Нет, стр. 86
– …дальше задерживать ваше внимание. Смотрите и наслаждайтесь: Патрик Божоле, Афелия Ковальски, «Мантра»!
Тысячу раз повторить: я не знала, я не знала, я не знала, я трусливая дура, я сказала, чтобы… я надеялась, что вы… Тысячу раз повторить – и она не услышит, как если бы я сейчас встала в этом исходящем слюной и восторгом премьерном зале на восемьсот человек и заорала: Я ничего не знала! Я трусливая дура! Они бы не услышали даже, погруженные в аплодисменты и завывания – вон уже жопа моя голая на экране, оооо, понеслось, – закричи я – может, только пара репортеров из тех, что сверху сидят, дернулась бы, засуетилась, – но и то решили бы, что звезда вечера Афелия Ковальски встала осмотреть ликующий зал…
Если бы не это все – как хорошо бы мне было сейчас, как сладко. Потому что фильм – упоительный, зал – упивающийся. Никогда не могла бы подумать, в наших-то полутемных подземельях, что мне так безумно пойдет – к моей рыжине, к белой коже – этот мягкий ванильный свет, переливы шелка, цветные ковры, нежные движения рук (Патрик, надо сказать, прекрасен, и все страхи, что дам плохой бион, – снялись в первую же съемку, потому что… потому что Патрик все-таки совершенно прекрасен. Многое касательно его карьеры в тот, первый, день съемок поняла). Бешено аплодируют, когда мои руки как бы случайно запутываются в пояске – и Патрик немедленно и очень осторожно освобождает этот «узел» – зал взрывается, поняли намек, оценили, мне бы тут хохотать и самой в ладоши хлопать, ведь все получилось! – но настроения никакого, господи, за что такое наказание. Патрик (тут, в зале) перегибается через подлокотник, руку жмет, в ухо шепчет: «По-моему, все офигенно у нас, а?» – и я киваю, потому что и правда – все офигенно, все безумно хорошо, и не зря такие деньги выброшены на съемки в Индии и в Тибете, и не зря покупали все – настоящее, аутентичное, от ковров до опиумных трубок, и не зря я требовала, чтобы из-под земли вырыли, не знаю, у кого купили опиумные бионы (и купили!) – и под ними снимались с Патриком, и было это… очень хорошо это было, и Патрик, как и велела ему гадалка, шесть раз повторил свою «мантру», а с дублями – двадцать восемь за две недели, и все… удалось, каждый раз.
И сейчас, когда зал аплодировал стоя и лезли обниматься все, от старого Цинцинатти, директора студии, до каких-то явно зарвавшихся журналистов, становилось ясно: триумф, триумф, новая звезда ванильного порно – Афелия Ковальски – оправдала надежды, все смогла, царица, королева, последний раз такое было пятнадцать лет назад…
Пятнадцать, значит, лет.
Глава 100
И ни до, и ни после, и никогда еще, думала Вупи, видимо, не испытать мне такого огромного, захватывающего, по-детски сладостного чувства облегчения – пересиливающего даже страх, который с утра пыталась задавить – нормальные люди, договоримся. И если бы не большой живот и не запрет на резкие движения, запрыгала бы сейчас и заорала, и начала бы по комнате танцевать; вот как. Минут через сорок она будет свободна от студии и от съемок, которые с каждым днем беременности делались все невыносимее – не принимала душа; и ведь ни за что бы не уволилась сама, пересиливала бы себя, но работала, потому что – контракт, и долг Бо, и вообще, – но тут само все произошло, само, и надо бы не танцевать, а умирать от угрызений совести и еще от страха, но сейчас ничего не чувствует, кроме близости свободы.
Бо смотрел холодно, и вот от этого делалось нехорошо; сказал: «Вот как странно складывается все, смотри».
Вупи поднялась, прогнув спину, пересела к Бо поближе – разговаривали не в кабинете, а в гримерке, и Бо сидел на закиданном одеждой и sex-toys диванчике, и периодически приходилось орать тем, кто дергал дверь: дайте поговорить! – но переходить в кабинет Бо не хотел, сказал: есть причины; давай уж здесь.
