Джинн из подземки, стр. 6
Вспомнив о том, что нора ведет в пещерную полость, где полно летучих мышей, Имоха окончательно разочаровался и, прикрыв черными от старой сажи веками подслеповатые глазки, задремал.
Тор. Центральная площадь Старого грода
С привычно благостным выражением на круглощеком лице брат Нилс стоял посреди площади и легонько потряхивал ящиком с изображением Святого лика и прорезью для монет. На вид классический простак деревенского разлива – спокойный, солидный, среднего роста; не красавец, но симпатичный, без особых примет. Словом, вполне обычен.
На первый взгляд.
Второй, более внимательный взгляд обнаруживал едва намечающийся пивной животик, ритмично и не по-монашески бодро притоптывающую ногу и самое главное – глаза. Под верхним слоем безмятежной честности отчетливо читалась природная смекалистость, щедро сдобренная хитростью, крестьянской расчетливостью и долей ехидства. Не бывает у монахов таких глаз. По крайней мере, не должно быть.
Действительно, волонтером Нилс стал не по сознательному душевному порыву, а… скажем так, в силу обстоятельств. Причем так стремительно, что свидетели этого доброго поступка и опомниться не успели. Казалось бы, помощник пивоторговца только что хлопотал в подсобке – и вот он уже несется по улице, отдуваясь и сверкая пятками, на бегу впрыгивает в кривую повозку под бок троице клюющих носами монахов, подхлестывает мокрым фартуком меланхоличную лошадку, и вся эта компания галопом скрывается в туманной дали.
Хозяин пивнушки долго бежал следом, но не догнал, плюнул с досады на дорогу и вернулся в брошенное на произвол судьбы заведение. Объяснять публике, что произошла нечаянная ошибка: «Корона Крабса» вовсе не варится по старинному эльфийскому рецепту и не меняет цвет в зависимости от погоды.
От радости, что остался цел после своих рискованных экспериментов с пивом, Нилс напился, не сходя с повозки, найденным тут же (вот это сюрприз, спасибо тебе, Господи) кагором.
Склонить на что-то пьяного человека очень легко. На все вопросы он отвечает «угу», а хочет на самом деле лишь одного– чтобы его перестали теребить и оставили в покое. Нилс не помнил, как подписал желтый бланк годового договора с церковным приютом.
Зато помнил, как, очухавшись на середине пути, впал в отчаяние и предпринял несколько попыток спрыгнуть на ходу с повозки в пропасть, но каждый раз изумленные такой горячностью монахи ловили его за щиколотки и водружали обратно.
Действительно, что теперь поделаешь? Подписался так подписался…
Начав жизнь с чистого листа, Нилс на удивление легко влился в новый коллектив, старательно избегая разговоров о прежнем, грешном мирском существовании. И хотя его умение разбавить пиво до той неуловимой волшебной концентрации, когда вкус практически не страдает, а прибыль уже ощутима, являлось своего рода великим талантом, все же это было не совсем то, чем принято хвастаться в приличном обществе. Особенно монашеском.
Итак, сбылись мрачные пожелания хозяина пивнушки, брошенные вслед уезжающей повозке: его хитренький помощник жил теперь в самом настоящем дурдоме и побирался посреди площади Христа ради.
Правда, просил не для себя – в этом пивоторговец ошибся. Но зато как просил!
В данный момент, позевывая в рукав, Нилс строго оглядывал прохожих.
Не желающих жертвовать святой брат подмечал издалека: они старались огибать пятачок, на котором он расположился со своим ящиком, и с деловым видом торопились свернуть на соседнюю улицу. Те, кто не успел заметить монаха вовремя, растерянно улыбались и расставались с монеткой – не дать брату Нилсу пожертвование, глядя в его честные голубые глаза с отчетливой хитринкой на дне, было практически невозможно.
Периодически в этих честных глазах проскальзывало даже такое странное выражение, что у прохожего возникала убежденность: если не пожертвовать добровольно, этот монах отнимет деньги силой.
Для приюта святого Паллы бывший помощник пивовара оказался просто находкой.
