Душехранитель, стр. 171
Ученик слегка поклонился и убежал прочь. В глубине дома тут же раздалось ворчание матери Танрэй, в очередной раз повествующее о том, что уважающая себя оританянка должна, будучи в священном состоянии, любоваться прекрасным, а не проводить время в обществе обезьяннолицых дикарей. Иначе ребенок может родиться ущербным.
Танрэй молча застегнула мягкий золотистый поясок, так замечательно подходивший к ее наряду, потрепала за ухом Ната и выпорхнула на улицу. Сердце женщины колотилось. Она знала только одного человека, который помог бы ей разобраться в той путанице, что владела сейчас ее мыслями.
— Паском, вы можете уделить мне некоторое время?
Старый кулаптр, прищурившись, окинул ее взглядом и впустил в свой кабинет.
Танрэй любила бывать здесь. У Паскома пахло совсем не так, как в обычных кулапториях. Он не пренебрегал отварами, настойками, стеклянные шкафчики были до отказа набиты сушеными лекарственными травами, помогающими при различных хворях. И еще, кроме запаха, здесь царила особая энергетика — спокойствия, уверенности, безмятежности. Когда старый целитель что-либо делал, на это хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь, не двигаясь и испытывая невыразимое удовольствие от каждого его жеста. Как с завязанными глазами Танрэй всегда угадала бы присутствие Паскома, так же она узнала бы вслепую и эту комнату…
— Конечно, девочка. Садись. Выпей вот этого.
Она послушно глотнула из фарфоровой кружки, которую кулаптр подвинул к ней — будто ждал, что она придет. Это было вкусно, к тому же легкая тошнота и головокружение, преследовавшие Танрэй по утрам вот уже примерно полцикла Селенио, исчезли, едва она допила отвар.
— Слушаю тебя, сердечко.
Танрэй улыбнулась. Сердечком она мысленно звала не так давно поселившегося в ней малыша. Наверное, с подачи Тессетена, обратившегося к нему, как к Коорэ, что в современном языке означало то же, что в древнеорийском — коэразиоре. То есть «сердце»…
— Вы много рассказывали мне об Але, кулаптр, — прошептала Танрэй, оглядываясь на дверь: она неосознанно желала, чтобы этот разговор произошел лишь между ними двоими. — О прежнем Але. И я всегда забывала вас спросить: он раньше выглядел точно так же, как и сейчас, или по-другому? Это очень важно, Паском, милый! Расскажите.
— Вот что! — старик тихо засмеялся и погладил ее по руке. — Ну, значит, пришло время тебе об этом спросить, а мне — рассказать… Выглядел твой Ал совсем иначе, девочка.
— Опишите мне его! Пожалуйста! Вы же все умеете — так нарисуйте!
— Да зачем же такие сложности? Я ведь не художник, да и времени у нас с тобой немного: меня пациенты ждут, тебя — ученики. Постарайся успокоиться, «причеши» свои мысли.
Танрэй поняла, что он задумал, и приготовилась. Едва она прикрыла глаза, ей показалось, что кулаптр обнял ее. Где-то в голове, на уровне лба, но внутри, вспыхнуло солнышко. Оно покатилось выше, выше, к макушке, вошло в «зенит», нырнуло к затылку…
Женщина вначале ощутила легкую дрожь во всем теле, а потом ощущение плоти растаяло…
…и вновь появилось.
Она стоит на балконе огромного здания-шара, воздвигнутого почти на самой верхушке горы в Эйсетти. Отсюда видно весь город, купающийся в лучах восходящего солнца. «Заря, свет которой…» — начали было шептать ее губы, но тут плечи ощутили нежное прикосновение.
И — снова яркая вспышка, озарение. Обернувшись, Танрэй видит перед собой его. Ала. Длинные пепельно-русые волосы перехвачены на лбу темным ремешком, чудесные темно-серые глаза, верные черты лица. Он совсем непримечателен, этот Ал. Он обычен. Но в глазах его светится Душа. И более не нужно ничего. Ничего.
Танрэй захотелось заплакать по нему, как по утраченному Оритану. И тогда картина померкла.
— Я знала… — со слезами, переполнившими глаза, пробормотала Танрэй, до мелочей вспоминая незнакомца, который увел ее из павильона за несколько минут до катастрофы. Память воскресила и то, что было потом, на берегу Кула-Шри…
— Хочешь, я расскажу тебе одну старую легенду? Уже никто не знает, откуда пришла она… — Паском сел перед нею прямо на стол, взял ее за руки. — И никто не ведает, когда ей суждено умолкнуть. Она об Учителе и Ученике.
