За что?, стр. 15

— «А тебя-то и не берут. Тебя оставят дома, как Золушку… А ты бы могла ехать и быть такой же хорошенькой и нарядной… Да!»

И вдруг самым неожиданным образом я сердито кричу:

— Да, да! Сами едут… а я оставайся… Очень весело, подумаешь!

— Деточка, что с тобой? — так и бросается ко мне тетя Лиза, — ведь я только отвезу их, введу в зал и сейчас же обратно… Ведь это тут же рядом… А ты в это время побудешь с Машей и Петром. Маша у тебя посидит, пока я не вернусь из Белого дома.

— Не хочу Машу! Я Катишь хочу! Одну Катишь! Пусть все едут, а Катишь останется со мною. Она моя! — извожусь я, бросая на тетю злые взгляды.

— Но ведь Катишь уже одета… и потому неужели же ты хочешь лишать удовольствия Катишь? — на перегонки уговаривают меня Вера и Оля.

Я кидаю косой взгляд на Катишь. Ах, какая она прелесть в ее скромном, белом платьице! И вот именно потому, что она прелесть, я не хочу, чтобы она ехала. Вырядилась, веселиться будет, плясать, а обо мне ей и дела нет!

Решительно, я считала. Катишь своей собственностью, которая и создана для того только, чтобы ублажать меня.

— Ну, уж это из рук вон, Лидюша! — выходит из себя Лиза. — Ты деспот какой-то стала!

— Ну, и оставьте меня, если я деспот. И уходите все и никого мне не надо, никого, никого!

— Конечно, уйдем, и не будем смотреть на тебя, капризная. Идем, Катишь! — говорить Bepa и бросает в мою сторону сердитый взгляд.

Я кидаюсь лицом в подушку дивана и замираю так на несколько минут. Потом, когда все затихает в комнате, осторожно приподнимаю голову и прислушиваюсь. Шаги и шелест платьев утихают в отдалении… Вон хлопнула дверь… Вон голос Веры крикнул — «Петр, я забыла мантильку… принесите, пожалуйста», — и шаги снова приближаются, снова. Но это не грубые солдатские шаги Петра. Что-то легко, стремительно несется по коридору. Я с удивлением устремляю глаза на дверь…

Ах! На пороге стоит Катишь и улыбается.

— Я не иду в Белый дом, Лидюша… голова болит что-то… Не хочется! — говорит она, усиленно глядя в сторону.

Голова болит!.. Я понимаю, что она говорит неправду…

— О, милая, милая Катишь!

И с легким криком я висну у нее на шее.

Деревья в парке глухо шумят, точно жалуются на что-то. Темень такая на дворе, что хоть глаз выколи. Точно что-то черное и страшное притаилось за дверью и ждет только случая вбежать, ворваться и схватит нас. Жуткая сентябрьская ночная мгла повисла за окнами и смотрит к нам убийственно- черными глазами.

— Мне страшно, Катишь, — шепчу я, поджимая под себя ноги и глядя в окно широко расширенными зрачками.

Катишь только что прочла мне о том, как маленький Рене пек в камин каштаны, когда призрак отца предстал перед ним. Я знаю этот рассказ от слова до слова и каждый раз волнуюсь и дрожу на том месте его, где появляется призрак.

— На сегодня довольно, Лидюша! — говорить Катишь. — Видишь, до чего дочиталась ты. Совсем нервушка стала… А бояться нечего. Мы сейчас уляжемся с тобой спать и не заметим, как подойдут наши.

— А ты не раскаиваешься, что осталась со мною? — спрашиваю я, ласкаясь к Катишь, в то время как сердце мое сжимается болью раскаяния оттого, что я лишила удовольствия моего милого друга.

Я всегда говорю ей без свидетелей «ты». Это ее желание.

— Милая моя девчурочка! — отвечает Катишь, — да разве может мне пустое бальное верчение по залу заменить тебя? — и она крепко-прекрепко меня целует.

Счастливые и довольные друг другом мы отправляемся в «детскую».

В нашей уютной комнатке перед образом Спасителя тихо мерцает лампада, и это придает ей еще более уютный вид. Только в окошко назойливо лезет та же черная мгла.

Я быстро спускаю шторы на окне, к великому удивлению Катишь, потому что мы никогда не делали этого раньше, так как окно нашей комнаты выходит в самую глухую часть парка, где никто никогда не бывает. Потом я раздеваюсь и, прежде чем Катишь успела остановить меня, юркнула в ее постель.