Богоугодное заведение, приютившее в своих стенах скорбных умом, открылось всего три года назад. Один из мелкопоместных Торских баронов воздвиг его в честь чудесного излечения от старческого слабоумия собственной тетки. Ни лекарства, ни прописанные докторами жестокие процедуры натирания позвоночника перцем с последующим обливанием ледяной водой не помогли – зато помогли молитвы святому Палле.
Обретение здоровья любимой тетей было тем более кстати, что перед тем, как впасть в маразм, она успела составить весьма затейливое завещание, ударившее барона-племянника в самое сердце. Согласно последней воле тетушки, все ее имущество распределялось поровну между «сирыми и убогими города Тора», после чего барон, любивший кутнуть, остался бы сам гол и бос.
Всего за полгода молитв и поста святой Палла навел порядок в мозгах старушки, а воодушевленный барон проделал то же самое с завещанием, убедив тетку позаботиться о любимом племяннике и обещая отгрохать после ее смерти приют, в котором несчастные, блуждающие в потемках умы смогут обрести свет исцеления.
Барон выполнил обещание. На окраине Нового грода возвели крепкое каменное здание, но вот на содержание его средств уже не осталось, и больные страдальцы вынуждены были в перерывах между молитвами пасти коз и работать на винограднике. К удивлению проверяющих, последнее занятие весьма благотворно сказалось на умственном состоянии пациентов и их настроении. Особенно сбор урожая и разлив готового вина по бутылкам. А уж с появлением брата Нилса дела и вовсе пошли неплохо. После ежедневного сбора средств монах приходил довольный, со значительной суммой, и часто даже отказывался от обеда (по его словам, некоторые жертвовали хлеб, который он позволял себе съедать на месте).
Так как Тор был городом не простым, а портовым, к тому же близким к границе, то и обитатели приюта были разношерстными. Разорившиеся крестьяне, отбившиеся от своих наемники, должники, неспособные рассчитаться с кредиторами, беглые воришки – все они не доставляли особых хлопот. Для многих главным было даже не исцеление, а кусок хлеба и крыша над головой. Хуже обстояли дела с иностранными пассажирами, спешно снятыми с кораблей вместе со скарбом. На кого только не насмотрелись монахи за три года!
Взять хотя бы иноземных дикарей, пытающихся контрабандой проникнуть на тучные земли Большой Велии, спрятавшись меж тюков с шерстью, и не выдерживающих голода и жажды. Бывало, за лето привозили двоих, а то и троих. Прежде чем приступить к молитвам, их перво-наперво приходилось учить самым элементарным правилам гигиены: как есть ложкой, как омывать лицо, как отправлять естественные надобности. И это еще не самый плохой случай. Брат Нилс до сих пор не мог забыть одного особо упорного узкоглазого пациента, снятого с «Владычицы морей», который категорически отказывался пользоваться ночной вазой, требуя предоставить ему некий «ватерклозет».
Темные люди, чего с них возьмешь.
Мимо Нилса торопливо прошла молоденькая панночка в веселом розовом платье и накидке с оборками, явно надеясь проскочить задарма.
– Гм-гм! Пода-а-айте сирым и умом убогим! – гаркнул брат, преграждая девушке дорогу своим ящиком и провожая кислым кивком брошенную монетку. Сентаво? Не густо.
– Не скупись, сестра! – Ударив в спину спасающуюся почти что бегством панночку, голос монаха раскатисто полетел над площадью: – Не ровен час, и ты в наших стенах окажешься! Как говорят: от тюрьмы, сумы и умственных скорбей не зарекайся!
Скрипнув зубами и покраснев, панночка вернулась и начала растерянно рыться в шелковом вышитом ридикюле. Брат Нилс про себя хмыкнул: разоделась как на бал, а в сумочке небось ветер гуляет. Хотя нет, выкопала пятисентавник, уже лучше.
– Спасибо, сестра! Да минет тебя горькая чаша слабоумия!
Недобро зыркнув на монаха, красотка поспешила удалиться. Нилс улыбнулся и тряханул ящиком, прислушиваясь к приятному звону монет. Отросшая русая челка взметнулась вверх и резко хлестнула монаха по виску, прикрыв цир-тонуру – поднялся ветер.