Цветок в пустыне, стр. 57

XXXVII

В Кондафорде Джин прямо от телефона побежала к свекрови и передала ей слова сэра Лоренса. Кроткое, немного застенчивое лицо леди Черрел стало тревожным и озабоченным.

– О!

– Пойти мне сказать генералу?

– Пожалуйста, дорогая.

Снова оставшись наедине со своими счетами, леди Черрел задумалась.

Из всей семьи только она, которой, как и Хьюберту, не довелось лично видеть Дезерта, старалась не поддаваться предубеждению, и совесть у неё была чиста, – она ни разу не возразила дочери открыто. Сейчас она испытывала только беспокойство и сострадание. Чем помочь Динни? И, как всегда бывает в тех случаях, когда нашего ближнего постигает утрата, она смогла придумать только одно – цветы.

Леди Черрел выскользнула в сад и подошла к клумбам роз, сгруппированным вокруг старых солнечных часов и защищённым сбоку живой изгородью из высоких тисов. Она наполнила корзину лучшими цветами, отнесла их в узкую, монастырского вида спальню Динни и расставила в вазах возле кровати и на подоконнике. Затем, распахнув двери и стрельчатое окно, позвонила горничной, велела убрать комнату и приготовить постель. Потом поправила висевшие на стенах репродукции с флорентийских картин, которые немного перекосились, и сказала:

– Пыль с рамок я стёрла, Энни. Не закрывайте окно и дверь: пусть в комнате хорошо пахнет. Можете вы прибрать её сейчас же?

– Да, миледи.

– Тогда не откладывайте, – я не знаю точно, когда приезжает мисс Динни.

Леди Черрел вернулась к своим счетам, но не смогла привести их в порядок, сунула в ящик и отправилась к мужу. Тот тоже сидел над счетами и бумагами, и вид у него был подавленный. Она подошла к нему и прижала его голову к себе:

– Джин тебе сказала, Кон?

– Это, конечно, единственный выход. Но мне будет больно видеть, как Динни тоскует.

Они помолчали, потом леди Черрел посоветовала:

– По-моему, нужно рассказать Динни о наших затруднениях. Это её хоть немного отвлечёт.

Генерал взъерошил себе волосы:

– В этом году мне не хватит трёхсот фунтов. Двести я выручу за лошадей, остальное покроет лес. Даже не знаю, что тяжелее. По-твоему, Динни что-нибудь придумает?

– Нет, но это её обеспокоит и помешает ей так сильно тревожиться изза другого.

– Понимаю. Ну, тогда расскажи ей сама или попроси Джин. Я не могу. Динни ещё решит, что я намерен урезать её карманные деньги, а она и так получает жалкие гроши. Дайте ей понять, что об этом даже речи нет. Самое лучшее для неё – уехать путешествовать, но на что?

Этого его жена тоже не знала, и разговор иссяк.

Весь дом Черрелов, на который надежды, страхи, рождения, смерти и суета повседневных переживаний его обитателей наложили за долгие века отпечаток степенной осторожности, подобающей преклонному возрасту, испытывал в этот день неловкость, и она давала себя знать в каждом слове и жесте не только его хозяев, но даже горничных. Как держаться? Как выказать сочувствие и в то же время не показать его? Как встретить человека так, чтобы он не почувствовал в словах привета намёка на ликование? Всеобщее замешательство заразило самое Джин. Сперва она вымыла и вычесала собак, потом настоятельно потребовала дать ей машину, решив встречать все дневные поезда.

Динни приехала с третьим. Она вышла из вагона с Фошем и сразу же попала в объятия Джин.

– Хэлло, вот и ты, дорогая! – поздоровалась та. – Новая собака?

– Да, и чудесная.

– Много у тебя вещей?

– Только то, что со мной. Бесполезно искать носильщика, – они вечно заняты с велосипедами.

– Я снесу.

– Ни в коем случае. Веди Фоша!

Оттащив чемодан и саквояж к машине, Динни спросила:

– Джин, не возражаешь, если я пройдусь полем? Фошу будет полезно, да и в поезде было душно. Я с удовольствием подышу запахом сена.

