Нет, стр. 56
Значит, удача мне всегда играла, всегда удача. Восемь лет назад Щ привел меня к Арсену; через две недели в эйлатском аэропорту мне дали мой первый набор – двенадцать сетов – и я все сделал, а потом, когда скатал сеты дрожащими руками в туалете – тогда еще в Шереметьево-3 возили из Израиля, – я начал невыносимо, выворачиваясь наизнанку, блевать в унитаз, и в самолете у меня так подскочила температура, что перед глазами плыло, и прямо в аэропорту мне пришлось пролежать в травмпункте два часа ничком – и я помню, кстати, что при прикосновении стимулирующего биона (медсестра с грацией циркового медведя и очень робкими глазами) дернулся и едва опять не сблевал, и думал – больше никогда-никогда. И наутро пришел к Арсену с сумкой и получил свои первые большие деньги – и не смог сказать: «Никогда-никогда», а назначил снова на через три, что ли, дня. Сегодня утром, в полупустом аэропорту, вдруг почувствовал себя странно и тяжело, потому что понял, что автоматически считаю минуты, проходя паспортный контроль, – при том, что впервые за восемь лет иду с израильского рейса чистый, без пятидесяти шариков на руках, переливающихся и слепящих. Что вообще последний раз иду с израильского рейса… ну, не последний, но последний в какой-то мере. Словом, вы поняли.
– Виталик, ради бога, только не начинай опять песню о моей удаче и моих связях, и о том, что, знай ты все, что я знаю, ты бы все мог как я или еще лучше. У меня сейчас нет сил.
Оскорбился, что я не ответил на его сентимент сентиментом.
– Послушай, я вообще устал, я только что прилетел, у меня очень мало времени в Москве и очень много дел. Извини, я должен сразу тебе сказать: сейчас я не смогу занять тебе ничего. Я переезжаю в Израиль, к Яэль, через две недели – мы женимся. Все заработанные мной деньги сейчас принадлежат нам с ней. Я понимаю, что тебе сейчас, может быть, нужно взять в долг, но я не адрес.
Ух, какое у него лицо сейчас. Бедный.
Глава 63
Вообще-то Щ понимал, что нельзя бы этого делать, потому что как ни старайся, а на нее все равно капает иногда водой (носок – шорох – носок) и может, не дай бог, закоротить или еще что-нибудь – но так это было трогательно и так восхитительно, что удержаться у Щ не было никаких сил, – и он играл с Пылесосом в одну и ту же игру все то время, пока лежал в джакузи: кидал носок подальше, смотрел, как Пылесос, виляя механической попой и подволакивая левую заднюю лапу (вот опять она шуршит по стеклянным кирпичам подсвеченного, подогретого пола, – ничего не удалось с этим сделать ни самому Щ, ни технику из «Сименса», выпучившему глаза на такую реликвию и собравшему пол-отдела посмотреть на Пылесоса вблизи), волок неровно прикушенный носок назад, к Щ. Щ сполз поглубже в воду и смотрел на собаку сквозь прозрачную стенку джакузи; толстое стекло то утягивало псу бока до состояния песочных часов, то, наоборот, раздувало механическое тельце в неравнобокий контур. Вода почти остыла, но Щ поклялся себе не вылезать из ванны, пока не добьет том (носок – шорох – носок), и теперь надо было выпрямиться, сесть, дотянуться рукой до пульта на полочке, пустить воду погорячей, – но не было сил, и Щ лежал и тихо мерз, листая страницы, понимая уже, что ничего не найдет. Сваленные у ванны шесть или семь книг – два тома переписки Годоли и Беделюкса, еще какой-то Беделюкс отдельно и сборники статей, выпущенные ИБИСТом в последние три или четыре года, – все были о биомиксинге и все так жестко молчали на тему, интересующую сейчас Щ – вернее, на единственную тему, интересующую Щ в последний месяц – что потихоньку Щ (носок – шорох – носок) начал верить в то, что представлялось правдой с самого начала: кажется, никто раньше, кажется, он первый. Четыре сета, и раньше ничего подобного, страшно, страшно, – но так захлестывает азартом, так поднимается в груди… Четыре сета с… с чем?
Почему-то мысль эта совершенно не наполняла Щ живительной бодростью, и даже драйв, с которым всегда играл в такие игры, относительно поулегся; вчера, когда собрался ехать на дачу, вдруг понял, что оттягивает и оттягивает отъезд нарочно уже несколько дней, что не хочет и, видимо, боится, что в первую очередь – не понимает. Тогда поклялся себе, что в эти выходные ничего не будет записывать и не будет пытаться повторить те результаты, а только привезет с собой кучу книжек, отключит комм (носок – шорох – носок) и будет читать, и будет пытаться найти хоть какие-нибудь упоминания, хоть близко что-нибудь найти к происходящему, хоть частично понять, что это и с чем едят… И Пылесоса возьмет с собой, пусть шуршит и пыхтит, а то один шум дождя и урчание отопления – с ума сойдешь, подумал Щ и не стал отключать Пылесоса на время поездки, а только замотал его курткой, чтобы не промок до машины, и Пылесос, как живая собака, все понимал, сидел смирно.
