Собственник, стр. 28
Он уехал из Борнмута, ничем не выдав своих чувств, но через месяц вернулся и на этот раз повёл разговор не с самой девушкой, а с мачехой. Он пришёл к окончательному решению, он согласен ждать сколько угодно. И Сомсу пришлось ждать долго, а тем временем Ирэн расцветала, смягчались линии её девической фигуры, молодая кровь зажигала её глаза, согревала теплом матовые щеки; и, встречаясь с Ирэн, Сомс всякий раз делал ей предложение и после каждой встречи с тяжестью на сердце, но по-прежнему настойчивый и безмолвный, как могила, уезжал обратно в Лондон, увозя с собой её отказ. Он пытался уяснить себе тайные причины её упорства, но проблеск истины мелькнул перед ним только раз. Это было на одном из тех танцевальных вечеров, которые служат единственной отдушиной для темперамента курортной публики. Сомс сидел рядом с Ирэн в нише окна, взволнованный вальсом, который только что протанцевал с ней. Она взглянула на него поверх медленно колыхавшегося веера, и Сомс потерял голову. Схватив её руку, он прижался к ней губами повыше кисти. Ирэн содрогнулась – до сих пор он не может забыть ни той дрожи, ни того неудержимого отвращения, которое было в её глазах.
Спустя год она уступила. Что побудило её к этому, Сомс так и не мог узнать; он не добился объяснений и от миссис Эрон – женщины, не лишённой дипломатических талантов. Как-то раз, уже после свадьбы, он спросил Ирэн: «Почему ты столько раз отказывала мне?» Она ответила молчанием. Загадка с первого же дня встречи – она осталась неразгаданной и до сих пор…
Босини стоял в дверях палатки; на его красивом, резко очерченном лице мелькало какое-то странное, и тоскливое и радостное, выражение, словно он тоже ждал, что весеннее небо пошлёт ему блаженство, и чуял близость счастья в весеннем воздухе. Сомс смотрел на архитектора. Почему у него такой счастливый вид? Что значат эти улыбающиеся губы и глаза? Чего он ждёт? Сомс не понимал, чего может ждать Босини, вдыхая всей грудью ветер, несущий запах цветов. И снова Сомс почувствовал неловкость в присутствии этого человека, которого привык презирать. Он быстро пошёл к дому.
– Единственный подходящий цвет для изразцов, – услышал Сомс, – красный с сероватым отливом, это даст впечатление прозрачности. Мне бы хотелось посоветоваться с Ирэн. Я заказал лиловые кожаные портьеры для дверей во внутренний двор; а если стены в гостиной покрыть лёгким слоем кремовой краски, то впечатление прозрачности ещё усилится. Надо добиться, чтобы вся внутренняя отделка была пронизана тем, что я бы назвал обаянием.
– Вы хотите сказать, что у моей жены есть обаяние?
Босини уклонился от ответа.
– В центре двора нужно посадить ирисы.
Сомс высокомерно улыбнулся.
– Я загляну как-нибудь к Бичу, – сказал он, – посмотрим, что у него найдётся.
Больше говорить было не о чём, но по дороге на станцию Сомс спросил:
– Вы, вероятно, очень высокого мнения о вкусе Ирэн?
– Да.
В этом резком ответе ясно послышалось: «Если вам хочется поговорить о ней, найдите себе другого собеседника!»
И угрюмая тихая злоба, не оставлявшая Сомса все это утро, разгорелась в нём ещё сильнее.
Дальше они шли молча, и только у самой станции Сомс спросил:
– Когда вы думаете кончить?
– К концу июня, если вы действительно хотите поручить мне и отделку.
Сомс кивнул.
– Но вы, конечно, сами понимаете, – сказал он, – что дом обходится мне гораздо дороже, чем я рассчитывал. Не мешает вам также знать, что я мог бы отказаться от постройки, но не в моих правилах бросать начатое дело!
Босини промолчал. И Сомс покосился на него с выражением какой-то собачьей злости в глазах, ибо, несмотря на всю его утончённость и высокомерную выдержку денди, квадратная челюсть и линия рта придавали ему сходство с бульдогом.
Когда в тот же вечер Джун приехала к семи часам на Монпелье-сквер, горничная Билсон сказала ей, что мистер Босини в гостиной, миссис Сомс одевается и сейчас сойдёт. Она доложит ей, что мисс Джун приехала.
Но Джун остановила её.
