Гости с Уазы, стр. 24

– Сколько?

– Двести двадцать два.

– Значит, вы старше меня на двести один год?

– Да. Но ведь и уазская цивилизация намного старше человеческой. Значит, по сравнению с вами я совсем старик.

– А я думал, мы ровесники.

– Представьте себе, я этого не думал.

– Но как вам удалось так хорошо сохраниться?

Я покраснел, почувствовав всю бестактность своего вопроса. Но Иаэо нисколько не обиделся на мой вопрос и ответил:

– Я обязан этому клеткам и молекулам. Они слишком хорошо «запомнили» себя и ни разу не ошиблись, повторяясь во времени. Говоря проще, мы нашли средство предохранить наследственно-информационный аппарат от порчи. Только и всего.

Я снова взглянул на Иаэо, на его юное лицо, улыбающееся мне. Двести лет! Он современник Лапласа, знаменитого Ламарка, сверстник Пушкина. Пока он набирался сил, пока учился, здесь, на Земле, сменилось несколько исторических эпох. Как он мог остаться юношей и сохранить всю свежесть видения мира, имея такой огромный личный и исторический опыт? Я смотрел на него с таким же изумлением, как если бы передо мной стоял сам Ламарк, каким-то чудом преодолевший время.

– И вы, Иаэо, помните все, что с вами случилось за двести с лишком лет?

– Все ли? Нет, разумеется, не все, но самое важное помню. Особенно детство. Оно длилось, по вашим земным масштабам, довольно долго. Мне не приходится жалеть об этом. Детство… Прекрасная пора, когда ребенку открывает свои тайны мир, когда играют все краски. Впрочем, и юность тоже прекрасна. Что касается зрелости, о ней мне судить еще рано. Я еще не достиг ее. О зрелости вам могут рассказать много интересного мои спутники и друзья.

– Я не могу этого понять и представить, – перебил я Иаэо. – А как же быть с историческим развитием, с темпами общественного процесса? Я раньше не думал об этом, но мне представляется, что естественная смена поколений содействует убыстрению процесса развития. Исаак Ньютон, проживи он несколько столетий, вряд ли превратился бы в Эйнштейна. В противном случае ему пришлось бы многое пересмотреть.

Иаэо немало уже знал о Земле, об истории человеческой культуры. Он ответил:

– Ну и пересмотрел бы. Ньютон был очень умен и вряд ли стал бы обижаться на то, что история и наука не стоят на одном месте.

– Но как бы он мог запомнить такое количество фактов, событий, лиц? Ведь человеческая память не безгранична.

– Память? Вы кстати упомянули о ней. Когда наши ученые несколько тысячелетий тому назад нашли способ борьбы со старением организма, возник вопрос: а как быть с памятью? Ведь возможности уазской памяти, как и человеческой, казалось, были рассчитаны на тот срок, который был отпущен уазцу или человеку природой. Ставились опыты вроде тех, которыми прославилась на Земле Марина Вербова. Но в результате все оказалось проще, чем можно было ожидать. Память стала быстро меняться вместе с уазцем, вместе с уазским обществом, вместе с окружающей средой. Те резервы, которые хранила природа, пришли в действие. «Запасник», или «кладовая», употребляя терминологию Вербовой, открылись и больше уже не закрывались. Одновременно с памятью развивались и совершенствовались обе сигнальные системы. Ведь память – это история личности. Личность уазца, достигшего хотя бы моих лет, распалась бы, если бы память не развилась настолько, что стала способной объять то, что пережило и познало мое личное и общественное «я»…

Я посмотрел на него. В последний раз!

Каждый уазец был великаном, разумеется, духовным, интеллектуальным великаном, физически мало отличавшимся от земного человека. Иаэо был такого же роста, как я, и, когда я разговаривал с ним, мне не нужно было задирать голову и смотреть снизу вверх, наши лица были на одном уровне. А наши мысли? Сомневаюсь, что они тоже были «одного роста», Говоря о вещах, он как бы заставлял говорить за себя сами вещи, проникая мыслью сквозь оболочку явления в самую сущность.

