Княжич, стр. 68

Жарко было в натопленной светелке. Жарко нам было той лунной ночью…

А вено [190] я Микуле сполна отдал. Столько дров наутро наколол, что Берисава только руками всплеснула…

Так и жил я всю эту зиму то в Коростене, то в Микулином доме. Отец меня не спрашивал, где это я пропадаю. И так ясно было. Не запрещал, оно и ладно…

12 апреля 946 г.

У подножия высокого Святища, на берегу вспухшей от весеннего паводка реки, трое княжеских холопов конопатили ладью. Смолили на совесть. Старались.

Я подивился даже. Не рано ли? Лед только сошел. Снег еще не везде стаял. Куда это отец опять собрался?

Он, почитай, всю зиму в разъездах провел. В самом Нова-городе был. Привет мне от Эйнара, сына Торгейра, привозил…

Привет добрым мечом обернулся. Легким, звонким, отлично уравновешенным. Мне показалось, что рукоять сама мне в ладонь прыгнула. И понял л, что нашел. Нашел наконец меч по руке.

А меч, точно почуял, с радостью завертелся вокруг меня. Закружил серебристой вьюгой. Запорхал легкой бабочкой…

— Про Орма он ничего не рассказывал? — спросил я отца, наигравшись вволю.

— Нет, — покачал головой отец. — Да и некогда нам было разговаривать. Гостинец забрали, и домой.

— А что за гостинец? — спросил я тогда.

— Наступит такой день, когда все узнаешь, — ответил отец.

А когда он в детинце сидел, к нему тоже люди разные приезжали. Путята их сразу к отцу отводил. Долго они в его опочивальне беседы разные вели.

Только мне не до бесед этих было. Не до гостей странных. Я, считай, всю зиму провел в дороге между Коростенем и подворьем Микулиным.

— Что это вы не ко времени ладью смолите? — спросил я у холопов.

— Так ведь князь велел, — ответил один из них.

— Тебя он искал больно, — сказал второй, продолжая натирать борта мешаниной из топленой сосновой смолы, воска и сажи. — В детинец в обед человек приехал. Князь сразу тебя найти велел. Так где ж тебя искать-то? — Он ухмыльнулся было, но я так взглянул на него, что он сразу осекся. — А что? Баня-то сегодня будет? — оглянулся он на холопов.

— Домовит обещался, — подкидывая поленья в костер, сказал третий. — Княжич, ты напомни ему, а то мы тут как поросята изгваздались.

— Напомню, — кивнул я и поспешил в город.

Напомнив ключнику про баню, я поднялся в горницу. Вместе с отцом здесь были Гостомысл, Путята и смутно знакомый мне человек.

Сразу бросились в глаза его большой нос и курчавая седая голова. Был он как-то здесь уже. Из-за носа я его и запомнил.

— Проходи, сынко, — махнул рукой отец. — Добрую весть нам Соломон из Киева привез, — кивнул он на носатого. — Помнишь, ты меня про гостинцы расспрашивал? Пригодятся теперь гостинцы. Жениться я задумал, сынко.

— Жениться? — сказать, что я удивился, значит, не сказать ничего.

— Да, — подтвердил отец. — Хочу Ольгу Киевскую в жены взять.

— Зачем?

— Не оставлять же Русь без присмотра, — улыбнулся он хитро. — Хольг Русскую землю собрал. Игорь удержать сумел. А у Ольги руки слабые. Выпустить может. А я хочу, чтоб ты, сынко, не просто князем Древлянским стал, а всех земель русских господином. Каково?

— Батюшка, а пупок не развяжется?

— Типун тебе на язык!

— А если серьезно, захотят ли поляне, кривичи да словены, чтобы ими древлянин правил?

— Варяги правят, и то ничего, — сказал Соломон.

— А варяги всем хуже змеи шипящей. — Путята ударил кулаком по столу.

— Ольга теперь вдовою стала, — повернулся ко мне Гостомысл. — По Прави к ней любой сватов заслать может. Не самой же ей хозяйство вести. Только что-то не спешат сваты. Тяжко ей одной. Вот Соломон нам и подсказал, что можно князю ее в жены взять. Род Нискиничей подревнее Хрерикова будет и познатнее. Так что, можно сказать, ей же спокойнее за мужниной спиной станет.