Погладила бывшего начальника по голове, какой фамильярности раньше не позволяла себе, постаралась сказать ласково, как если бы не боялась совсем:
– Бо, ну плохо, ты же знаешь, еле снимали в последние дни, но не могу я почему-то, не могу с ребеночком, противно. Совершенно не понимаю механизма, а вот – тошнит. Я, знаешь, сначала даже думала, что не из-за съемок, из-за беременности просто тошнит, а потом поняла: выйду, поеду домой – через несколько минут не тошнит. И ты знал, не делай вид. Только терпел. А мне тоже стыдно, потому что не знаю, честно, как бы я доснималась девять месяцев, если бы не эта история, потому что только хуже становилось.
Бо помолчал и сказал: но раздувать будем, слышишь? Среди своих, я имею в виду. Чтобы до Ковальски дошло как следует, что я тебя уволил – с треском, со скандалом, и все такое. С волчьим билетом. Как он и хотел небось. Раздувать будем, что ты, мол, стучала и так далее.
– Раздувай, ради бога. Я заслужила. Бо, я рехнусь. Поверь мне: ну я не знала, не могла себе представить, что она… Ну то есть я очень люблю Фельку, но она бывает очень раскрытой, слишком…
– Что она твои побасенки про нашу студию будет Ковальски пересказывать?
– Послушай, ну она не думала, наверное… Она же очень чистая девочка…
– Ой, Вуп…
– Ну, в смысле, она очень ему доверяла; но виновата же все равно я!
– Вуп, послушай, я тебе один раз скажу, и мы эту тему закроем. Ты действительно виновата; во-первых, потому, что такие вещи никому не говорят, ни-ко-му. Черт, мне даже говорить это дико: ты же не девочка, в конце концов. А во-вторых, ты знаешь Ковальски прекрасно, и знаешь, что она трепло, но даже если бы она не была треплом таким – сам факт того, что у нее дядя-дружочек работает в полиции, должен был тебе на рот замок повесить. Тем более что, как уже было сказано, вообще…
Вупи слушала его голос, закрыв глаза. «Что бы ни произошло, мы прорвемся, – думала она, – что бы ни произошло, мы с Алекси вместе и мы прорвемся». Она почувствовала, что сильно потеют руки.
Дверь опять дернули, Вупи опять крикнула:
– Дайте поговорить!
– Дайте вибратор вымыть! – обиженно проорали из-за двери.
– В кухне вымойте! – рявкнул Бо.
Голос секунду помолчал и обиженно, но громко сказал:
– В кухне и разговаривайте.
– Ты мне, знаешь, лучше расскажи, что ты ей говорила, чтобы я был готов, если что. Из такого… криминального.
– Бо, да я и не рассказывала почти ничего! Может, еще не она?
– Детка, я понимаю, тебе не хочется, чтобы я о ней плохо думал. Но ты посмотри: Ковальски меня вызывает и рассказывает сладким голосом такие вещи, которые ему совсем знать не положено. И отпускает: «пока что». Вот давай думать: чего вдруг, чего хочет? Ну, первая мысль у меня была – ищет дело, чтобы отыграться за отобранную у него Глорию. Ладно. Но почему я? Легче шмонать тех, кто пожестче чего делают, там вероятности больше. Значит, косвенного чего-то хочет. Чего именно? Хочет мести за Фельку, значит, роет под тебя. Глупо, конечно, впопыхах это он, потому что понятно было, что я просчитаю; а может, этого и хотел. В общем, детка, хотел он, чтобы я тебя уволил: или, как дурак, поверив, что ты на меня стучишь, или, как умный, просчитав, что он именно этого добивается. Ну вот я тебя уволил, чтобы Фелька себе локти грызла, что это из-за нее, из-за того, что он ее крови хочет, а добраться не может.
– Говно какое.
– Ой, детка, могло хуже быть.
Вупи сглотнула.
– Про что он говорил?
– В основном про белок намекнул. Еще про Кутейко, но это плохая карта была, там ясно, что я ни при чем. Ты скажи мне, есть у него еще что мне вменить?
Вупи сникла и помолчала.
– Не помню. Помню разговор с Фелькой про эти вещи, он один был… Больше вроде и не говорили. Ну, так, на повседневном уровне…
– Вспомнишь – скажи. Хорошо еще, что кроме этого у него ничего особенного на нас нет. Если бы не было у него, чем сейчас помахивать, может, все бы хуже было, он бы сам начал на нас вешать что-нибудь. А так мы хоть знаем, чего хотел.
– Хотел меня беременную без работы оставить?
– Он, я думаю, не так рассуждал, ему на тебя плевать; он хотел, чтобы Фелька казнилась, что из-за нее тебя, беременную, и так далее. И еще, детка, я подозреваю, что он сильно ревнует. Ее к тебе.