Том 7. Мертвые души. Том 2, стр. 22

«А, это так, это так», сказал Леницын, наклонив совершенно голову на бок.

«Как приятно встретить единомыслье!» сказал Чичиков. «Есть и у меня дело, и законное, и незаконное вместе: с виду незаконное, в существе законное. Имея надобность в залогах, никого не хочу вводить в рыск платежом по два рубли за живую душу. Ну, случится, лопну, — чего боже сохрани, — неприятно ведь [будет] владельцу, я и решился воспользоваться беглыми и мертвыми, еще не вычеркнутыми из ревизии, чтобы за одним разом сделать и христианское дело, и снять с бедного владельца тягость уплаты за них податей. Мы только между собой сделаем формальным образом купчую, как на живые».

«Это, однако же, что-то такое престранное», подумал Леницын и отодвинулся со стулом немного назад. «Да дело-то, однако же, такого рода…» начал <он>.

«А соблазну не будет, потому что втайне», отвечал Чичиков: «и притом между благонамеренными людьми».

«Да все-таки, однако же, дело как-то…»

«А соблазну никакого», отвечал весьма прямо и открыто Чичиков. «Дело такого рода, как сейчас рассуждали: между людьми благонамеренными, благоразумных лет и, кажется, хорошего чину, и притом втайне», и говоря это, глядел он открыто и благородно ему в глаза.

Как ни был изворотлив Леницын, как ни был сведущ вообще в делопроизводствах, но тут он как-то совершенно пришел в недоуменье, тем более, что каким-то странным образом он как бы запутался в собственные сети. Он вовсе не был способен на несправедливости и не хотел бы сделать ничего несправедливого, даже и втайне. «Экая удивительная оказия», думал он про себя. «Прошу входить в тесную дружбу даже с хорошими людьми! Вот тебе и задача!»

Но судьба и обстоятельства как бы нарочно благоприятствовали Чичикову. Точно за тем, чтобы помочь этому затруднительному делу, вошла в комнату молодая хозяйка, супруга Леницына, бледная, худенькая, низенькая, но одетая по-петербургскому, большая охотница до людей comme il faut. За нею был вынесен на руках мамкой ребенок-первенец, плод нежной любви недавно бракосочетавшихся супругов. Ловким подходом с прискочкой и наклонением головы на бок, Чичиков совершенно обворожил петербургскую даму; а вслед за нею и ребенка. Сначала тот было разревелся, но словами: «Агу, агу, душенька», и прищелкиваньем пальцев, и красотой сердоликовой печатки от часов Чичикову удалось его переманить к себе на руки. Потом он начал его приподымать к самому потолку и возбудил этим в ребенке приятную усмешку, чрезвычайно обрадовавшую обоих родителей. Но, от внезапного удовольствия или чего-либо другого, ребенок вдруг повел себя нехорошо.

«Ах, боже мой!» вскрикнула жена Леницына: «он вам испортил весь фрак!»

Чичиков посмотрел: рукав новешенького фрака был весь испорчен. «Пострел бы тебя взял, чертенок!» подумал он всердцах.

Хозяин, хозяйка, мамка, все побежали за одеколоном: со всех сторон принялись его вытирать.

«Ничего, ничего, совершенно ничего», говорил Чичиков, стараясь сообщить лицу своему, сколько возможно, веселое выражение. «Может ли что испортить ребенок в это золотое время своего возраста!» повторял он; а в то же время думал: «Да ведь как, бестия, волки б его съели, метко обделал, канальчонок проклятый!»

Это, повидимому, незначительное обстоятельство совершенно преклонило хозяина в пользу дела Чичикова. Как отказать такому гостю, который оказал столько невинных ласк малютке и великодушно поплатился за то собственным фраком? Чтобы не подать дурного примера, решились решить дело секретно, ибо не столько самое дело, сколько соблазн вредоносен.

«Позвольте ж и мне, в вознагражденье за услугу, заплатить вам также услугой. Хочу быть посредником вашим по делу с братьями Платоновыми. Вам нужна земля, не так ли?»

