Смелая жизнь, стр. 48
ГЛАВА V
— Александров! А-а, выздоровел наконец-то! — произнес генерал барон Штакельберг, когда бледная, чуть державшаяся на ногах Надя явилась перед ним, выйдя из лазарета. — Надо сознаться, как раз вовремя, поручик, — продолжал барон, — так как полковые лошади нуждаются в корме. Не угодно ли вам будет взять взвод улан и съездить за фуражом в окрестности.
Сухой, по обыкновению, тон генерала был сегодня еще суше и неприязненнее, чем когда-либо. Или он только показался таковым Наде, только что вышедшей из-под братской опеки Кириака, ласково распростившегося с нею? В этом она не отдавала себе отчета, когда, тяжело опираясь на саблю и чуть ступая на контуженую ногу, она вышла от барона.
Литовцы находились теперь в трех верстах под Москвою, вблизи небольшой, наполовину разоренной жителями деревушки.
Прямо от генерала Надя прошла в палатку маркитанта, где находились обыкновенно офицеры в часы мирного досуга. Они с искренним восторгом встретили общего любимца, увидеть которого потеряли уже всякую надежду.
— Александров! Сашутка! Жив-таки! Вернулся! И бледен же! Сущая смерть в мундире! Ну да ладно, отходим! — посыпался на нее град восклицаний, и десяток рук потянулся к ней навстречу.
Они все были здесь налицо: и грустный Чернявский, и адъютант Шибуневич, и младший Торнези, и маленький Шварц, и десяток других, вернувшихся здравыми и невредимыми из адского Бородинского пекла. Они тесным кругом обступили Надю и, горячо пожимая руки, заботливо, с ласковыми и тревожными лицами расспрашивали о ее здоровье.
У Нади выступили слезы на глазах от этих искренних доказательств общего расположения. Она только теперь наглядно убедилась, как ее любят в полку и как дорожат ею. Даже бедный Торнези, осунувшийся и исхудавший со дня гибели брата, нашел в себе достаточно мужества улыбнуться ей приветливой, ободряющей улыбкой.
— О тебе здесь осведомлялись уже! — лукаво усмехаясь, произнес маленький Шварц, всегда насмешливый и веселый, по своему обыкновению. — И кто осведомлялся-то, кабы ты знал только, друг Саша! Такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером написать! Ей-богу!
— Кто такая? — спросила удивленная Надя.
— Пани Линдорская! Она здесь в деревне с раненым мужем. Говорят, увозит его к себе на родину. Ждет только благоприятного случая, чтобы двинуться с каким-нибудь отрядом.
— Как? Зося здесь? Мой друг юности здесь! — вскричала Надя. — И вы мне не дали знать в вагенбург об этом?
— Ну не чучело ли он после этого? — обращаясь к товарищам, расхохотался маленький Шварц. — Куда же мы могли дать тебе знать, когда мы сами не знали, где ты, на каком пункте и жив ли ты, наконец!
— И то правда! — рассмеялась Надя. — А знаете, меня барон на фуражировку посылает! — добавила она с внезапным оживлением.
— Тебя? Больного? Да что с ним случилось в самом деде? — возмутились офицеры. — Нет, мы не допустим этого! Лучше жребий бросим, кому из нас ехать за тебя, Александров!
— Ах, нет, не надо, господа! Спасибо! — поторопилась отказаться она. — Я охотно поеду с моим взводом, тем более, что это заодно может сослужить службу и пани Линдорской с ее больным мужем. Вы говорите, что она ждет только случая выбраться отсюда? Ну вот, случай и не замедлил явиться!
— Рыцарь везде и во всем! — рассмеялся маленький Шварц. — Ну, будь по-твоему. Дай только я провожу тебя до избы, где остановились Линдорские.
И, говоря это, Шварц вышел следом за Надей из палатки маркитанта.
«Какие они славные! И этот Шварц, и Торнези, и все, все!» — размышляла Надя по дороге к Линдорским, опираясь на руку шагавшего о бок с нею Шварца.
У небольшой, полуразвалившейся избушки Шварц оставил ее и пошел обратно. А Надя вошла на шаткие ступеньки крыльца.
Едва она переступила порог избы, как глазам ее представилось невеселое зрелище.
На лавке, обложенный подушками, с перевязанной головой, лежал ротмистр Линдорский. Около него на коленях стояла Зося и тихо, жалобно всхлипывала.
