила внимание на бурную деятельность в другом конце помещения.
Вскоре по лаборатории разнесся слух, что новая реакция связывания комплемента более надежна, чем прежний испытанный анализ Вейля-Феликса, и что пока все пробы, давшие после анализа Вейля-Феликса положительный результат – полностью подтверждены посредством нового метода. Однако к концу дня настроение в другом конце лаборатории изменилось. Легкое смущение перешло в полное изумление, когда обнаружилось, что пробы крови из Зофии дали отрицательный результат.