– Да, его ещё не убрали. А я отвезу вещи и приготовлю чай.

Динни проводила Джин улыбкой, и всю дорогу до поместья её невестка вспоминала эту улыбку и вполголоса отводила душу…

Динни вышла на полевую тропинку и спустила, Фоша с поводка. Он ринулся к живой изгороди, и девушка поняла, как ему не хватало зелени и простора. Деревенская собака! На минуту его деловитая радость отвлекла внимание девушки; затем мучительная и горькая боль вернулась снова. Динни позвала собаку и двинулась дальше. На первом из черрелских лугов сено ещё не скопнили, и девушка прилегла на него. Как только она попадёт домой, нужно будет следить за каждым словом и взглядом, без конца улыбаться и таиться! Ей отчаянно нужно хоть несколько минут передышки. Динни не плакала, а только приникла к усыпанной сеном земле, и солнце обжигало ей затылок. Она перевернулась на спину и посмотрела на небо. У неё не было никаких мыслей, – все растворилось в тоске об утраченном и невозвратимом. А над нею плыл сонный голос лета – гудение пчёл, одуревших от жары и мёда. Девушка скрестила руки и сдавила себе грудь, пытаясь заглушить сердечную боль. Если бы умереть здесь, сейчас, в разгар лета, под жужжание насекомых и пение жаворонков! Умереть и больше не испытывать боли! Динни долго лежала не шевелясь; наконец пёс подошёл к ней и лизнул в щёку. Пристыженная, она встала и стряхнула сено и травинки с платья и чулок.

Она прошла мимо старого Кысмета, перебралась через узенький, как ниточка, ручей и проникла в давно сбросивший с себя весенние чары сад, где пахло крапивой и старыми деревьями; оттуда, миновав цветник, добралась до каменной террасы. Один цветок магнолии уже распустился, но девушка не посмела понюхать его из боязни, что лимонно-медовый запах разбередит её рану. Она подошла к балконной двери и заглянула внутрь.

Её мать сидела с таким лицом, которое бывало у неё, по выражению

Динни, "в ожидании отца". Отец её стоял с таким лицом, которое бывало у него "в ожидании мамы". Джин выглядела так, словно из-за угла вот-вот появится её детёныш.

"И этот детёныш – я", – подумала Динни, перешагнула через порог и попросила:

– Мамочка, можно мне чаю? Вечером, когда все уже пожелали друг другу спокойной ночи, она снова спустилась вниз и вошла в кабинет генерала. Он сидел за письменным столом, держа карандаш и, видимо, обдумывая то, что написал. Девушка подкралась к отцу и прочла через его плечо:

– М-м! – промычал сэр Конуэй и вычеркнул слова "отличная резвость".

Динни нагнулась и выхватила листок.

Генерал вздрогнул и повернул голову.

– Нет! – отчеканила Динни и разорвала объявление.

– Что ты! Нельзя же так! Я столько над ним просидел.

– Нет, папа, лошадей продать невозможно. Ты же без них пропадёшь!

– Я должен их продать, Динни.

– Слышала. Мама мне сказала. Но в этом нет необходимости. Случайно мне досталась куча денег.

И девушка выложила на письменный стол отца так долго хранимые ею кредитки.

Генерал поднялся.

– Ни в коем случае! – запротестовал он. – Это очень благородно с твоей стороны, Динни, но ни в коем случае!

– Ты не имеешь права отказываться, папа. Позволь и мне сделать чтонибудь для Кондафорда. Мне их девать некуда, а тут как раз три сотни, которые, по словам мамы, тебе и нужны.

– Как некуда девать? Вздор, дорогая! Их тебе хватит на хорошее длительное путешествие.

– Не надо мне хорошего длительного путешествия! Я хочу остаться дома и помочь вам обоим.

Генерал пристально посмотрел ей в лицо.

– Мне стыдно их брать, – сознался он. – Я сам виноват, что не справился.

– Папа! Ты же никогда ничего на себя не тратишь!

– Просто не знаю, как это получается, – там мелочь, здесь мелочь, а глядишь, деньги и разошлись.