Карибский сувенир, стр. 37
…А на палубе в это время, в самом ее центре, у носового трюма, ярко краснеют огоньки папирос и слышны голоса: матросы рассказывают друг другу разные морские истории. Когда все истории и происшествия иссякают, вспоминают профессора, с которым команда плавала в предыдущем рейсе. Впечатлениями о нем обычно делился Петрович.
— До чего же хороший мужчина был… — задумчиво начинает боцман, — вежливый, обходительный. Если когда и ругался, то потом всегда «простите» говорил. Кушал так, что смотреть приятно: пару мисок борща хлобыстнет, а потом еще второе, косточку погрызет и баночку литровую компотику выпьет… Но уж работает — страшно смотреть: в пять часов уже на ногах. Сидит себе, что-то под нос напевает и ножичком в рыбьих животах ковыряется. Четырнадцать, пятнадцать часов за столом с рыбами высиживал. А тралы — так всю рыбу руками перещупает! И только нас подгоняет: давай траление, еще, еще, еще… Всю команду загонял! Очень работящий мужчина был, очень…
— Рыб ему в мешочке там подарили, в Дакаре… — замечает кто-то из тьмы.
— Да, рыб… Две штуки. Это ему знаменитый профессор Кодена, тот, что определители рыб тропиков составляет, подарочек преподнес. В шелковом мешочке… Так рыбки в том мешочке до самого Калининграда и маялись. На иллюминаторе висели…
Живые рыбы в мешочке? Загнул, наверное, боцман! Но нет, боцман говорит чистейшую правду: привез профессор из далекой знойной Африки в прохладный туманный Калининград двух рыб. И не в аквариуме, а именно в шелковом мешочке.
Обычно рыб ловят удочкой или сетями. А этих рыб, о которых сейчас пойдет речь, добывают… лопатой. Да, самой обыкновенной. И не из воды, а выкапывают, будто картошку, из земли. Что же это за рыбы, обитающие в земле, словно черви? Называются они протоптерусами. Живут во многих африканских реках, плавают, ловят мелких рыбешек, лягушек, червей и другую живность. Но вот наступает засуха, реки мелеют и, наконец, совсем пересыхают. Все живые обитатели мутной воды гибнут. А протоптерусы? Высыхают вместе с водой? Нет. Они закапываются в сырой ил, сворачиваются клубком и засыпают. Не на день, не на два, а на весь период засухи, длящийся почти три месяца. Кожа протоптеруса выделяет особую слизь, которая, смешавшись с илом, образует вокруг рыбы нечто вроде твердого кокона. Но сон рыб не всегда бывает спокойным — жители ближайших к речке деревень берут лопаты и идут на пересохшую речку. Они раскапывают потрескавшуюся от зноя землю и вынимают из сухого ила тяжелые шары-коконы с протопгерусами. Дома их хранят в прохладном месте, впрок.
Захочется свежей рыбки — принесет хозяйка в дом кокон, расколет, как куриное яйцо, и бросит извивающуюся рыбину на сковородку…
Ну, а если протоптерус удачно избежит этой неприятности, то, как только на истосковавшуюся по влаге землю упадут тропические ливни, река вновь наполняется водой, кокон намокает и разваливается. Рыба выплывает и начинает охотиться: за время длительного поста она очень изголодалась и теперь рыскает в речке в поиске добычи…
Вот таких-то двух рыб и подарил советскому ученому Александру Николаевичу Пробатову французский профессор Кодена. Подарок очень оригинальный и дорогой — такие рыбы в СССР есть лишь в Московском зоопарке. Два месяца раскачивался шелковый мешочек около иллюминатора. А когда судно пришло в родной порт, Александр Николаевич налил в аквариум воду и опустил в нее илистые коконы. Земля набухла, рассыпалась, и рыбы выплыли; вылупились, словно цыплята, из илистых яиц. Выплыли и набросились друг на друга: протоптерусы — хищники и когда голодны, то пожирают более слабых, себе же подобных рыб. Пришлось их рассадить в разные аквариумы и срочно позаботиться о питании: накормить жирными неповоротливыми лягушками. Теперь злые протоптерусы живут в аквариуме Калининградского зоопарка. Живут, плавают в аквариуме и, наверно, удивляются — отчего же не пересыхает река?
