Душехранитель, стр. 190

Танрэй лежала ничком, щекой на кисти руки, будто заснула. Тессетен не нашел ни единого повреждения на ее теле, подняв женщину с камней. Он еще надеялся, что она жива. Пока рядом не очутился Фирэ и не заглянул в ее глаза.

И тогда жуткий рев отчаяния, полный ярости и убитой любви, огласил пустыню Тизэ...

ВНЕ РЕАЛЬНОСТИ. РОСТАУ. ТРИНАДЦАТЫЙ УЧЕНИК

— Правитель! Твой наследник просит принять его, — воин в черной маске, опираясь на меч, заглянул в походный шатер. — Что ответить ему?

Полководец махнул рукой, дескать, зови. Стражник, склонившись, попятился, пропуская того, кто когда-то был Фирэ, к своему господину.

— Чего ты хочешь? — с вызовом спросил тот, кто некогда был правителем Тепманоры — Края Деревьев с Белыми Стволами.

Воин не отвел глаз.

— Беседы, мой господин, — ответил он.

— Беседы?! — рассмеялся полководец. — Не ты ли подал мне меч тогда, помнишь? О чем тут можно говорить? Чего еще ты хочешь от меня?

Лицо воина помрачнело, взгляд невольно метнулся к перстню. И знак, отчеканенный на этом перстне, преследовал его везде и повсюду. Тот, кто когда-то был Фирэ, рождался под этим знаком. Он пользовался вещами, помеченными эмблемой, похожей на этот знак. И он, бывало, умирал от укуса животного, которого этот знак олицетворял…

Да, каждый раз, каждое новое воплощение он помнил это и каждый раз, в каждом новом воплощении должен был становиться на одно колено пред названным своим отцом и подносить ему тот самый проклятый меч.

— Садись! — велел полководец, указывая на шитую золотом подушку, что лежала у его ног. — Что хочешь ты получить? Вы все постоянно чего-то хотите от меня… — рука безвольно соскользнула с края стола и упала на колени вечного воителя.

— Отпусти меня, отец, — попросил наследник.

— О-о-о! — протянул старый полководец. — О-о-о…

Вместо ответа он налил вина в два кубка; рубиновая жидкость переполнила сосуды и выплеснулась на низенький стол. Капли ее мерцали в свете факелов, словно зернышки гранатового плода, а в кубках она светилась, будто глаза разъяренного быка.

— Так расскажи, что отвратило тебя от моего Пути, ученичок?

— Я ошибся тогда. Из-за брата, чьего имени я теперь даже не помню. Все было не так, как я понял в тот день. Я утратил главное. А потом был другой день, и я ожесточился еще больше.

— Что же это за день такой?

— Это ночь. Ночь смерти Танрэй и дочери, которая могла бы у нее родиться. Вашей дочери. «Куарт» той девочки был Саэти. Моей Попутчицы, без которой дорога моя бессмысленна. С тех пор я не могу найти ее…

Лицо правителя потемнело. Невероятным, нечеловеческим усилием он собрался и презрительно ответил:

— Что ж, давай дружно всплакнем по этому поводу… К делу! Выбери. В одном из этих кубков — яд. Если ты выберешь безвредный, я отпущу тебя.

Не раздумывая, воин схватил ближайший и опорожнил его. Лучше умереть еще, еще и еще, чем жить, подчиняясь тому, о ком ты узнал всё. Можно ли считать жизнью существование по приказу Смерти? Воин был более чем уверен, что яд окажется в обоих сосудах и ему придется умирать, корчась под ногами смеющегося правителя в страшных муках. Но тот сдержал слово: Фирэ выбрал безвредный. Содержимое второго кубка повелитель выплеснул в миску своей собаке, и несчастный пес, вылакавший пойло, взвыл, заколотился на полу, а потом издох, изрыгнув кровавую пену.

— Хорошо. Ты везуч и отчаян, — улыбнулся полководец. — Уходи прочь. И еще… Верни мне меч, с которым ты прошел так много. В том числе — собственную смерть от его лезвия.

— Он у твоего стражника, — сбрасывая доспехи и оставаясь в одном тонком балахоне, который тут же подвязал на талии обычной веревкой из конского волоса, ответил бывший воин.

Перед ним расстилалась пустыня, от горизонта до горизонта. И юноша побежал прочь.

