Сдается в наем, стр. 60
Голос Уинифрид вывел его из задумчивости.
– Как! Чудо из чудес – Джун!
В своём неизменном балахоне – и нелепо же она одевается! – с выбивающимися из-под ленты волосами, появилась двоюродная племянница Сомса, и Флёр, увидел он, подошла к ней поздороваться. Обе скрылись из виду в направлении лестницы.
– Право, – сказала Уинифрид, – она способна на самые невозможные поступки. Кто бы вообразил, что она придёт!
– Почему ты её пригласила? – буркнул Сомс.
– Потому что я была уверена, что она ни в коем случае не примет приглашения.
Уинифрид забыла, что за поведением человека лежит общий склад его характера; или, другими словами, она упустила из виду, что Флёр попала теперь в разряд «несчастненьких».
Получив приглашение, Джун сперва подумала: «И близко к ним не подойду ни за что на свете!» Но потом в одно прекрасное утро она проснулась от сна, в котором видела Флёр, в отчаянии махавшую ей рукой из лодки. И передумала.
Когда Флёр подошла и сказала: «Пойдёмте наверх, посидите со мной, пока я переоденусь», Джун вышла вслед за нею на лестницу. Девушка пошла вперёд, в бывшую комнату Имоджин, предоставленную ей для совершения туалета.
Джун присела на кровать, тонкая и прямая, похожая на маленький стареющий призрак. Флёр повернула ключ.
Девушка стояла перед нею, сняв венчальное платье. Какая она хорошенькая!
– Вы, верно, считаете меня дурой, – сказала она, и губы у неё задрожали. – Ведь это должен был бы быть Джон. Но что же делать? Майкл любит меня, а мне всё равно. Это хоть вырвет меня из нашего дома.
Засунув руку в кружева на груди, она извлекла письмо.
– Вот что написал мне Джон.
Джун прочла: «Озеро Оканаген, Британская Колумбия. Я не вернусь в Англию. Никогда тебя не забуду. Джон».
– Вы видите, она его надёжно упрятала, – сказала Флёр.
Джун вернула письмо.
– Вы несправедливы к Ирэн; она всё время говорила Джону, что он может поступить как захочет.
Флёр горько улыбнулась.
– Скажите, не испортила ли она также и вашу жизнь?
Джун подняла глаза.
– Никто не властен испортить другому жизнь, дорогая. Вздор! Что бы ни случилось, мы не должны сгибаться.
С ужасом увидела она, что девушка упала на колени и зарылась лицом в её юбку. Приглушённые рыдания достигли слуха Джун.
– Не надо, детка, не надо, – бормотала она растерянно. – Всё будет хорошо.
Но острый подбородок девушки крепче и больней прижимался к её коленям, и страшен был звук её рыданий.
Ничего, ничего! Она должна через это пройти. Со временем ей станет легче. Джун гладила короткие волосы на этой изящной головке; и все её распылённое материнское чувство сосредоточилось в руке и через кончики пальцев передавалось девушке.
– Не сгибайтесь под ударом, дорогая, – сказала она наконец. – Мы не можем управлять жизнью, но можем бороться. Не падайте духом. Мне выпало то же. И я, как вы, не хотела забыть. Я тоже плакала. А посмотрите на меня!»
Флёр подняла голову; рыдание вдруг перешло в тихий сдавленный смех. Правда, призрак сидел перед ней жёлтый, худенький, но глаза у него были храбрые.
– Да! – сказала Флёр. – Извините меня. Я, вероятно, смогу его забыть, если помчусь быстро и далеко.
И, с усилием встав на ноги, она подошла к умывальнику.
Джун следила, как она смывает холодной водой следы волнения. Кроме лёгкою, вполне приличного румянца, ничего не осталось, когда она подошла к зеркалу. Джун встала с кровати и взяла в руку подушечку для булавок. Всадила две булавки не на место – вот все, чем сумела она выразить своё сочувствие.
– Поцелуйте меня, – сказала она, когда Флёр была готова, и ткнулась подбородком в тёплую щеку девушки.
– Я покурю, – сказала Флёр. – Не ждите меня.
Она осталась сидеть на кровати с папиросой в зубах, с полузакрытыми глазами, а Джун сошла вниз. В дверях гостиной стоял Сомс, словно тревожась, что дочь запаздывает. Джун тряхнула головой и, не останавливаясь, спустилась ещё на марш. Там стояла на площадке её двоюродная сестра Фрэнси.
– Смотри! – сказала Джун, подбородком указывая на Сомса. – Роковой человек!
– Что ты хочешь сказать? – спросила Фрэнси. – Почему роковой?
Джун не ответила.
