Собачья площадка, стр. 33

Не зная, что сказать, к какой терминологии прибегать и вообще не ведая терминологии, Иванов попытался собрать мысли в кулак и выражаться предельно ясно.

— Это вопрос щекотливый. Я новичок в нем и, может быть, оскорблю ваши чувства, а их я, поверьте, глубоко уважаю, но со мной такое впервые. Понимаете, всю жизнь не мог уразуметь, почему женщины меня почти не интересуют в физиологическом смысле слова, почему я не интересую женщин в этом же смысле, и только после встречи с вашим другом… с подругой… понял, так дальше продолжаться не может. Я тут объявления читал…

— Да не давал я никаких объявлений! — взревел атлет.

— Не давали, — согласился Иванов. — Но ведь люди живут же так… Втроем…

— Втроем?! Вадька, сучок корявый, ты мне что обещал, гад?! Я же тебя к психоаналитику водил… Я за тебя тыщами зеленые клал, а ты опять! — побагровел почти до инсульта атлет и двинулся вниз по ступеням.

— Он ни в чем не виноват… Это все я, — попытался защитить свою подругу Николай.

— Ты?..

Бульдозер развернулся в его сторону.

— Зверь! — завопил Иванов, чудом уворачиваясь от просвистевшего около лица кулака.

Коричневая туша с легкостью акробата на подкидной доске взвилась в воздух и перелетела забор одним махом. Второй прыжок закончился на плечах атлета, который, несмотря на собственный вес, грохнулся наземь. Если бы не намордник со стальным каркасом, можно было смело заказывать место на кладбище.

Вадик по-бабьи заверещал и вцепился в локоть Иванова.

— Это же мой брат… Что ты делаешь?.. Спаси!.. Иванов, сам не ожидавший такого эффекта, бросился к собаке и ухватился за жесткий ошейник. Он тянул Зверя вверх и молил Бога, чтобы кожа выдержала, а внутренние шипы подействовали. Зверь успокоился секунд через десять. Иванов успокоился только на тропинке. Близость станции обозначилась пронзительным свистком электрички, который, собственно, и заставил мозги Иванова вновь заработать. Мастиф вышагивал рядом, всем своим видом показывая, что ничего страшного не произошло. Рядовая драка. Никто и никуда не будет заявлять, а потому беспокоиться решительно нечего.

Человек так быстро совладать со своими чувствами не мог. Как только увидел будку строителей, будто током пронзило. Вот сволочи. Перед ним прямо на землю сгружали грузовик асфальта. На кой хрен в лесу асфальт? Сейчас как травану собакой… Небось побежите, пятки салом смазавши.

Но не траванул. Прошел мимо. Вторая мысль — «что потом будет» — остановила. Но так и не успокоившись, вошел в тамбур, искренне желая, чтобы снова появились контролеры. Контролеров не было весь путь до Москвы, зато стояли двое. Он и Она. Молодые. Лет по четырнадцать. Они и любить-то как следует не умели. Просто стояли и получали удовольствие от случайного прикосновения друг к другу, когда электричка уходила на очередной вираж. Просто притягивались друг к другу. Иванов посмотрел на собаку. Собаке было все равно. Она тоже увидела пару. Но, в отличие от хозяина, подумала другое.

Наконец пошли ближние пригороды с гаражами и кучами мусора. Он вышел на своей платформе и побрел к дому. Впереди лежал пустырь, нагло раскинувшийся во всей своей неприглядности. В Америке тоже есть пустыри, но они не такие, подумал Иванов.

Они увидели его одновременно. Ротвейлер. Он стоял и любезничал с ничего не значащей шавкой. Даже щеки у Зверя опустились ниже, чем обычно. «О чем это они?.. Какие такие общие интересы?» Зверю вдруг захотелось подбежать к парочке и по-простецки спросить: «О чем?» Но рядом шагал хозяин, и потому Зверь поднял морду.

— Что? А не задать ли тебе им трепку? «Да что же такое он говорит? — подумал пес. — Стоят и стоят, никого не трогают, может, давно дружат…»

— Куси… Куси… — ещё сам не зная, как отдавать такую команду, прошипел Иванов.

— Это кого куси? Кого куси? — нависло над Николаем тело Валерия. — Ты здесь кто такой?

— С электрички, — сказал правду Иванов. — А вам-то что за резон?