Она была так поглощена своим горем, что даже не слышала скрипа отворившейся двери, и, только когда Надя вплотную приблизилась к ней, молодая женщина увидела своего друга и с судорожным рыданием упала к ней на грудь.
— Надя… голубка… милая… — лепетала несчастная Зося, — какой ужас, Надя! Мой Казимир болен, опасно болен от раны. Доктор сказал, что его необходимо увезти подальше от всех этих ужасов, иначе…
Она не договорила и зарыдала еще громче и отчаяннее на Надиной груди.
Потом, утихнув немного, продолжала:
— Я говорила барону, я просила его дать мне людей для охраны… но он не согласился… Он сказал, что каждый солдат необходим теперь в строю и чтобы я подождала более удобных и лучших обстоятельств. Но ведь это жестоко, Надя! Казимир умрет до этих «лучших обстоятельств»… О, этот бессердечный барон! Ах, Надя, Надя!
— Успокойся, дитя! — произнесла серьезно Дурова. — Штакельберг забыл, очевидно, что жизнь раненого в бою героя вдвойне дорога государю… Но не в том дело… Не нам с тобою переупрямить барона. Мы бессильны в этом, но я могу тебе помочь иным способом; и не я даже, а судьба и бог тебе помогут, Зося. Собери как можно скорее ротмистра в дорогу и выезжай из деревни, как только будешь готова. Мой отряд фуражиров доведет тебя до безопасного места. Только помни: время дорого и нам мешкать нельзя.
— О, Надя! — вскричала разом просиявшая Линдорская. — Сам бог посылает мне одного из своих ангелов в твоем лице! Я всю жизнь буду помнить, что ты сделала для меня, Надя!..
На заре взвод литовцев под командою Нади выехал из деревни и, скрывшись за опушкой леса, под покровом деревьев стал в ожидании появления экипажа Линдорских.
Зося не заставила себя долго ждать. Скоро со стороны селения показалась коляска, нанятая ею за баснословные деньги под Москвою, и въехала в лесочек.
— Ну, вот вы и дождались более благоприятного случая, сударыня, — любезно улыбаясь в виду присутствующих улан и вежливо раскланиваясь с красавицей-ротмистршей, произнесла Надя.
— О, я не знаю, как и благодарить вас, господин поручик! — ответил растроганный голосок Линдорской, в то время как прелестное, хотя и сильно осунувшееся от тревоги за последнее время личико Зоей выглянуло из коляски, и черные глазки, полные слезами благодарности, договорили то, чего не могли сказать уста молодой женщины.
— Я только исполняю мою обязанность повиновения начальству! — с деланной официальной любезностью произнесла Надя, с полупоклоном приподнимаясь на стременах, и, скомандовав: «Вперед!» — помчалась по гладкой лесной дороге, осыпанной опавшей листвой.
Взвод улан, окруживший коляску, последовал за нею.
Солнце встало. Багровая полоса осенней зари словно заревом охватила полнеба на горизонте… В этом причудливом освещении гигантские дубы и клены и серебристые березы в их роскошном осеннем наряде казались совсем алыми, чудно зарумяненными на фоне пылающего зарею неба. С запада потянул ветерок, легкий и студеный.
Раненый застонал и заметался в коляске. Усиленная скачка подействовала на него и растрясла измученное тело.
Из коляски выглянуло побледневшее личико Зоей.
— Я прошу вас остановиться хоть ненадолго, господин поручик! Моему мужу необходим покой и отдых, — произнесла она в волнении, обращаясь к скачущей около самой коляски Дуровой.
Последняя с беспокойством оглянулась кругом, и вдруг глаза ее радостно блеснули. В стороне от большой дороги лес заметно редел, и сквозь стволы деревьев можно было различить чью-то барскую усадьбу, одиноко приютившуюся на поляне неподалеку от какого-то выжженного дотла крестьянского селения.
Через какие-нибудь пять минут коляска, окруженная уланами, въезжала во двор усадьбы.
Беспрепятственно проникнув туда сквозь чуть притворенные ворота, они очутились среди просторного двора с роскошным цветником, разбитым у крыльца дома. И цветник, и двор, и самый дом казались необитаемыми. Мертвая тишина царила кругом. А между тем здесь еще вчера, казалось, ходили, дышали и двигались люди.