— А то она всю зиму из терема своего не выходит, — добавил Соломон. — На полудне печенеги житья не дают. Путь на Царьград перерезали. На закате земля Уличская в дани отказала. На восходе вятичи под булгар запросились. Свенельд едва успевает по Руси с войском бегать. А в самом Киеве с осени неспокойно. Киевляне варяжскую дружину в граде заперли. Днем еще порядок есть, а по ночам варягам со Старокиевской горы спускаться боязно. Да тут еще Святослав, каган Киевский, прихворнул. Ему по званию Правь по земле своей наводить, а он по ночам в постель мочится. Ольге то ли Русь блюсти, то ли пеленки стирать. А посадские ждут не дождутся, когда к ним свой князь придет. Ведь все вы, хоть и разным богам молитесь, языка одного.

— А вашему брату что за корысть? — спросил Путята, глядя Соломону прямо в глаза.

— Корысть нам небольшая. Коли князь Древлянский в приданое себе Русь возьмет, Саркел без пользы не останется. Хазарские купцы сильно жалуются. Больно высокую виру на них каган Киевский наложил. Нам бы виру эту уменьшить, а лучше вовсе отменить. Да печенегов утихомирить, чтоб путь на Царьград свободным стал. Вот и вся корысть. Каганат даже готов то серебро, что вам на оружие давал, обратно не требовать. Простится долг, как только князь Древлянский и всея Руси с Саркелом договор заключит.

— Что скажешь, сынко?

Я растерялся от этого вопроса.

— Ты же сам меня учил, что князю надобно не столько о себе, сколько о людях и землях своих заботиться. Если Древлянской земле оттого, что в нее княгиней Ольга придет, лучше будет, тогда тут и думать нечего. Я готов Святослава младшим братом признать. Да и Малуша, я думаю обрадуется. Будет ей с кем в бирюльки играть.

— Ответ, достойный наследника, — улыбнулся Соломон. — Это правда, княжич, что ты в Ледяной земле людей от болезни спас?

— Кто сказал?

— Эйнар рассказывал.

— Правда, — смутился я.

— Ты не прибедняйся. Я не праздно спрашиваю. Я же лекарь.

— Это как Белорев? — спросил Путята.

— Ваш Белорев хороший лекарь, — закивал Соломон. — Мы с ним только иногда спорим. Вот чем бы ты, княжич, стал доветренную лихоманку [191] пользовать? Я говорю, что истертая в пыль и разведенная в гретой воде дубовая кора лучше помогает, а Белорев уперся. Говорит: сушеная черемуха.

— Я же у него учился. Думаю, что черемуха лучше. Только я видел, как Берисава сушеной шкуркой от куриных пупков здорово одному бортнику помогла.

— Это как? — Соломон придвинулся ближе.

— Так. Когда пупок куриный разрезаешь да говнецо выкидываешь, там внутри шкурочка желтая остается. Ее снять нужно. Высушить. А потом грызть да водой запивать. Горькая она, правда, страсть. Но помогает здорово.

— Интересно. А Берисава? Это кто? Я замялся.

— Ведьма тут у нас недалеко живет, — сказал отец. — Добрыня, — посмотрел он на меня, — к ней в послушники пошел. Каждую неделю [192] к ней ездит.

— А меня к ней отвезешь? — спросил Соломон.

— Отвезет, — за меня ответил отец. — Я думаю, что у вас еще будет время о травах и зельях поговорить. Сейчас о другом подумать надо. Добрыня, собирайся. Как ладью досмолят, ты в Киев отправишься. С тобой Путята и Гостомысл. Побора возьмешь. Вы рекой, а Соломон конным путем отправится. Встречу вам приготовит. Если даст Даждьбоже, невесту мне сосватайте. Вот тогда заживем…

И теперь вот порой думается, а что было бы, если бы все по отцову замыслу повернулось? Спрашиваю себя, а ответа найти не могу. Ведь Доля с Недолей на свой лад судьбы переплетают. И не важно им, что там люди замышляют, о чем мечтают, на что надеются… Крутится веретено. Вьется судьба. Нитка белая с ниткой черною перевиваются…

Глава восьмая

ДОГОВОР

26 апреля 946 г.