Собачья площадка, стр. 47

Господи, никак, рвут кого-то?.. Или меж собой свара?..

Собак бомж не боялся. Еще в детстве отец объяснил: покажи пустые руки, и от тебя отстанут, но такая версия поведения годилась для псов деревенских, которым, кроме двора, защищать нечего. У этих же квартиры находились неведомо где, в блочной коробке, а защищать надо главным образом хозяев, что куда важнее ворот, телеги или молочного поросенка.

Увидеть и оценить происходящее Евсею мешали кусты. Он не стал мешкать, обходя по кругу, а вломился в самую гущу. Прямая, как известно, кратчайшее расстояние.

Собаки, поглощенные раздиравшими их чувствами, не сразу обратили внимание на шум в кустах. Наиболее рьяные — кавказец и доберманши — захлебывались от злобы, как туберкулезные больные от кашля.

Утро не предвещало ничего нехорошего, и потому гвалт, а в нем явственно слышался человеческий крик и звериный рык, вызвал невыносимую боль в голове и панику. В прошлом, когда он лишился памяти, где-то на берегах Волги на него вот так же напали собаки на свалке химических отходов. Это были лысые твари, которым жизнь оставалась протяженностью в один сезон. Он тогда еле отбился. Но вынес твердое убеждение: если хочешь выжить — помогай другим. Так складывалось по жизни. Когда Евсей никому не был нужен, всегда находился человек, который брал чуть-чуть, а давал взамен неизмеримо больше — участие. Не беда, что многие просто не могли помочь. Для Евсея главным было, что его слушают. Слушают и не смеются.

Потому-то Евсей вылез из котлована. Впереди, разделяя его и собак, бесформенным клубком путались кусты. Он ломился через гущу и пошел вперед, как медведь. Выскочив на лысину, увидел «Ладу», а вокруг скопище тварей. На один момент, всего на один, в голове мелькнула свалка под Костромой, оскаленные морды лысых уродцев, и он кинулся прочь.

Евсей струсил.

Евсей побежал.

Первым его заметила Зира. Бегущий человек сам по себе представлялся ей виноватым. Иначе зачем бежит? Зира не могла и не умела лаять. Она просто выделилась из стаи и бросилась за Евсеем.

Человек, бежал прытко, высоко подбрасывая ноги, и тратил на это движение лишнюю энергию. Догнать его было несложно.

Доберманы, так и не прокусив задние колеса «Лады», заметили движение в стае, на миг всего-то оторвались и бросились вдогонку.

Образовался клубок из человека и зверей, из страха и злобы, из отчаяния и ненависти.

Евсей успел подумать, что дочь в Донецке устроена.

Для бегущих в обход котлована людей изменился мир. Они превратились в преступников, хотя сами ещё этого не подозревали.

Евсей лежал., запрокинув к небу порванный кадык, и на лице его застыло изумление происходящим. Ни крики хозяев, ни лай собак, ни суетливые действия вокруг тела больше его не интересовали. Не могли интересовать, потому что все земное: документы, дочери, жены — отошло к оставшимся. К живущим.

С хозяевами собак началась истерика. Качок с испачканными кровью руками оказывал первую помощь, совершенно безумно оглядывался вокруг и твердил, что не виноват, его собака умерла и не принимала участие в гоне. Хозяйка немки, увидев окровавленную морду своей собаки, повалилась в обморок. Образовался новый очаг смерти, и вокруг суетились более мужественные. Один Иванов стоял отрешенным Наполеоном к вечеру Бородинского сражения.

Удивительная пустота.

Ни желаний.

Ни действительности.

Вот ОНО!

Кого и как пробило? Или три такта Бетховена, или тремоло Альбани, или незабываемая труба Армстронга, но что-то с ними произошло. Стояли истуканами.

— Мы же преступники, — выделилось из Ольги Максимовны, — мы человека убили…

Повисла пауза, которую никому не дано было объяснить.

Никому, кроме Иванова.

— Так… — сказал он, глядя на труп, — вот мы все и завязались. Молчать! Никто не виноват. Виноватых конкретно нет. Что будем делать?

Ответом Иванову было подавленное молчание.

— Он был ничей. Останется ничем. У кого есть лопаты?

