Карибский сувенир, стр. 6
Рядом со мной стоит Валентин Брянцев.
— «Сеертешка»… ах ты калоша, — говорит он, вглядываясь в знакомые очертания приближающегося судна, — все еще шлепаешь!
Да, еще шлепает по волнам, по морям, шлепает и трудится, добывает для страны многие тонны рыбы этот черный, как жук, потрепанный на вид траулер. Хотя уже год назад он мог тихо лежать в серой водяной мгле, по трубу увязнув в иле.
Помню, как я прочитал в прошлом году в одной из заметок газеты «Маяк» такие строки: «Гигантская волна с ревом обрушилась на беспомощный, потерявший управление траулер»… «Неужели все?» — подумал я.
«Потерявший управление»… Страшно это звучит — судну потерять управление в открытом, сотрясающемся десятибалльным штормом океане. Именно так и случилось с СРТ-4234 в прошлом году. Тогда на нем помощником капитана по научной части плавал Валентин Брянцев. Они искали рыбу на банке Джорджес. Выполнив всю программу работ, пошли домой. И тут случилось несчастье: вышел из строя двигатель, судно потеряло управление. Все бы еще ничего, но начавшееся волнение с каждой минутой усиливалось, и вскоре волны начали швырять судно с гребня на гребень, валить с борта на борт. Вода, свободно разгуливающая по судну, сорвала и унесла спасательные лодки, плотики, погнула трубу и стала заливаться через нее в машину. А тут еще ветер… ураганный, сокрушительный. Он налетел с юга, подхватил траулер и понес его на скалы острова Ньюфаундленд… Прошли сутки, двое, трое. Полузатопленный, изуродованный теплоход все ближе и ближе подносило к камням, у подножья которых кипела вода. Штурманы каждые шесть часов определяли местонахождение траулера и сообщали: «…до берега осталось двадцать четыре… восемнадцать… двенадцать… шесть часов…» Шесть часов! И все будет кончено. Голодные, измученные штормом люди — весь экипаж судна собрался в рубке. Чтобы не упасть, они изодранными в кровь пальцами цеплялись за приборы, держались друг за друга. Шесть часов. К терпящим бедствие уже вторые сутки спешит спасательный буксир, но поспеет ли он? Волны выбили в рубке двери; стекла, со звоном выскочившие из окон-иллюминаторов, впились своими острыми краями в лица, руки. Волны врывались в рубку и жадно облизывали своими пенными языками дрожащих от холода людей.
«Осталось часа полтора…» — сказал вахтенный штурман, убрал приборы в ящик и закрыл его на ключ: по-видимому, они больше не понадобятся…
Полтора часа… девяносто минут. Уже слышен оглушительный грохот налетающих на берег, дробящих скалы волн. Над самым судном несутся, цепляясь за него лохматыми краями, сизые, насыщенные влагой тучи. Лишь изредка среди них мелькает белесый диск солнца.
Девяносто минут! Девяносто минут жизни… Это очень немного. Но в эти девяносто минут неожиданно изменилось направление ветра, и воздушный поток с той же силой, с какой гнал разбитый теплоход к скалам, погнал его прочь от них, в открытый океан.
Но и там стало не легче: нахлебавшееся воды судно стало терять устойчивость, оно все резче кренилось и вдруг легло на борт… Потом, страшно заскрипев, вновь выпрямилось и стряхнуло с себя воду. А помощь уже близка — вот он, буксир! Траулер опять лег на борт, скрылся среди кипящего водоворота… Вот тогда-то автор заметки, один из тех, кто был на буксире, и подумал: «Неужели все?»
Но нет, не все. Люди на СРТ, рискуя быть смытыми за борт, сумели получить трос и закрепили его на траулере. Трос рвался и раз и два, и снова траулер валился на борт, и у всех замирало сердце: вот сейчас… сейчас он перевернется вверх килем! Но нет, не перевернулся, и люди снова ловили в ледяной воде трос и снова закрепляли его на исковерканном носу терпящего бедствие корабля. И буксир, напрягаясь, содрогался от днища до клотика, разворачивал СРТ на волну… А люди из рубки смотрели на толстый буксирный трос, и он казался им тонкой, ненадежной ниточкой жизни… Оборвись она — и все, смерть. Но моряки упорно боролись с природой и победили, осилили ее.
— Тогда в рубке гибнущего траулера я пообещал себе: выберусь живым из этой заварухи — никогда в море больше не пойду… — заканчивает свой рассказ Валентин и, усмехнувшись каким-то своим мыслям, сбегает по трапу на палубу.