– Ничего, Билсон, – сказала она. – Я пройду в комнаты. Не торопите миссис Сомс.
Джун сняла пальто, а Билсон, даже не открыв перед ней дверь в гостиную, с понимающим видом убежала вниз, в кухню.
Джун задержалась на секунду перед небольшим старинным зеркалом в серебряной раме, висевшим над дубовым сундучком, – стройная, горделивая фигурка, решительное личико, белое платье, вырезанное полумесяцем вокруг шеи, слишком тоненькой для такой копны золотисто-рыжих вьющихся волос.
Она тихонько открыла дверь в гостиную, чтобы захватить Босини врасплох. В комнате плавал сладкий, душный запах цветущих азалий.
Джун глубоко вдохнула аромат и услышала его голос не в самой комнате, а где-то совсем близко:
– Мне так хотелось поговорить с вами, а теперь уже нет времени!
Голос Ирэн ответил:
– А за обедом?
– Как можно говорить, когда…
Первой мыслью Джун было уйти, но вместо этого она прошла через всю комнату к стеклянной двери, выходившей во дворик. Запах азалий шёл оттуда, и спиной к Джун, низко склонясь над золотисто-розовыми цветами, стояли её жених и Ирэн.
Молча, но не чувствуя ни малейшего стыда, с пылающим лицом и горящими гневом глазами девушка смотрела на них.
– Приезжайте в воскресенье одна, я покажу вам дом.
Джун видела, как Ирэн взглянула на него поверх азалий. Это не был взгляд кокетки – нет, Джун уловила в нём нечто худшее для себя: так могла смотреть только женщина, боявшаяся сказать своим взглядом слишком много.
– Я обещала поехать кататься с дядей…
– С тем толстым? Пусть привезёт вас в Робин-Хилл; каких-нибудь десять миль – и лошади его промнутся.
– Бедный дядя Суизин!
Запах азалий повеял Джун в лицо; она почувствовала дурноту и головокружение.
– Приезжайте! Я прошу вас!
– Зачем?
– Мне нужно, чтобы вы приехали, я думал, что вы хотите помочь мне.
Девушке показалось, что ответ прозвучал так мягко, словно это затрепетали цветы:
– Я и хочу помочь!
Джун шагнула в открытую дверь.
– Как здесь душно! – сказала она. – Я задыхаюсь от этого запаха!
Её глаза, гневные, смелые, смотрели им прямо в лицо.
– Вы говорили о доме? Я его ещё не видела, давайте поедем в воскресенье!
Румянец сбежал с лица Ирэн.
– В воскресенье я поеду кататься с дядей Суизином, – ответила она.
– С дядей Суизином! Вот ещё. Его можно отставить!
– Нет, это не в моих привычках!
Раздались шаги. Джун обернулась и увидела Сомса.
– Ну что ж, все ждут обеда, – сказала Ирэн, со странной улыбкой переводя взгляд с одного лица на другое, – а обед ждёт нас.
II. ПРАЗДНИК ДЖУН
Обед начался в молчании: Джун сидела напротив Ирэн, Босини – напротив Сомса.
В молчании был съеден суп – прекрасный, хотя чуточку и густоватый; подали рыбу. В молчании разложили её по тарелкам.
Босини отважился:
– Сегодня первый весенний день.
Ирэн тихо отозвалась:
– Да, первый весенний день.
– Какая это весна! – сказала Джун. – Дышать нечем!
Никто не возразил ей.
Рыбу унесли – чудесную дуврскую камбалу. И Билсон подала бутылку шампанского, закутанную вокруг горлышка белой салфеткой.
Сомс сказал:
– Шампанское сухое.
Подали отбивные котлеты, украшенные розовой гофрированной бумагой. Джун отказалась от них, и снова наступило молчание.
Сомс сказал:
– Советую тебе съесть котлету, Джун. Больше ничего не будет.
Но Джун снова отказалась, и котлеты унесли.
Ирэн спросила:
– Фил, вы слышали моего дрозда?
Босини ответил:
– Как же! Он теперь заливается по-весеннему. Я ещё в сквере его слышал, когда шёл сюда.
– Он такая прелесть!
– Прикажете салату, сэр?
Унесли и жареных цыплят.
Заговорил Сомс:
– Спаржа неважная. Босини, стаканчик хереса к сладкому? Джун, ты совсем ничего не пьёшь!
Джун сказала:
– Ты же знаешь, что я никогда не пью. Вино – гадость!