Под страшным гипнотическим обаянием Иванова все поняли, что за такое грозит тюрьма. Моментально вспомнились родственные отношения: как там они без меня будут?.. Они — преступники. Законченные.

Без всяких яких. Вот он лежит, нелепо выкрутив ноги, враскоряку и больше уже никогда не встанет! Не намусорит в подъезде, не наплюет в лифте, утром не будет спорить с воронами за помойку. Нашлась лопата.

— Боже, что мы делаем?

Этот вопрос стоял перед всеми, но все — это куча, это толпа, это свора. И уже вырыта яма. И сыплется земля на открытые в изумлении глаза бомжа. И нет у него сил ни сморгнуть, ни поднять руку. Он мертв.

— Нет… Я выхожу из вашего общества… — сказала Ольга Максимовна, и её начало рвать.

— Никто и ниоткуда не выходит. Мы похоронили никчемушного человека. Ни паспорта, ни денег. Он даже не был Паниковским. Я не позволю загубить начатое благое дело. Никто и никогда не убедит меня в том, что дело обходится без жертв. Всегда было и будет. Надо переступить. Сегодня мы ошиблись. Впредь ошибки должны быть исключены. Горько говорить такие вещи, но ещё горше ничего не делать и смотреть, как разворовывают страну, как у нас, истинных хозяев державы, отнимают самое дорогое — чувство собственного достоинства.

Хозяйку немки привели в чувство с помощью валидола.

Сардор плакал.

— Всем разойтись! — приказал Иванов, и кучка людей подчинилась, потому что никто не знал, что делать дальше.

Впереди у них была целая ночь раздумий, жалоб, слез и сомнений. Кто-то вспомнит детство, кто-то ничего не вспомнит, глядя на плохо отштукатуренный потолок, но всеми органически ощутится скверна, проникшая в организм и разрушающая воспоминания о добром, простом и хорошем…

Расходились в молчании. Никто не хотел смотреть на соседа. Почти так же, как дать в долг, а потом стесняться спросить: когда же?

Один Погер ничего не знал и не соображал. Через десять минут после общего расхода по мастям вышел с Рашей на пустырь в поисках Евсея, но собака притащила ему ботинок бомжа. Ничего более.

Адвокат очень удивился. Ботинок хоть и грубой свиной кожи, но представлял собой ноский предмет и выброшен просто так быть не мог.

Глава 32

Они собрались на плитах в тот же вечер. Вернее, Хорек собрал их после обеда. Собрал экстренно. Сообщение предстояло сделать неординарное. И он его сделал. Решение давалось мучительно. Сначала должны были осмыслить услышанное. При всей своей браваде и независимости именно здесь и сейчас выяснилось, что никто толком не знает, что надо и что не надо делать, как поступить; Среди них не было даже ни одного доморощенного философа или юриста.

Свое сообщение Хорек начал с болезни матери. Его прервали. Все знали, что из-за болезни он уже раз попал на собрание. Тогда они не придали особого значения объединению собачников, но то, что было рассказано после, просто не укладывалось в головах.

— Заливаешь, Хорек, — усомнилась первой Лолита.

Все облегченно вздохнули, так как не могли переварить даже самого факта. А факт был таков, что, вынужденный вывести Тобби для отправления естественных надобностей. Хорек наблюдал травлю собачниками сначала хачика, а затем как взбесившиеся псы разделались с бомжом. Ему никто не верил. Да, взрослые — косны и самолюбивы, живут по установленным, нелепым правилам, ханжи и лгуны по жизни, но, осознавая свою экономическую зависимость и ненавидя старшее поколение именно за это, тем не менее открытого бунта не поднимали. Им незнакома была система ошибок, которую прошли родители, да и знать её тинэйджеры не хотели. У них все будет не так.

Долговязый предложил всем пройти на место происшествия. Так и сделали. Хорек показал кусты, где стоял с Тобби, где стояла машина, и они обнаружили отпечатки протекторов «Лады». Потом лестницу, по которой выбрался из котлована бомж. Далее проследовали его маршрутом. Действительно, земля на том месте, что указал Хорек, была програблена садовым инвентарем и представляла собой идеально вычищенное пространство десять на десять метров, словно над этим местом произошел взрыв экологической бомбы. Ни осколков стекла, ни окурков, ни жестяных упаковок от пепси или пива. Чисто, как на собственной даче.