Цветок в пустыне, стр. 19

Динни помолчала, затем возразила:

– Я совершенно уверена, что Уилфрид предпочёл бы смерть унижению своей страны, если бы речь шла о чем-нибудь другом. Но он просто не мог допустить, чтобы восточное представление об англичанах зависело от того, христианин он или нет.

– Это особая статья. Он ведь не только отрёкся от христианства. Он принял ислам, сменив один набор суеверий на другой.

– Неужели вы не понимаете, дядя, что вся эта история казалась ему чудовищной шуткой?

– Нет, дорогая, не понимаю.

Динни откинулась в кресле, и Эдриен нашёл, что вид у неё совершенно измученный.

– Ну, если уж вы не понимаете, никто не поймёт. Я хочу сказать – никто из нашего круга.

У Эдриена защемило под ложечкой.

– Динни, у тебя за плечами двухнедельное увлечение, а впереди – вся жизнь. Ты сказала, что он готов отказаться от тебя. Уважаю его за это. Не лучше ли порвать – если уж не ради себя самой, так хоть ради него?

Динни улыбнулась:

– Дядя, вы ведь прославились тем, что бросаете друзей в беде. И вы так мало знаете о любви! Ждали каких-нибудь восемнадцать лет? Вам не смешно себя слушать?

– Смешно, – согласился Эдриен. – Не стану отрицать, слово «дядя» переубедило меня. И если бы я твёрдо знал, что Дезерт будет так же верен тебе, как ты ему, я сказал бы: "Идите своей дорогой, и да поможет вам бог не упасть под крестной ношей".

– Тогда вы просто обязаны познакомиться с ним.

– Да. Но помни: я видел людей, которые были влюблены так безоглядно, что разводились через год после брака. Я знал человека, настолько упоённого своим медовым месяцем, что ещё через два дня он завёл любовницу.

– Наше поколение не отличается такой пылкостью, – возразила Динни. Я столько раз видела в кино такие поцелуи, что во мне давно возобладало духовное начало.

– Кто в курсе дела?

– Майкл и дядя Лоренс, может быть, тётя Эм. Не знаю, стоит ли рассказывать в Кондафорде.

– Разреши мне посоветоваться с Хилери. Он взглянет на вещи свежим глазом и уж, конечно, не с ортодоксальной точки зрения.

– Разумеется, я не возражаю против дяди Хилери.

Динни встала:

– Значит, я могу привести к вам Уилфрида? Эдриен кивнул; затем проводил племянницу, снова подошёл к карте Монголии, и безлюдная Гоби показалась ему цветущим розовым садом в сравнении с той пустыней, по которой брела его любимая племянница.

XII

Динни осталась обедать на Маунт-стрит, чтобы повидаться с дядей Лоренсом.

Она ждала его а кабинете и, когда он вошёл, сразу же спросила:

– Дядя Лоренс, тётя Эм знает то, что известно вам и Майклу?

– Да, Динни. Как ты догадалась?

– Она была что-то уж очень сдержанна. Я все рассказала дяде Эдриену. Он, кажется, тоже находит, что Уилфрид уронил престиж Англии на Востоке. Что это вообще за престиж? Я думала, что нас всюду считают просто нацией удачливых лицемеров. А в Индии, кроме того, – высокомерными хвастунами.

Бровь сэра Лоренса задёргалась.

– Ты смешиваешь репутацию народа с репутацией отдельных его представителей, а это совершенно разные вещи. На Востоке каждый англичанин рассматривается как человек, которого не возьмёшь на испуг, который держит слово и умеет постоять за своих.

Динни вспыхнула: она поняла, на что намекал её дядя.

– На Востоке, – продолжал сэр Лоренс, – англичанин, точнее британец, потому что он может быть и шотландцем, и валлийцем, и северным ирландцем, выступает обыкновенно как обособленная личность – путешественник, инженер, солдат, чиновник, частный человек, плантатор, врач, археолог, миссионер. Он почти всегда возглавляет небольшую самостоятельную группу и, сталкиваясь с трудностями, опирается на престиж англичанина вообще. Если один англичанин роняет своё достоинство, страдает репутация всех англичан, действующих обособленно. Наши это знают и считаются с этим. Вот к чему сводится проблема, и недооценивать её не следует. Нельзя требовать, чтобы люди Востока, для которых религия значит многое, понимали то, что для многих из нас она ничего не значит. Англичанин для них убеждённый христианин, и если он отрекается от своей веры, это истолковывается как отречение от самых дорогих для него убеждений.

