Преисподняя, стр. 37

В Дорогомилово за гостиницей «Украина» на глубине десяти метров Першин отыскал старые катакомбы: галереи из белого известняка высотой в рост человека и шириной в несколько шагов тянулись во все стороны и уходили под пивоваренный завод и дальше; Першин предполагал, что каменоломни имеют выход в тоннели метро.

В заброшенных горных выработках на сводах повсюду висели белесые мягкие, похожие на жирных червей, высолы, образуемые просачивающейся сквозь грунт влагой. Иногда разведчикам приходилось брести по воде, местами она поднималась до колен и даже по пояс и по грудь, но чаще в узких сточных канавках с плеском бежал, неизвестно откуда и неизвестно куда, бойкий ручей.

Сейчас мало кто знает о существовании этих подземелий, десятки лет сюда никто не спускался и не забредал: пол покрывает полуметровая пыль, кромешная чернота, глаз выколи, проблеска света не случилось здесь за все годы — ни свечи, ни фонаря, даже спичка не чиркнула ни разу, темень уплотнилась, стала твёрдой, как камень, и не верится, что огонь в состоянии её одолеть.

Без света здесь плохо, но зажёг — и оторопь берет. Разбирает жуть от давящей тяжести свода, с которого свисают длинные белые нити: для сведущих — солевой выпот грунта, для несведущих — скопище белых червей, тошнотворная картина, надо признаться. Свет теряется в бесчисленных закоулках, поодаль шевелятся размытые тени, мнится всюду чужое присутствие. И уже сожалеешь горько, что сунулся сюда, желание убраться поскорее ест тебя поедом.

…мать хворала, Бирс ужаснулся, застав её в постели, некому было воды подать. Он метнулся в магазин и в аптеку, после помчался к бывшей жене.

С женщинами Антону не везло. Он был занят всегда, жена называла себя соломенной вдовой, и однажды, вернувшись из командировки, он нашёл записку, из которой узнал, что она ушла к кому-то.

Это была обычная история, вокруг все только и делали, что сходились и расставались, но его мужское тщеславие было задето: трудно свыкнуться с тем, что твоя женщина ушла к другому. Он сказал: «Не ты первый, не ты последний» — и уговорил бы себя, что ничего не стряслось, если бы не сын: жена забрала его с собой.

Да, с женщинами Бирсу не везло. Вот ведь незадача: все тебя знают, на улицах узнают, все у тебя есть, о чём другие мечтают, квартира на Патриаршьих прудах, дом за городом, автомобиль, но как объяснить кому-то, что нет у тебя любви?

Он умел знакомиться и сходился легко, но потом на дороге возникали колдобины и ухабы. Секрет заключался в том, что у него была своя жизнь, куда он никого не пускал, а женщинам это было не по нраву, и они начинали жить своей жизнью, что, как известно, до добра не доводит.

Приехав к жене, Бирс обнаружил застолье. Было шумно и многолюдно, его пытались усадить за стол, но он отказался, и это вызвало обиду, которая переросла в ссору. Несколько мужчин вышли в прихожую, чтобы выяснить отношения, Бирс сдерживался сколько мог, но потом не выдержал и в досаде уложил их одного за другим, испортил торжество.

Он привёз сына домой, наказал ухаживать за бабушкой и собрался уходить, когда зазвонил телефон. Бирс услышал английскую речь, второпях ничего не понял, а когда понял, внутри у него все оборвалось.

— Тони, это Джуди, — услышал он женский голос, калифорнийский диалект и онемел, окаменел, так что она вынуждена была повторить. — Тони, ты меня слышишь? Это я, Джуди.

Это было неправдоподобно. Что делать, если единственная женщина, которая тебе нравится, живёт на другом конце света — так далеко, что её как будто и нет?

12

Год назад Бирса по службе направили в Лос-Анджелес, где его принимала телевизионная компания. Джуди встретила его на аэродроме и две недели опекала, как ребёнка, с утра до вечера.

Эти две недели Бирс вспоминал, как сказочный сон. Чтобы он не тратился на гостиницу, Джуди поселила его у своих родителей в фешенебельном районе Беверли Хиллс. Сама Джуди предпочитала жить отдельно и снимала квартиру неподалёку от студии. В свободное время она играла в клубе в теннис, плавала в бассейне и каталась на роликовых коньках.