<заключительная глава> [13]

Всё на свете обделывает свои дела. Что кому требит, тот то и теребит, говорит пословица. Путешествие по сундукам произведено было с успехом, так что кое-что от этой экспедиции перешло в собственную шкатулку. Словом, благоразумно было обстроено. Чичиков не то, чтобы украл, но попользовался. Ведь всякой из нас чем-нибудь попользуется: тот казенным лесом, тот экономическими суммами, тот крадет у детей своих ради какой-нибудь приезжей актрисы, тот у крестьян ради мебелей Гамбса или кареты. Что ж делать, если завелось так много всяких заманок на свете? И дорогие рестораны с сумасшедшими ценами, и маскарады, и гулянья, плясанья с цыганками. Ведь трудно удержаться, если все со всех сторон делают то же, да и мода велит — изволь удержать себя. Ведь нельзя же всегда удерживать себя. Человек не бог. Так и Чичиков, подобно размножившемуся количеству людей, любящих всякой комфорт, поворотил дело в свою пользу. Конечно, следовало бы выехать вон из города, но дороги испортились. В городе между тем готова была начаться другая ярманка — собственно дворянская. Прежняя была больше конная, скотом, сырыми произведениями, да разными крестьянскими, скупаемыми прасолами и кулаками. Теперь же всё, что куплено на Нижегородской ярманке краснопродавцами панских товаров, привезено сюда. Наехали истребители русских кошельков, французы с помадами и француженки с шляпками, истребители добытых кровью и трудами денег — эта египетская саранча, по выражению Костанжогло, которая, мало того, что всё сожрет, да еще и яиц после себя оставит, зарывши их в землю.

Только неурожай да несчастный в самом <… > [14] удержали многих помещиков по деревням. Зато чиновники, как не терпящие неурожая, развернулись; жены их, на беду, также. Начитавшись разных книг, распущенных в последнее время с целью внушить всякие новые потребности человечеству, возымели жажду необыкновенную испытать всяких новых наслаждений. Француз открыл новое заведение — какой-то дотоле неслыханный в губернии воксал, с ужином, будто бы по необыкновенно дешевой цене и половину на кредит. Этого было достаточно, чтобы <не только> столоначальники, но даже и все канцелярские, в надежде на будущие взятки с просителей [15] Зародилось желанье пощеголять друг пред другом лошадьми и кучерами. Уж это столкновенье сословий для увеселения!.. Несмотря на мерзкую погоду и слякоть, щегольские коляски пролетали взад и вперед. Откуда взялись они, бог весть, но в Петербурге не подгадили бы. Купцы, приказчики, ловко приподымая шляпы, запрашивали барыш. Редко где видны были бородачи в меховых горлатных шапках. Всё было европейского вида с бритыми подбородками, всё исчахл<ое> <?>, и с гнилыми зубами.

«Пожалуйте, пожалуста. Да уж извольте только взойти-с в лавку. Господин, господин!» покрикивали кое-где мальчишки.

Но уж на них с презрением смотрели познакомленные с Европой посред<ники>, изредка только с чувством достоинства произносили: «Штакет», или: «Здесь сукны зибер, клер и черные».

«Есть сукна брусничных цветов с искрой?» спросил Чичиков.

«Отличные сукна», сказал купец, приподнимая одной рукой картуз, а другой указывая на лавку. Чичиков взошел в лавку. Ловко приподнял доску стола <?> и очутился на другой стороне его, спиною к товарам, вознесенным от низу до потолка, штука на штуке, и — лицом к покупателю. Опершись ловко обеими руками и слегка покачиваясь на них всем корпусом, произнес: «Каких сукон пожелаете?»

«С искрой оливковых или бутылочных, приближающих<ся>, так сказать, к бруснике», сказал Чичиков.

«Могу сказать, что получите первейшего сорта, лучше которого только в просвещенных столицах можно найти. Малый, подай сукно сверху, что за 34 номером <?>. Да не то, братец. Что ты вечно выше своей сферы, точно пролетарий какой! Бросай его сюда. Вот суконцо». И, разворотивши его с другого конца, купец поднес Чичикову к самому носу, так что тот мог не только погладить рукой шелковистый лоск, но даже и понюхать.

«Хорошо, но всё не то», сказал Чичиков. «Ведь я служил на таможне, так мне высшего сорта, какое есть, и притом больше искрасна, не к бутылке, но к бруснике чтобы приближалось».

вернуться

13

Из более ранней, чем остальные главы, редакции.

вернуться

14

В автографе пропуск недостающего текста ничем не обозначен.

вернуться

15

Фраза не закончена.