– Тогда Уилфриду действительно нет оправдания в глазах людей, – сухо согласилась Динни.

– Боюсь, что да, Динни, – по крайней мере, в глазах людей, правящих империей. Да и может ли быть иначе? Если бы этих обособленных англичан не объединяла полная взаимная уверенность в том, что ни один из них не поддастся нажиму, не побоится принять вызов и не подведёт остальных, отказала бы вся машина. Ну, посуди сама!

– Я об этом не думала.

– Тогда поверь на слово. Майкл объяснил мне ход мыслей Дезерта, и с точки зрения человека неверующего, как, например, я сам, их нетрудно развить. Мне бы тоже безумно не хотелось погибнуть из-за такой вздорной причины. Но суть была не в ней, и если ты скажешь мне: "В тот момент он не понимал, что делает", – я, к сожалению, должен буду уточнить: "Не понимал из-за непомерной гордыни". А это не послужит ему оправданием, потому что гордыня – бич каждого, кто чему-то служит, да и вообще всего человечества. Это порок, навлёкший, если помнишь, неприятности на Люцифера.

Динни, которая слушала, не сводя глаз с подёргивающегося лица дяди, сказала:

– Просто поразительно, сколько может сделать человек, когда он один.

Сэр Лоренс недоуменно вставил в глаз монокль:

– Ты позаимствовала у тётки привычку перескакивать с одного на другое?

– Кто не встретил одобрения у мира, тот может обойтись и без него.

– "Отдать весь мир за любовь" – очень рыцарственный девиз, Динни, но его уже пробовали претворить в жизнь и сочли неосуществимым. Одностороннее самопожертвование – ненадёжная основа совместной жизни, потому что оскорбляет другую сторону.

– Я не требую больше счастья, чем получает большинство людей.

– Я мечтал об иной участи для тебя, Динни.

– Обедать! – скомандовала леди Монт, появляясь в дверях. – Динни, есть у вас дома пылесос?

По дороге в столовую она пояснила:

– Теперь этой машиной стали чистить лошадей.

– Хорошо бы пройтись ею по людям, чтобы выбить из них страхи и предрассудки, – отозвалась Динни. – Впрочем, дядя Лоренс не одобрил бы такое предложение.

– А, значит вы поговорили! Можете идти, Блор.

Когда дворецкий вышел, леди Монт прибавила:

– Я всё думаю о твоём отце, Динни.

– Я тоже.

– Мне удавалось убеждать его. Но ты ведь ему дочь. А всё-таки надо…

– Эм! – предостерёг сэр Лоренс.

В столовую вошёл Блор.

– Да, – объявила леди Монт, – обряды – это так тягостно! Я никогда не любила крестин. Только зря мучишь ребёнка и суёшь его в руки постороннему, а тому бы только купель да библия. А почему на купелях изображают папоротник? Нет, не на купелях, а на призовых кубках за стрельбу из лука. Дядя Катберт выиграл однажды такой кубок, когда был викарием. Так принято. Все это очень огорчительно.

– Тётя Эм, – сказала Динни, – пусть, мои мелкие личные дела никого не огорчают. Это всё, чего я прошу. Если люди не станут огорчаться и беспокоиться из-за нас, мы с Уилфридом можем быть счастливы.

– Ты умница! Лоренс, передай это Майклу. Блор, хересу мисс Динни.

Динни пригубила херес и взглянула через стол на тётку. Вид её действовал успокоительно – приподнятые брови, опущенные веки, орлиный нос и словно припудренная шевелюра над ещё красивыми шеей, плечами и бюстом.

В такси, увозившем её на Пэддингтонский вокзал, девушка так живо представила себе Уилфрида наедине с нависшей над ним угрозой, что чуть было не наклонилась, чтобы бросить шофёру: "На Корк-стрит". Машина сделала поворот. Прид-стрит? Да, видимо, так. Все горести мира рождаются из столкновения любви с любовью. Как всё было бы просто, если бы родные Динни не любили её, а она не любила их!

Носильщик спросил:

– Прикажете помочь, мисс?