(Носок – шорох – носок.) Черт, надо перестать все-таки на него капать, но держать все время руку снаружи и не мочить – рука замерзает, и книжку тоже удерживать неудобно, ладно ИБИСТовские сборники новые и на непромокайке, но Годоли, которого/ую вот сейчас держит, не хотелось бы совсем уронить в воду. Кинул опять носок, но остановил Пылесоса на полдороге, подозвал поближе (клацанием или цоканьем языка; а пальцами щелкнуть – «ну, ступай, ступай»), погладил теплую (не должна, кстати, быть теплой, опять сильно нагревается вентилятор, черт, надо сегодня разобрать и посмотреть, казалось же – все заменил, что такое?) пластиковую голову, почесал неживое ухо, опять поклацал, Пылесос полез на книги, переваливаясь на плохо гнущихся лапах, стал поближе. На красной лампочке глаза осела желтая нитка от полотенца, Щ хотел снять и на секунду осекся, не зная, как полезть животному в глаз, чтобы не сделать больно, и понял, что совсем с ума, кажется, сошел, и тщательно протер лампочку большим пальцем. Пылесос повилял хвостом, задел пульт, грохнул об пол, Щ недовольно цокнул языком, Пылесос, которому велено было, стало быть, подойти поближе, радостно прыгнул вперед с тихим металлическим клацанием, плеснула вода, треснуло, зашипело, на мгновение Щ стало очень, очень, очень больно в груди, что-то захотело лопнуть – и лопнуло, – но Щ успел подумать, чувствуя, как разжимается уже неживая рука, – что книга все-таки намокнет.
Глава 64
и хор подхватывает:
и на самом деле после вчерашнего уже не так, знаете ли, Афелия твердо уверена, что она star, – а что она lucky – так это ощущение вообще, извините, сейчас выблевалось куда-то, и чем более знакомым становится округлый и неприятно замкнутый ландшафт унитаза, тем труднее сохранять ощущение lucky, что ни говори. Черт бы побрал старые песенки, и без них все плохо, так плохо, а они, с прилипчивыми их простенькими мелодиями, с незатейливыми идиотскими словами, так въедаются в мозг, что разбить бы комм в машине, по которому их крутят последний месяц по восемь раз в день – «ретро, ретро…» А между прочим, половина третьего, и уже пришлось позвонить Вупи и сказать ей, что – черт, но не поедет никак сниматься с женихом и невестой, потому что не может отойти от уни… уээээ!
Ну, положим, не плачет, не будет плакать, обещала себе сегодня не плакать, и даже утром, когда проснулась и повела головой по подушке и сразу же почувствовала не только разнимающую мозг надвое боль в висках, но и густую, как помои, волну тошноты, идущую как-то от пяток к горлу, неудержимую, – уже тогда так захотелось плакать! – и сразу решила – никакого плакать, а что ресницы сейчас слипшиеся – так это потому, что от рвоты глаза слезятся, и от головной боли тоже, от рвоты боль усиливается, от боли еще сильнее тошнит, о господи, умру, умру тут сегодня, не отходя от этого унитаза, да что за слабость?! Такие планы были на день, такие планы – в два надо было ехать фотографироваться с Вуп и Алекси, вчера до двух часов ночи по комму меряли на него пиджак, – вроде все хорошо, но левый лацкан торчит! – через час уже перестали понимать, торчит или это нам кажется, но зато ржали, как больные, и спать легли черт-те когда, я-то ладно, а им было в семь вставать, и мне казалось, что я совершенно спокойно, совершенно спокойно отношусь и так за них рада… Ох. В последние дни только стало ясно, собственно, какого масштаба Вупи звезда: им пришлось переехать к его маме («Фелли, она варит что-то невероятное – и они это едят каждый день! из мяса! с жиром! господи, какой ужас, я теперь понимаю, что я вообще не умею готовить то, что он любит!» – «Успокойся, он уже двенадцать лет не живет с мамой!» – «Но это же остается где-то на подкорке! как светлое воспоминание! А я не умею!»): газетчики в преддверии свадьбы сводили их с ума, – и главное, с чего бы? Нет, Вупи – прекрасная актриса, это мы не спорим, но почему такой бешеный ажиотаж, такое неуемное стремление получить интервью, заснять, увидеть (ой, голова, голова!)? Да, очень красивая любовная история – партнеры по площадке, так не бывает, ах-ах, но все равно – есть же какая-то мера, какая-то… И я, между прочим, вполне за них счастлива. За них. Таких влюбленных, нет слов. Ну таких влюбленных, что тошнит. Блевать, если честно, хочется – таких влюбленных. Как люди глупеют, невыносимо, патока, ваниль, разлюли-малина, нет, мне не жалко, мне даже очень приятно, но иногда они так друг на друга смотрят, что мне хочется… Убить его мне хочется. Жирный мохнатый урод, он же просто жирный мохнатый урод, если честно! Да будь моя… уээээээээ!