Черный «сеертешка» уже подошел к «Олекме», и кто-то машет рукой, кричит:
— Валька, старик, давай сюда!
Отвратительно Ирландское море в феврале: шторм, шквальный ветер, плотные снеговые завесы.
На «Олекме» тихо: шторм рыбаку не помеха. Когда штормит, а двигатель работает четко, рыбаки лежат на койках а сладко спят, привычно вцепившись руками в ограждение копки, чтобы во время сильного толчка не очутиться на палубе.
А вот я спать не могу. Тело мое ерзает по койке взад-вперед, на лбу горячая испарина, в горле застрял горький, противный комок. Шторм играет на мне, как на гармошке: когда теплоход кренится на левый борт, тело мое растягивается, когда судно валится на правый борт, кажется, что тело мое сжимается… Но что поделаешь? Знал, на что шел. И я покорно растягиваюсь и сжимаюсь.
— Есть хорошие записи, будем тралить, — говорит, войдя в каюту, Николай Хлыстов, — поднимайся, пойдем в рубку…
— Тралить? В такую болтанку?
— А что делать? Не дожидаться же нам, когда все стихнет. Времени нет. А посмотреть, что за рыба, нужно обязательно.
Траление было тяжелым. Пока отдавали трал, пока его выбирали, люди на палубе промокли до нитки. Промокли, устали, но улов дал нам ответ на наш вопрос — рыба, расписавшаяся на эхолотной ленте, оказалась ставридой.
Удовлетворенно попыхивая сигаретой, капитан поставил на карте Ирландского моря кружочек: теперь сюда можно послать промысловое судно. Отсюда рыбаки уйдут не с пустыми трюмами…
Противное Ирландское море! Какое-то гнилое, туманное. То шторм, то мокрый снег или плотный туман. Или все вместо. Нам очень хотелось побыстрее расстаться с негостеприимным морем, но покинуть его можно было, лишь обследовав определенный участок моря площадью почти в 5000 квадратных миль. И «Олекма» день за днем бороздит серую, в клочьях пены воду. Бороздит море зигзагами-галсами, просматривая толщу воды своими электрическими глазами, отыскивая притаившиеся в глубине моря косяки рыбы.
Но всему приходит свое время. Обследовав банки Мелвилл-Нолл и Коберн, мы покидаем Ирландское море. Судно ложится курсом на зюйд, к Африке. Впереди — долгий переход. Лишь у мыса Кап-Блан мы застопорим на некоторое время двигатель судна.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Бискайский залив принял нас как эстафету у Ирландского моря и, забавляясь, стал подбрасывать на своих крутых, густо-фиолетовых волнах. Волны играли теплоходом — они «кикали» судно, пинали, толкали, пытаясь закружить его в кипящем водовороте.
Ох уж этот Бискай! Вечные ветры, дующие одновременно чуть ли не со всех направлений; низкие рваные тучи, цепляющиеся за гребни волн; бесконечная фантастическая пляска воды под разухабистые мелодии ветра, мечущегося в лютой злобе среди надстроек теплохода. По временам переполненные влагой тучи низвергают холодные ливни. И тогда весь мир сужается, становится тесным: дальше фок-мачты ничего не видно. Вода и ветер хотят остановить нас, повернуть назад, испугать своей необузданной силой…
Но нет, где им! Не раз благополучно пересекала «Олекма» этот беспокойный залив. Минует, пересечет его с севера на юг и сейчас. Судно упрямо карабкается с волны на волну, врезается в ливневую стену и пропарывает ее насквозь своим острым, задорно вздернутым носом.
Бискай не остановил нас. Мы оказались сильнее его. А может, мы благополучно миновали залив потому, что одному из научников пришла с берега радиограмма: «Бискай зпт пощади моего мужа и всех его друзей зпт они хорошие тчк».
Итак, Бискайский залив позади. Но не всем удается благополучно пройти его. Когда мы достигли вод Португальского побережья, радист поймал сигнал «SOS» («спасите наши души»). Взывало ко всему миру гибнущее судно… От нас оно было слишком далеко, да и нет необходимости идти к нему: настроившись на волну терпящих бедствие, кидал в эфир короткие торопливые сигналы радист спасательного французского буксира: «…иду на помощь… подтвердите согласие на спасение… согласие на спасение… подтвердите… подтвердите…»