– Что вы знаете о Дарвине? – спросил меня однажды Иаэо. Из разговора выяснилось, что Иаэо по специальности биолог, прошло уже немало лет как он стал заниматься проблемами эволюции. Но на Уазе были ученые, которые изучали эволюцию в продолжение многих столетий.

Я подумал: если бы великий Дарвин имел возможность изучать природу в течение ста лет, сколько бы он сделал! Как коротка человеческая жизнь! И все-таки, живя так недолго, человек сумел заглянуть в глубину тысячелетий и узнать историю своей планеты.

– Как происходила эволюция на вашей планете? – спросил я Иаэо. – Как возник уазец?

– Наша эволюция очень похожа на вашу. Так же, как и на Земле, на Уазе поднялись в воздух птицы и, казалось, обрели свободу, а млекопитающие, подчиняясь необходимости, остались ходить внизу. Но быстро эволюционировать продолжали не птицы, а все-таки млекопитающие. Обретя крылья, птицы тем самым лишили себя возможности усовершенствовать свои передние конечности и превратить их в руки… Дарвин… Его необыкновенная наблюдательность помогла земным людям увидеть в природе самое главное – процесс, историю, движение.

Мы разговаривали с Иаэо не только о серьезных вещах. Нередко мой друг шутил, смеялся, так же как и я. Он все же был юношей, хотя и прожил двести двадцать два года. Мудрость и многоопытность совместились в нем с юношеской живостью и любознательностью. Он был прекрасным пловцом и мечтал поплавать в земных морях, озерах и реках. Пока только мечтал, ведь на Земле находился не он сам, а только его изображение и, конечно, его интеллект, но физическая его сущность все еще пребывала за пределами Солнечной системы.

Я не мог ни обнять его, ни даже пожать его руку. Мы были рядом и одновременно очень далеко друг от друга.

Иаэо угадал мою мысль, мое ощущение парадоксальности наших встреч.

– Уазский ум, – сказал он, – долгое время был эвклидовым умом, и только с тех пор, когда уазец победил старость, его ум перестал быть эвклидовым, трехмерным. Перед нами открылось пространство Лобачевского как реальность, как быт. Изменились все масштабы.

– Я не совсем понимаю: о чем вы сейчас говорите?

– Это нужно не понимать, а чувствовать, мой земной друг. Хотите, чтобы ваша юность продолжалась несколько столетий? Мы научим вас бороться со старостью. Хотите, Микеланджело?

Я не знал, что ответить.

– Почему вы молчите?

– Хочу, – ответил я тихо.

И мне стало страшно, словно я, дав согласие, тем самым превратился в существо, попавшее в мир с изменившимися масштабами.

Пришло время, и мне и моим современникам действительно удалось попасть в мир других масштабов и победить старость, но об этом, если мне удастся, я расскажу уже в другой книге.

Этот же мой рассказ подходит к концу, но его конец можно считать только началом тех грандиозных событий в истории Земли и земного человечества, свидетелем и участником которых я был.

35

–Микеланджело!

Меня кто-то окликнул. Я оглянулся и не поверил своим глазам. Передо мной стояла Таня. Нет, на этот раз она окликнула меня не с экрана приближателя. Она находилась здесь, на аллее большого институтского сада.

– Марс стал ближе к Земле, – спросил я, – или Земля приблизилась к Марсу?

– Ни то и ни другое, – ответила она. – Мир остался на месте и Земля тоже. Изменила в эвклидовом пространстве свое положение только я. И на этот раз оказалась в одной точке с тобой, Мика.

– Надолго?

– Смотря по обстоятельствам. Но этот день, если ты хочешь и можешь, проведем вместе.

– Только день? Я хотел бы провести вместе с тобой целую жизнь.

– Какую жизнь? Земную, обыкновенную или многие столетия?

– О столетиях еще говорить рано. Вот когда уазцы откроют нам свой секрет…

– Не говори мне про уазцев. Я везде только и слышу о них.

– И ты тоже находишь, что им чего-то не хватает?

– Наоборот, я нахожу, что в них всего с избытком. Но на Землю я прибыла для того, чтобы повидаться не с ними, а с тобой.