Дуэль в Кабуле, стр. 36
Столь же высоки были оценки книги и в других журналах и газетах.
В светских гостиных Лондона «Бухарский Бернс» стал знаменитостью. Он писал домой:
«Я наводнен визитами авторов, издателей, обществ — и кого только среди них нет. Я приглашен на сегодняшний вечер в Географическое общество, но я отложил это на неделю, и я буду иметь вечер для себя… Все, все добры ко мне. Я — прекрасный дикий зверь. „Это путешественник“, „Это мистер Бернс“, „Это индус Бернс“ — и чего еще только я не слышу. Я убит почестями и любезностями, и это более мучительная смерть, чем голодовка у узбеков».
6
Владимир Иванович Даль, друг Пушкина, пользовавшийся уважением и доверием Перовского, полюбил Внткевича за ум, честность, силу характера. Дом Даля был едва ли не единственным русским домом в Оренбурге, где бывал Виткевич.
Однажды в тенистом саду Даля на уху, которой славился хозяин, собрались Виткевич, Никифоров, Карелин.
Далю бросилось в глаза, что Виткевич, всегда невозмутимый, за что и получил дружескую кличку «бритта», возбужден.
— Что с вами? — тихо спросил его Даль. Виткевич с необычной для него злостью сказал:
— Зависть гложет! Даль удивился:
— Зависть? К кому же?
И тут Виткевича прорвало:
— Вам, Владимир Иванович, герцогини присылали цветы? Нет, конечно! А ведь вы напечатали немало хорошего… Но вас не зовут наперебой в светские салоны и не толпятся вокруг вас, глядя вам прямо в рот, чтобы не прозевать ни одного вашего слова!
Виткевич говорил громко и резко, и жена Даля, хорошенькая, хрупкая немочка, забеспокоилась и, подойдя к мужу и Виткевичу, сказала:
— Дорогой Ян, будем лучше музицировать. Я разучила новый романс, Сергей Николаевич будет аккомпанировать.
Никифоров подошел к фортепьяно и раскрыл ноты. Но Виткевич отрицательно покачал головой, а Даль ласково взял жену за руку, привлек к себе и промолвил:
— Дадим выговориться нашему милому Яну… Так кого же обступили и не выпускают герцогини?
Виткевич рассмеялся и спокойно рассказал о Бернсе и о выпавшем на его долю успехе.
— Да разве у нас, — с горечью говорил он, — мыслимо что-нибудь похожее: чтобы человека так вознаградили вниманием общества за его труды! Вот Григорий Силыч Карелин, к слову скажем, сделал немало, а кто знает о нем, о его трудах? Его не избирают в ученые общества, не чествуют… Томаш Зан создал первоклассный музей, которым можно гордиться, а где статьи в газетах, где почет ему и благодарность?.. Нет, я завидую, решительно завидую и бешусь от чувства бессилия, беспомощности: почему так несправедлива жизнь и невозможно ее поправить!
Даль вздохнул. У Генса лежала под стеклом белая перчатка с руки, которую пожимал Николай, — все, что отпустила ветреница-слава неутомимому путешественнику, политику… Но сказать пасынку судьбы Виткевичу, что высочайшее благоволение в России есть высшая и конечная ступень признания заслуг, он не хотел, не мог…
7
Престарелый Фатхали-шах умер, и, как следовало ожидать, возгорелась борьба за престол Ирана. Законные права были у Магомета. Его поддерживала Россия, неожиданно за него высказалась и Англия.
Пальмерстон писал в Петербург, что для упрочения мира в Центральной Азии необходимо соглашение Англии и России. В беседе с русским поверенным в делах Медемом он воскликнул, что в Персии согласие двух держав обеспечит мир… Русское правительство ответило, что оно желает соглашения с Англией, и было решено сообща поддержать Магомета и совместно гарантировать независимость Персии…
Магомет взошел на престол, и, казалось, влияние Англии в этой стране усилится. Однако же Симонич был уверен, что ему удастся всецело завладеть недалеким и слабовольным шахом…
В Турции английская дипломатия в лице посла Понсонби и секретная служба в лице секретаря посольства Уркарта продолжала прилагать усилия к тому, чтобы взорвать Ункиар-Искелесский договор и вытеснить Россию из приобретенных ею позиций единоличного покровителя Турции.