— А резон мой вот какой…

И Иванову был показан кулак.

«Идиоты они, что ли, — подумал Зверь, но на всякий случай подобрался, — только бы эти двое не вмешались», — мелькнуло у него запоздало.

А Геркулес размышлять не стал. Собрав свои семьдесят килограммов в одну несокрушимую пружину, он кинулся на помощь хозяину с одной надеждой — сбить сразу, без промедления и сантиментов. Боковым зрением Зверь уловил опасность и подставил под удар плечо. Ротвейлер перекинулся через Зверя, прокатился несколько метров и, не поняв ошибки, вскочил на лапы для второй атаки. Но драгоценные секунды были проиграны. Теперь его встретили грудь в грудь, а хватка мастифа оказалась крепче. Сомкнутые на холке клыки держали мертво.

«Что же я делаю», — подумал Зверь.

«Откуда ты такой выискался», — мелькнуло у Геркулеса.

И они покатились в грязь.

Не было ни визга, ни рычания. Оба дрались, не зная, за что и почему. К ним нельзя было подойти. Иванов испугался до икоты, но, когда понял, что Зверь одолевает, внутренне отпустило. Появился даже азарт.

«Вот какой гад, всего второй раз на площадке, а туда же», — промелькнуло у Геркулеса.

«Всего второй раз, и надо же, влип в свару», кольнуло Зверя.

— Задушит же!.. — крикнул Валерий и, не обращая внимания на габариты мастифа, бросился разнимать собак голыми руками.

— Не задушит… Не таковский… Теперь они тащили их в разные стороны и не могли разорвать. Ни команды, ни удары на собак не действовали. Сработал рефлекс. Теперь обе боялись отпустить друг друга.

Спасение пришло неожиданно и неописуемо смешно.

— Брысь, вашу мать!..

Багровый от возмущения и выпитого, непьющий подполковник с дрыном в руках хрястнул по клубку собак, не разбирая ни силы, ни правоты. Он рисковал только собой. Собственным горлом, ибо разъяренные псы могли тут же покончить с разногласиями и объединиться против него.

— Брось дрын! — успел крикнуть Валерий и загородил собой подполковника.

Непонятно как, но Иванов понял, что надо делать, — встал рядом.

— Вот это собака, — совершенно не испытывая страха, выговорил Бубнов, — настоящий вожак.

Глава 24

Тот вечер не предвещал никаких экстремальных ситуаций или событий, существенно влияющих на жизнь дома. Первый теплый, по-настоящему весенний вечер. На небе ни облачка, ни птицы. Вороны уже угомонились, голуби попрятались по вентиляционным дыркам под плоскими крышами, а стрижи ещё не прилетели из жарких стран. Стрижам в московском небе ещё нечего было делать.

Зато у Бабкома время весенних сумерек — самый жаркий и плодотворный час дня. Час Бабкома. Одновременно его можно было бы назвать преддверием или увертюрой к собачьему часу, так как пройдет совсем немного времени, и вернувшиеся с работы владельцы четвероногих друзей поведут своих питомцев на прогулку.

Сегодня пищи для разговоров хватало. Обсуждали зверское убийство подполковничьего шпица, покупку Чубом машины, нападение на переводчицу из четвертого подъезда. Словом, было о чем. Но особенной темой стало появление нового собаковладельца. Собственно, не такой уж и новый. Можно даже сказать, старожил. Но до сих пор о его существовании имелись весьма скудные сведения. Скучный человек. Теперь Бабком напрягал десятки мозгов, серое вещество некоторых, пораженное склерозом, отказывалось реагировать на электрические импульсы эмоций, и тогда старческие и не совсем старческие лица сжимались в мучительную гримасу обиды и боли от бессилия вспомнить что-либо значительное. Выходит утром в девять. Жена в девять тридцать. Детей нет. Выписывает «МК». В нетрезвом состоянии замечен не был. Здоровается.

Мимо Бабкома прошли последние работающие жители дома. Настал черед выводки. Теперь пошли на выход те, кто вернулся раньше. Именно в это время на узкую площадку внутреннего двора вкатился грузовичок-полуторка. В кабине сидели трое: два пассажира, сопровождавших груз, и шофер. Они медленно ехали по двору и внимательно разглядывали таблички у входных дверей. Наконец остановились.