— Катишь, позволь мне остаться у тебя… Мне что-то страшно сегодня! — говорю я умоляющим тоном.

У нее не хватает духа прогнать меня в мою кроватку, и я устраиваюсь подле нее. Лампадка чуть мерцает теперь у иконы. Вот-вот она потухнет сейчас. Что-то тяжелое душит меня… Смутный страх закрался во все затаенные уголки моей души…

Воспоминание о ночных ворах, забравшихся на соседнюю дачу, не дает мне покоя. Я долго ворочаюсь на своем месте. Катишь уже спит. А я думаю… думаю… думаю… о том думаю, чтобы скорей прошла эта черная мглистая осенняя ночь и чтобы наши вернулись скорее… С этой последней мыслью я не заметила, как уснула тяжелым, кошмарным сном…

ГЛАВА VI

Воры

Странный шорох привлек мое внимание, когда я внезапно проснулась и села на постели. Точно кто-то ходил по гостиной, мягко шлепая босыми ногами.

— Катишь, ты слышишь? — прошептала я, в то время как холодные капли пота выступили у меня на лбу.

Катишь не спала тоже и чутко прислушивалась, как и я.

— Кто-то ходит в гостиной, — проговорила она, хватая мою руку похолодевшей рукой.

— Катишь! Это «они»? — проговорила я, давясь каждым словом. При этом я почувствовала, что волосы зашевелились у меня на голове.

— Это воры! — скорее угадала, нежели услыхала я трепещущий голос моей наставницы.

Шаги начали приближаться. Вот они раздаются уже значительно ближе… по коридору… остановились у самых дверей… Не обменявшись ни словом, мы обе, как по команде, откинулись на подушки, точно сговорившись притвориться спящими.

Из-под прижмуренных век я видела, как распахнулась дверь и как два рослых чернобородых оборванца крадущимися шагами скользнули в комнату. У одного из них в руках был большой нож, у другого отмычка. Вооруженный ножом в два шага перешагнул пространство от двери до нашей кровати. И быстро наклонился над нами. Слабый свет лампадки, бросавший тень на наши лица, помешал ему заметить необычайную бледность их.

— Спят обе! — проговорил он хриплым голосом, и, прежде чем я успела опомниться, черное косматое лицо наклонилось над моим лицом.

От этого ужасного лица пахнуло на меня запахом дешевого табаку и водкой.

Мое сердце замерло от страха.

Я сознавала, что сделай я малейшее движение, пройди только судорога по моим губам, и он зарежет меня своим ножом, этот разбойник.

— Спят крепко, — хриплым голосом рассмеялся он и присоединился к товарищу, который уже быстро и ловко выламывал дверцы стоявшей в соседней комнате шифоньерки.

«Слава Богу, спасены, — вихрем пронеслось в моих мыслях, — они не покончат с нами, потому что считают нас спящими»… Но вдруг новый ужас сковал мои члены и леденящим холодом наполнил сердце. Я вспомнила, что в шифоньерке лежать деньги, которые мой отец получил накануне. Это была огромная сумма, что-то 15 или 20 тысяч рублей и притом это были не собственные папины деньги. «Солнышко» должен был раздать их на следующий день подрядчикам по счету. Если воры доберутся до ящика в шифоньерке, то… то… конечно, поторопятся унести все деньги… Бедный папа, какое ждет его огорчение! И откуда он возьмет столько денег, чтобы пополнить эту огромную сумму, которую он обязан был беречь?.. Нет, нет, нельзя допустить, чтобы воры унесли эти деньги!.. Во что бы то ни стало надо им помешать… Но Петр и Маша спят далеко, за кухней, и не услышат, если их позвать… Да и что они могут сделать двое, Петр и Маша, в сравнении с отчаянными вооруженными злодеями?.. Значит надо поступить иначе…

Мысль быстро, быстро работала в моей голове… И вдруг смутный выход мелькнул в ней сразу… Нужно рискнуть, нужно спасти! Только надо побороть страх… Надо приготовиться к тому к тому, что злодеи могут кинуться за мною и зарезать меня… Но… но… я все-таки что-нибудь должна сделать, должка ради «солнышка»…

И я быстро вскакиваю с постели, одним духом перебегаю в коридор и дико кричу, влетая в залу:

— Люди! Сюда! Папа, проснись! Петр! Иван! Андрей! Солдаты! Скорее, скорее! Здесь воры! Воры! Воры!