Этюды об ученых, стр. 67

Открытие – это всегда итог и начало трудов, устье и исток истины. Дальнейшие исследования Шампольона показали, что, кроме фонетических значков, есть и слоговые, и такие, которые дают общий смысл, например шагающие ножки – они всегда там, где глагол движения. Шампольон нашёл иероглифы, которые выполняли роль предлогов и союзов, префиксов и суффиксов. Нет, картинки эти не простая азбука, а сложная фонетико-идеографическая система. Единственное исправление, которое сделали потомки в его теории, объяснялось тем, что Шампольон считал, что все фонетические иероглифы являются знаками алфавита, между тем как существовали ещё иероглифы-слова.

Открытие Шампольона вызвало много споров в научном мире. Русские учёные были едва ли не первыми, кто по достоинству оценил труд основателя египтологии. А. Н. Оленин, президент Академии художеств, историк и археолог, становится пропагандистом трудов Шампольона. Одно из писем Оленина Шампольону передал Павел Львович Шиллинг, крупный специалист по монгольскому и китайскому языкам, который прославился, однако, как основоположник электромагнитной телеграфии и электроминной техники. «Изъяснением египетских иероглифов», как подтвердил он позднее на допросах, занимался вместе со знаменитым статс-секретарём Государственного совета М. М. Сперанским и будущий декабрист Г. С. Батеньков. Он стал автором брошюры «О египетских письменах», вышедшей в 1824 году, где было изложено «существо открытия» Шампольона. Оценивая труд француза, журнал «Сын Отечества» писал, что «с первого уже взгляда видна вся важность его открытия, которое должно пополнить многие страницы в истории, остававшиеся в пустоте». О популярности Шампольона в России говорит и тот факт, что членом Парижской академии он стал лишь через три года после избрания его почётным членом Российской академии наук, которое состоялось 20 декабря 1826 года. В списке почётных академиков рядом с именем Шампольона имена крупнейших европейских учёных: французский математик Симеон Дени Пуассон, англичане химик Хэмфри Дэви и астроном Вильям Гершель, гениальный немецкий поэт Иоганн Вольфганг Гёте.

Уважение и внимание к работам Шампольона в нашей стране традиционно. Уже в 1922 году по инициативе молодого тогда учёного В. В. Струве был созван Первый съезд египтологов, на котором читались доклады, посвящённые столетию со дня открытия Шампольона. В 1950 году вышел первый в мире перевод знаменитого «Письма к г-ну Дасье», перевод на русский язык, а в 1972 году состоялась Всесоюзная конференция египтологов, посвящённая 150-летию дешифровки египетских иероглифов. Оценивая вклад Шампольона в мировую науку, крупнейший советский египтолог академик Василий Васильевич Струве писал, что по велению его гения «взошло… солнце науки над мёртвыми и загадочными руинами великой цивилизации».

Однако вернёмся от забронзовевшего Шампольона наших дней к живому Шампольону середины 20-х годов прошлого века. Открытие молодого француза повергло его коллег в сердитое смущение. Даже учитель Шампольона Де-Саси не может скрыть сначала своей досады. Что же говорить о реакции шведа Окерблада и англичанина Юнга, ведь все они буквально десятилетия просидели вокруг Розеттского камня, и вдруг этот мальчик – откуда! – из провинции, из далёкого Гренобля! Нет, это невозможно представить!

Шампольон отвечает оппонентам со спокойным достоинством: «Если я ошибаюсь, ошибка целиком моя, но, если совокупность уже установленных фактов и фактов новых каждый день все больше подтверждает мою новую теорию, было бы справедливо признать даже в Англии, что эти важные результаты являются плодом моих исследований».

Шампольону хочется добыть как можно больше «фактов новых». Около двух лет путешествует он по Италии, изучая египетские коллекции в Риме, Неаполе, Флоренции, Турине. Только в 1828 году удалось ему организовать экспедицию в страну своей детской мечты и взрослой страсти – Египет. Он пишет брату письма, полные восторгов: «…я вот уже полгода нахожусь в самой гуще египетских памятников и поражён тем, что читаю на них более бегло, чем осмеливался воображать».