– Не стану ждать, проводят и без меня, – сказала она. – До свидания!
– До свидания! – отозвалась Фрэнси, и в её серых кельтских глазах заиграла усмешка. Старая кровная вражда! Право, это не лишено романтики!
Склонившись в пролёт лестницы. Сомс увидел, что Джун уходит, и вздохнул с облегчением. Почему не идёт Флёр? Они опоздают на поезд. Поезд унесёт её прочь от него, но Сомс не мог думать без тревоги, что они на него не поспеют. Вот она явилась наконец, сбегает по лестнице в коричневом платье и чёрной бархатной шапочке, проходит мимо отца в гостиную. Он видит, как она целует мать, тётку, жену Вэла, Имоджин, и опять выходит, быстрая и прелестная, как всегда. Как обойдётся она с ним в эти последние минуты своего девичества? На многое он не надеялся!
Губы её прижались к середине его щеки.
– Папочка! – сказала она и умчалась.
«Папочка!» Много лет не называла она его так. Сомс вздохнул полной грудью и медленно начал спускаться. Придётся пройти через всю эту суматоху с конфетти и прочей ерундой. Но ему хочется уловить улыбку дочери, если она выглянет на прощание из машины, – впрочем, не надо, ещё угодят ей нечаянно туфлей в глаза. Голос молодого Монта пламенно зазвенел над его ухом:
– До свидания, сэр. Я вам бесконечно благодарен! И я так счастлив.
– До свидания, – ответил Сомс. – Не опоздайте на поезд.
Он стоял на третьей снизу ступеньке, откуда мог смотреть поверх голов – глупых шляп и голов. Вот уже сели в автомобиль; и началась кутерьма с конфетти, обсыпают рисом, бросают вслед туфлю. Какая-то волна поднялась в груди Сомса, и что-то – не поймёшь что – заволокло глаза.
XI. ПОСЛЕДНИЙ ИЗ СТАРЫХ ФОРСАЙТОВ
Когда пришли обряжать этот страшный символ, Тимоти Форсайта, – последнего из чистых индивидуалистов, единственного человека на земле, который не слышал про мировую войну, – все нашли, что он выглядит изумительно: даже смерть не подействовала на его здоровую натуру.
Для Смизер и кухарки обмывание покойника явилось окончательным доказательством того, что им всегда представлялось невозможным, – конца земного существования старой семьи Форсайтов. Бедный мистер Тимоти должен теперь взять арфу и петь в одном хоре с мисс Форсайт, миссис Джулией, мисс Эстер; в компании с мистером Джолионом, мистером Суизином, мистером Джемсом, мистером Роджером и мистером Николасом. Окажется ли там же миссис Хэймен, было сомнительно, если принять во внимание, что её тело было предано сожжению. Втайне кухарка думала, что мистеру Тимоти будет не по себе – он всегда восставал против шарманок: «Опять завыли под окном! Не было печали! Смизер, вы бы вышли и посмотрели, нельзя ли как-нибудь прекратить». В душе она готова была бы радоваться музыке, если б не знала, что сию минуту мистер Тимоти позвонит и скажет: «Вот, дайте ему полпенни и скажите, чтоб он ушёл». Часто им приходилось докладывать три пенса из своего кармана, чтоб шарманщик согласился удалиться. Тимоти всегда недооценивал стоимость эмоций. К счастью, в последние годы он принимал шарманку за синюю муху, что было очень удобно, так как давало кухарке и Смизер возможность наслаждаться музыкой. Но арфа! Кухарку брало раздумье. Да, новые настают времена! А мистер Тимоти никогда не любил перемен. Однако она не делилась своими сомнениями со Смизер, у которой были настолько своеобразные понятия о царствии небесном, что иногда она просто ставила вас в тупик.
Когда Тимоти обряжали, кухарка плакала, а потом он л. все вместе распили бутылку хереса, который с прошлого года приберегали к рождеству, но больше он уже не мог понадобиться. Ох, горе горькое! Она прожила здесь, сорок пять лет, а Смизер сорок три! И теперь они должны переселиться в крохотный домик в Тутинге, чтобы там доживать, век на сбережения и на те деньги, которые мисс Эстер оставила им по своей доброте. Поступить на новую службу после столь славного прошлого – нет, это немыслимо! Но, право, они будут очень рады увидеть ещё разок мистера Сомса, и миссис Дарти, и мисс Фрэнси, и мисс Юфимию. И даже если им придётся самим нанять карету, они всё же почтут своим непременным долгом присутствовать на похоронах. Шесть лет мистер Тимоти был их младенцем, изо дня в день становясь всё моложе и моложе, пока не сделался слишком молод для жизни.