Постепенно голоса на палубе смолкают. Наконец и боцман, тяжело вздохнув — может, оттого, что слушатели разошлись, или потому, что с берега, из дому, давно нет радиограмм, — тоже уходит.
Судно, чуть раскачиваясь, бежит по лунной дорожке навстречу луне. Где-то над мачтами нежно и таинственно попискивают не земными, а морскими голосами невидимые птицы. Иногда они налетают на фонари ходовых огней и разбиваются насмерть.
Отправляемся по каютам и мы. Уже поздно, и завтра рано вставать, но спать что-то не хочется. Сначала мы лежим молча и смотрим в открытый иллюминатор, в котором раскачивается черно-бархатное небо в россыпи крупных дрожащих звезд. Потом вспоминаем институт, наших общих друзей. Где-то они сейчас? Что делают? Сидят ли в институтских кабинетах и пишут отчеты о прошедших рейсах, составляют ли прогнозы на уловы рыбы или, как и мы, бороздят воды Атлантического океана? Конечно, одни корпят над научными трудами в кабинетах, а других, как и нас сейчас, раскачивают волны океана. Так уж всегда: одни на берегу, другие в море…
— Серега Кудерский где-то у Кейптауна, — говорит Виктор, — а потом они пойдут в Индийский океан.
— Рем Берников — в Гвинейском заливе… А Карасев уже, наверное, возвращается домой… Они работали у Багамских островов. Интересно, нашли они рыбу или нет?
— Рыбу? Конечно, нашли… — Над моей головой запищали пружины.
Сейчас мой сосед повернется на другой бок и, наверное, заснет. А я еще полежу вот так, с открытыми глазами. Подумаю о друзьях, об институте.
Я люблю свой институт. Здесь работают энергичные люди, пропахшие соленым морским ветром и свежей рыбой. Люди очень интересные, много повидавшие, побывавшие в далеких страдах, знающие, что такое ураганы, жажда и тяжелый рыбацкий труд.
В институте много лабораторий. Очень важных, нужных. В них за плотно прикрытыми дверями сидят серьезные люди в белых халатах. Ученые… Лаборатории, лаборатории… В одних создаются новые орудия лова рыбы, в других совершенствуются, изобретаются поисковые приборы, чертятся карты, составляются промысловые атласы, пособия для рыбаков, изготовляются новые виды продуктов из рыбы.
Но главная лаборатория нашего института — море, океан. Здесь, в океанских просторах, испытываются новые приборы, новые орудия лова, созданные в институте; здесь, в океане, мы ищем и находим рыбу для нашей страны.
И когда я думаю об институте, то представляю себе океан. Жизнь, работа — моя и моих друзей — связаны с этой синей беспокойной громадиной. Я провожаю в океан друзей; я жду их возвращения из очередного рейса. Или сам ухожу далеко и надолго… А иногда в открытом океане, в этой удивительной природной лаборатории, происходят прекрасные волнующие встречи: кто-то идет домой, в порт, а кто-то уходит от родных берегов все дальше и дальше. Навстречу трудностям, навстречу новым открытиям…
— Слушай, гаси свет, — раздается недовольный голос Виктора, — совесть надо иметь…
Щелкает выключатель. В каюте становится темно.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В иллюминаторе капитанской каюты — синее небо и ярко-синий океан. Только здесь, в тропиках, можно увидеть такую густую водную синеву. Только здесь, под жарким южным небом, природа находит в своей палитре такую необыкновенную, синюю, удивительно синюю краску. Находит и щедро, не жалея, расходует ее…
Океан сегодня тих и спокоен. Несколько дней он бушевал. А теперь — отдыхает. И, как отдыхающий после тяжелой работы человек, легко и спокойно дышит пологой, неторопливой зыбью. Она подкатывается под судно с левого борта, лениво шлепнув его в шершавый от наросших за рейс ракушек и водорослей борт, проскальзывает под килем и мчится в сторону Южной Америки, а теплоход вежливо клонится ей вслед, словно прощается.
Тихо, Прохладно. Да, здесь, в районе Гвианы, выдаются иногда изумительные дни: солнечные, с небольшим ветерком и прохладные, с температурой в двадцать семь, двадцать восемь градусов.