Через два года после возвращения из страны пирамид сорокалетнего Шампольона поражает апоплексический удар. Он продолжает работать. Они сидели с математиком Био над астрономическим папирусом, когда новый инсульт настиг его. Через 50 дней он умер. Это не гипербола: он действительно отдал жизнь иероглифам. На кладбище Пер-Лашез я положил маленький букетик на его могилу и заметил, что надгробие Фурье рядом. Того самого Жозефа Фурье, в доме которого гениальный мальчик увидел знаки, в которых была зашифрована его бессмертная слава.

Генрих Шлиман:

«Я РАСКОПАЮ ТРОЮ»

6 января 1822 года родился Генрих Шлиман, уроженец Германии, голландский купец, русский миллионер, гражданин США, доктор Оксфорда, умерший в Италии и погребённый в Афинах, великий археолог. Шлиман, безусловно, явление в мире науки, и путь его в науку и все сделанное им уникальны. «Жизнь Шлимана. – пишет один из его немецких биографов, – это современная сказка, одиссея буржуа девятнадцатого столетия…» И в самом деле, ему везло так, как редко везёт в реальной жизни. Впрочем, в реальной жизни редко можно встретить человека столь невероятно целеустремлённого.

Восьмилетний мальчик пленился книгой о древней Трое. Гомер сразу стал для него не полулегендарным сказочником, а военным корреспондентом. (Кстати, он и доказал, что окрылённая лирика и яростный пафос первого великого поэта человечества не мешали ему быть документально точным в мельчайших деталях.)

Гомер и Шлиман попрали время: разделённые тысячелетиями, они встретились в городе царя Приама. Мальчик, поверивший поэту на всю жизнь, выполнил клятву: «Я раскопаю Трою». В устах сына бедняка пастора крохотной немецкой деревушки эти слова звучали несравненно более фантастично, чем для школьника наших дней клятва: «Я буду жить на Марсе».

Ученик лавочника, голодный мальчишка, для которого покупка одеяла вырастала в проблему жизни, получил самое поверхностное образование и знал не больше, чем требовалось лавочнику. В юные годы у него нет денег на дилижансы, и Генрих путешествует пешком, проходя сотни километров. Он собирается искать счастье за океаном и в конце концов плывёт каютным юнгой в Венесуэлу. Корабль попадает в бурю и тонет. Шлиман – один из девяти чудом спасённых в декабрьском Северном море. Даже сундучок с его вещами – единственную вещь с утонувшего корабля – выбрасывают волны на берег. У него нет ничего, он просит милостыню. В Амстердаме он за день съедает одну булочку, падает в голодном обмороке и проводит несколько блаженных дней в больнице: там тепло, и там кормят. Наконец ему удаётся устроиться в одну торговую фирму, и с этого момента до предела взведённая нищетой пружина его воли, энергии и упорства начинает раскручивать маховик его жизненного благополучия.

Быстрота, решительность и та особая честная, умная изворотливость, которая определяет почерк настоящего коммерсанта, дополняются его талантом полиглота. По системе, им самим придуманной, он изучает английский, французский, итальянский, испанский и португальский языки, затрачивая на изучение каждого не более шести недель. Наконец, учит русский, хотя в Амстердаме, кроме русского консула, нет ни одного человека, знавшего этот язык. (В зрелые годы Шлиман владел 14 языками. Его дневники прочтёт не каждый: во время путешествий он писал их на языке той страны, в которой находился.)

Авторитет Шлимана-купца растёт день ото дня, и вот он уже как представитель фирмы едет в Петербург заключать серьёзные сделки. Шлиман живёт в России двадцать лет. Железная деловая хватка и быстрота действий умножают его состояние с невиданной скоростью. И ему очень везёт: пожар в Мемеле уничтожил все портовые склады, но грузы Шлимана, в которые он вложил своё состояние, чудом уцелели в сарайчике.