Правитель вышел вслед за ним и кликнул стражу:

— Почему же вы не гонитесь за дезертиром?! Мне нужно его сердце! Ну, и голова в придачу… — с ухмылкой добавил он.

Беглец спасался от погони. Если его догонят, то отнимут главное — Память. Впереди, словно оазис для умирающего скитальца по пустыне, мерцал храм Бессмертной Птицы. Именно — мерцал: пот заливал глаза Фирэ и выедал их пуще горючих слез, а раскаленный воздух разрывал грудь точно ржавыми крючьями.

А войско Черного Горизонта, хромоногого воителя, огненными саламандрами нагоняло его.

Юноша в последнем рывке, обожженный самой прыткой ящерицей, нырнул меж двух колонн храма в неизвестность. И огненная волна отхлынула.

Он очутился возле храмового бассейна. Какие-то люди окружили его. Их было много, и беглец не смог сосчитать их количество. Они стали вначале называть свои имена, потом спросили его. Он ответил, что Фирэ.

— Так ты Коорэ! — с улыбкой радостного узнавания сказал некто, и в нем бывший воин признал Атембизе, которого последний раз видел дикарем Ишваром на Рэйсатру.

— Где Учитель? — в нетерпении спросил Фирэ. — Мне многое нужно сказать ему!

— Нам всем нужно сказать ему многое, — ответили юноше. — Мы ждем его прихода…

— Его Восхождения?

— Нет, нет. Его объединения. И теперь у него и у нее своя битва, мы уже не в силах помочь им чем-либо.

И тут Фирэ увидел стоящую возле барельефа быка златовласую женщину в синей одежде. Он тотчас подошел к ней, упал на колени и прижался лбом к ее руке. Она опустила голову и грустно усмехнулась:

— Тринадцатый… Самый непокорный, самый противоречивый, самый любимый… И… так похожий на него…

— Прости меня, Танрэй… — прошептали губы Фирэ, а сам он согревался в солнечных волнах, идущих от нее. Согревался впервые за много тысяч лет.

Танрэй провела рукой по его темным волосам:

— Чтобы найти свою Попутчицу, тебе нужно покинуть Ростау. Так иди! Иди, и вернетесь вы вместе. Если будет, куда возвращаться…

— Будет! — крикнул Фирэ, вскакивая на ноги. — Будет! — добавил он и растаял за колоннами храма.

ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ ИЮЛЯ. МЮНХЕН

Андрей не перестал еще видеть медленно растворяющиеся в воздухе колонны храма, когда разум его уже уловил звуки из другого пространства.

Рядом стояла толстозадая медсестрица и вопрошала, в состоянии ли он принять посетителей. Серапионов тут же поднялся, и слабой болью напомнил о себе некогда перебитый хребет. Андрей почти привык к тому, что садиться нельзя, и поэтому занял свое любимое место у окна. Стоя, разумеется, стоя…

Отсюда была прекрасно видна «его» беседка. Ему почему-то захотелось добавить — «счастливая беседка».

— Угадай, кто? — в палату, чуть приотворив дверь, заглянул Рушинский и скроил презабавную мину. — Гостей ждешь?

— А как же! Добрый день, — Андрея радовала любая возможность поговорить на родном языке, хотя после своего отчетливо запомнившегося сна он точно знал, что русский ему вовсе не родной…

— Заходьте, барышня! — Виктор Николаевич кхекнул, посторонился и пропустил в помещение свою старшую дочь. — Вот, мамулю поехала проведывать, да как про тебя услышала — ни в какую уезжать. Пока, грит, Андрюшу не увижу — в машину не сяду!

— Па, ну что ты выдумы… — она осеклась.

Рушинский повел плечами, пожал Андрею руку и отошел в сторонку, выкладывая из кейса обещанные книги.

Ольга смотрела на Серапионова лучистыми голубыми, словно родниковая вода в солнечный день, глазами. В первый момент Андрею подумалось, что она очень сильно похожа на одну известную русскую актрису. На Ирину Алферову. Которая, кстати, тоже родом из Новосибирска, как и Оля. Но не это потрясло Андрея. Не то, что она стала необыкновенной красавицей за прошедшие годы. Теперь он восполнил многое из того, что растряс, разбросал за свой долгий путь. Перед ним стояла сама Саэти, которую он не увидел, не разглядел в тот Новый Год, удрученный своими — сейчас он уже мог с уверенностью сказать: мелочными — проблемами. И снова едва не упустил главное.