— Расскажите… — чуть слышно согласилась женщина, и, сморгнув слезы, подняла зеленовато-янтарные глаза на кулаптра.
— В одном селении жил старый мудрец. И был у него Ученик. Всему обучил мудрец своего воспитанника. И однажды тот возомнил, что теперь он стал гораздо умнее своего Учителя. Юноша пошел на хитрость. Он поймал большого мотылька с лазурными крылышками и спрятал его в кулаке, а сам подумал: «Предложу-ка старику задачу: пусть догадается, что у меня в руке. То, что там бабочка, он, конечно, узнает. Но спрошу его, живая она или мертвая. Если он скажет, что живая, то я сдавлю ее, и бабочка умрет. А скажет, что мертвая — отпущу, и она улетит». С этими мыслями пошел Ученик к своему наставнику. «Что в руке моей, Учитель?» — спросил он. «Мотылек», — спокойно ответил мудрец. «А жив он или мертв, Учитель?» — продолжал хитрый юноша. Посмотрел на него старый Учитель и ответил: «Сделаешь вот так, — он крепко стиснул кулак, — и мотылек умрет. А сделаешь так, — мудрец раскрыл ладонь и дунул на нее, — останется в живых. Все в твоих руках, мальчик!»
Танрэй молча смотрела на него. Паском долго перебирал ее тонкие пальчики. А потом наконец произнес, очень просто, но с лукавой улыбкой:
— Все в твоих руках, сердечко. Ступай.
И ей показалось, что в ладони затрепыхалась плененная бабочка.
ПЕРВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. СПУСТЯ ПОЛГОДА. АРИНОРА
Уроки шли своим чередом. Восьмилетние астгарцы обучались счету. Маленькая Каэн-Тоэра, покусывая кончик своей тоненькой белокурой косички, решала задачку. В учебной комнате стояла тишина, только малыши сосредоточенно поскрипывали грифелем по своим досочкам.
И неожиданно тишина взорвалась безумным воем.
— Поднимитесь с ваших мест, ученики, — приказал учитель. — Встаньте в ряд возле двери…
Каэн-Тоэра слышала от родителей о войне и уже знала, что будут взрывы, от которых нужно прятаться, прятаться долго, глубоко под землей. Ей стало страшно, так страшно, что отнялись ноги и руки. Девочка присела на корточки у стены и зарыдала. Раздались смешки других детей, но их заглушал идущий отовсюду жуткий вой.
— Каэн-Тоэра, что ты? — спросил преподаватель, склоняясь над нею. — Вставай, нам нужно идти!
— Я… н-н-н… я н-не хочу… н-не хочу умирать… — захлебываясь спазмами, промычала малышка. — Г-где мама?
— Каэн-Тоэра, но это лишь условная тревога, разве ты не знаешь?!
Однокашники подняли ее на смех:
— Поверила! Поверила!
Ее ручонки ходили ходуном. Господин Уин-Луан поднял ее, прижал к своей груди и поторопил остальных.
— Это неправда, да? — шептала она в ухо учителю, заметно успокоившись. — Это неправда?
— Неправда, Каэн-Тоэра, неправда!
Они покинули сфероид здания школы и теперь спускались куда-то вниз, по лестнице в шахте запасного выхода. Освещение здесь было тусклым, и даже смельчаки, недавно дразнившие Каэн-Тоэру, перетрусили и начали хныкать. А ей было спокойно обнимать шею Уин-Луана и знать, что все это понарошку.
Учитель вел их по длинным подземным переходам. Потом они очутились в большой, круглой и хорошо освещенной комнате с множеством дверей. Девочка увидела, что здесь уже находятся другие дети и учителя.
Поставив Каэн-Тоэру на пол, господин Уин-Луан подошел к пожилой женщине и о чем-то спросил.
Девочка протяжно, уже с облегчением вздохнула и, стирая сквозь всхлип непросохшие слезы, улыбнулась. Многие ребятишки затеяли игру, гоняясь друг за другом, однако наставники тут же призвали их к порядку.
Они пробыли здесь недолго. Чей-то голос объявил, что тревога закончена и можно возвращаться на свои места.
Вновь построив ребятишек гуськом, учителя стали выводить их из большой комнаты. Только теперь Каэн-Тоэра смогла понять, как глубоко под землей они находились. Ее ножки даже устали подниматься по ступенькам.