Давид Уркарт под именем Дауд-бея летом 1834 года на совещании горских старейшин на побережье Черного моря в районе Туапсе призывал горцев объединиться под единой властью с единым знаменем священной войны и вручил «Национальный обет» — клятву, которую должен был принести каждый горец в том, что будет вести непримиримую борьбу против русских…
Тем временем Пальмерстон в Лондоне заявлял Модему, что Англия не может быть спокойна, пока Турция находится в состоянии зависимости, в которое ее поставил Ункиар-Искелесский трактат.
Медем всячески убеждал Пальмерстона, что Россия не таит никаких замыслов против существования и целостности Турции и нигде, ни в какой части света не имеет никаких враждебных Англии намерений.
К началу августа 1834 года, наконец, было завершено на берегу Каспия в Кизил-Таше сооружение укрепления, которое было названо Ново-Александровск.
«Хивинский хан рассердился, — доносил Карелин, — приказал узбекам кормить лошадей, собираясь в поход, однако же отпустил торговые караваны в Оренбург и Астрахань».
Карелин послал лазутчиков, которые добрались до Хивы и там имели встречу с ханом и его министрами. Хивинцы, по словам лазутчиков, изъявляли радость, что русские построили крепость, которая может защищать торговых людей от нападений степных разбойников… Но конечно, доверять хану было нельзя. Перовский посетил Ново-Александровск и остался очень доволен. Он считал, что сделан первый важный шаг в подготовке большой вооруженной экспедиции на Хиву.
Из Бухары вернулся Демезон. Эмир отнесся к нему очень подозрительно, быть может, не без влияния визита Бернса, и держал его под строгим караулом, не разрешая знакомиться с Бухарой. Все же он отпустил Демезона обратно и на прощание пообещал оставаться нейтральным, если начнется война между Россией и Хивой.
В Оренбург приехал немецкий доктор Хонибергер. Прожив при дворе Ранджит Синга пять лет, он возвращался в Европу через Кабул, Балх, Бухару, Оренбург.
Виткевич с жадностью расспрашивал немца о том, что он испытал и видел.
В очередном докладе Перовскому Виткевич, рассказав о беседах с Хонибергером, с горечью сказал:
— И этот немец подтверждает: Англия рвется через Афганистан в Среднюю Азию. А мы сидим сложа руки.
Перовский вынул из железного ящика большой конверт.
— Вот последнее письмо Родофиникина. Он извещает меня, что министерство наше, по указанию его величества, вновь поручило графу Медему заявить о непоколебимом решении поддерживать самые дружеские отношения с Великобританией, ибо «союз обоих народов настолько же выгоден для их коммерческих интересов, насколько необходим для охранения великих интересов Европы и в особенности для укрепления всеобщей тишины».
— Но ведь, — начал Виткевич…
— Знаю наперед все, что вы скажете, — прервал его Перовский, — и соглашаюсь, но… — Перовский развел руками, — дипломатия! Наша политика сейчас играет «на укрепление» дружбы с Лондоном.
— Факты — упрямая вещь, ваше превосходительство. Так говорят англичане, а они понимают толк в фактах. И факты свидетельствуют, что Пальмерстон очень далеко протягивает свои руки. Не будем же страусами!
— А мы и не станем прятать голову под крыло! И мы будем действовать.
Отпуская Виткевича, Перовский протянул ему бумагу. Начальник штаба Никифоров сообщал: «… рядовой 4 батальона Бонифатий Кживицкий находится в частых сношениях с киргизами и азиатцами из Средней Азии, кои встречаются с ним в чайных в Татарской слободе. Установлено, что из сих азиатцев один старик, прибывший с караваном из Бухары, посещал два раза дом, занимаемый Евангелическою миссиею в Оренбурге. Но как старик сей в скором времени отбыл с караваном на родину, то и узнать что-либо, до него касающееся, не представилось возможным. Наблюдение за означенным Кживицким продолжается».
Виткевич быстро пробежал бумагу и, возвращая ее Перовскому, сказал:
— Еще одно доказательство, ваше превосходительство, что у лорда Пальмерстона очень длинные руки! Деев возвратился из Питера. Заарестовать его?