Улица Оукхест, Дубовая роща, была тенистой и тихой, как парковая аллея. Бирс насчитал в доме двенадцать больших комнат, маленькие были не в счёт, со стороны улицы у дома зеленела лужайка — аккуратно стриженые кусты и газон, позади дома располагался бассейн, апельсиновый сад и гараж; зрелые плоды висели среди зелени, как яркие жёлтые фонари.

Ему отвели спальню на втором этаже, по размерам она напоминала скромный гимнастический зал, рядом помещалась просторная ванна и гардеробная.

На другой день после его приезда родители Джуди устроили приём. Антон удивился, насколько обстановка напоминала фильм из светской жизни: к дому один за другим подкатывали лимузины, из которых выбирались породистые гости и несли себя в дом, принося с собой весёлую живость, блеск глаз, лучезарные улыбки, громкий смех, оживлённые возгласы, аромат духов… О да, это была та ослепительная жизнь, какую все мы знали понаслышке, Бирс в том числе.

Хозяева встречали гостей в просторном холле, знакомили с Антоном, лица дам сияли преувеличенным восторгом, мужчины излучали сдержанное улыбчивое дружелюбие, как и положено сильным мира сего. Бирс то и дело пожимал чью-то руку, иногда вокруг него закипала лёгкая толчея, и он с непривычки был скован, окружённый общим вниманием.

По правде сказать, он был изрядно смущён. Впрочем, кто из нас, живущих в России, пусть даже из слывущих ушлыми, москвичей — кто из нас, перемахнув второпях границы, почувствует себя непринуждённо среди роскоши Беверли-Хиллс в окружении знаменитостей и богачей, которые наперебой расточают нам улыбки?

Он не мог с этим свыкнуться и чувствовал себя не в своей тарелке, слишком разительной была перемена — лишь сутки отделяли его от дома, да и как поверить, что ты представляешь для них хоть какой-то интерес?

В огромной, украшенной цветами гостиной бар поражал обилием и разнообразием бутылок, наёмный бармен угощал выпивкой, по залу скользили официанты с подносами, на кухне колдовал чёрный повар из ресторана, и Бирс помимо всего прочего испытывал неловкость, что доставил всем столько хлопот.

С бокалами в руках гости разбрелись по гостиной и соседним парадным комнатам, Бирс на ходу осваивал нелёгкое бремя светской жизни.

Да, это требовало особой выучки и умения. Бирс своим умом дошёл, что следует улыбнуться каждому в отдельности, каждому сказать приветливые слова, каждому показать, что ты расположен именно к нему. В то же время нельзя было ни с кем уединяться или отдавать кому-то предпочтение.

Да, это было особое искусство: на глазах у всех следовало хоть на миг как бы остаться с каждым наедине, высказать приязнь и уверить, что он представляет для тебя особый интерес.

Приходилось быть начеку. Гости кружили вокруг, приближались и удалялись, словно в причудливом общем танце с замысловатыми фигурами. Бирс постепенно освоился, стал подходить к разным людям. Иногда ему удавалось овладеть вниманием, вызвать смех и одобрительные возгласы. Джуди ужасно переживала за него, он видел, она была, как мать, которая впервые вывела своего ребёнка в свет.

Яркое электричество заливало большую, с окнами в два этажа, гостиную, искрящиеся хрустальные люстры и бра отражались в тёмных стёклах, в бутылках бара, в бесчисленных бокалах. На стенах висели дорогие картины, с трудом верилось, что ты в обычном жилом доме, скорее можно было подумать, что ненароком забрёл на праздник в музей или в картинную галерею.

Ах, эта праздничность, весёлый гомон, свежие цветы, аромат духов, волны которого обдают тебя что ни миг… Да, взрывы смеха, весёлая непринуждённость, сияние глаз, ослепительные улыбки… Как описать красоту длинного богатого стола, звон бокалов, наполненных шампанским, всевозможными соками и прочим, прочим — кому что по вкусу.

Джуди была оживлена, лицо её раскраснелось от возбуждения, глаза горели. Она была счастлива, что вечер удался и гордилась Бирсом, как своей собственностью. Ухватив его за руку, она таскала Антона за собой, он каждый раз вынужден был с полуслова встревать в чужой разговор.