Королев: факты и мифы, стр. 295

Не все авиационники это поняли, но на всякий случай в своих выступлениях на разные лады подпевали своему министру, а ракетчики изображали бедных сирот и взывали о помощи. Один Туполев заявил, что со всем сказанным он не согласен и уж коли человек научился летать, то занятия он этого не бросит, как тут ни крути.

Подхалимы-аппаратчики тихо, интеллигентно зашикали, Хрущев лучезарно улыбался, давая понять, что слова эти следует списать на старческий маразм: он знал, что перечить Туполеву очень опасно...

И здесь снова, в который раз уже, Хрущеву изменило чувство меры, опять хватил он через край. Конструкторам авиационной техники пришлось туго. Были приостановлены и заморожены работы, подчас уже завершенные, когда результат был налицо. Музейными экспонатами суждено было стать «сотке» Павла Осиповича Сухого и межконтинентальному бомбардировщику М-50 Владимира Михайловича Мясищева – машинам, судя по отзывам специалистов, обогнавшим свое время и не имевшим зарубежных аналогов. Ни к чему не привел и маленький «бунт» всесильного Туполева: фронтовой сверхзвуковой бомбардировщик 98 доделать ему не дали. Не пошла и 91-я машина – добротный, дешевый, тихоходный и хорошо вооруженный самолет поля боя, фюзеляж которого был похож на головастую рыбу, за что он и получил в КБ прозвище «бычок».

– Забодали нашего «бычка», – вздыхали конструкторы.

– Эх, кабы только нас...

Двигатель для «бычка» делал как раз Кузнецов. Двигатель был уже готов, когда Николая Дмитриевича «женили» на ракете. «Жениться» он не хотел. У него были давние, прочные связи с авиационниками, которые проектировали тяжелые машины: Туполевым, Антоновым, Ильюшиным. Переключаться, как требовал Хрущев, Кузнецов не хотел, потому что дело свое знал, любил и делал его хорошо. В крайнем случае, он мог подключиться, но не переключиться. Председателем Совмина РСФСР был Фрол Романович Козлов – в недавнем прошлом второй секретарь Куйбышевского обкома, которого Кузнецов хорошо знал. Поехал в Москву искать у него защиты. Вместе они уламывали Кириченко – второго человека в государстве, тот при них звонил Хрущеву, но не помогло: Никита Сергеевич решил и все.

У Кузнецова было хорошее КБ, дружный, крепкий коллектив, но ракетные ЖРД были для него делом новым, освоить которое вот так сразу, по министерскому приказу, было невозможно. Конечно, и знаний, и опыта у Глушко было больше – он занимался ракетными двигателями к тому времени уже более тридцати лет. Многие из наших ведущих специалистов в области ракетной техники считают, что, развивая работы над теми двигателями, которые уже стояли на Р-9, Глушко мог, сэкономив несколько лет и много миллионов рублей, сделать двигатели для Н-1. Но самую большую горечь начинаешь испытывать, когда вдруг осознаешь, что, отложив в сторону все свои «высококипящие принципы», Валентин Петрович сделал для суперракеты «Энергия» те самые двигатели на жидком кислороде и керосине, о которых просил его Сергей Павлович двадцать лет назад...

Если большие двигатели пугали опытного Глушко, то Кузнецов тем более их боялся. По его расчетам, на первой ступени Н-1 должны были синхронно работать двадцать четыре камеры сгорания. Хвост ракеты раздувался, а вся она становилась похожей на толстую морковку.

– И куда же мы на такой штуке полетим? – спросил Кузнецов, задумчиво разглядывая в Подлипках эскизы будущей машины.

– Как куда? – весело отозвался Королев. – Куда хотите! На Луну, например!

71

Для президента США Дуайта Эйзенхауэра наш первый спутник был полной неожиданностью. Старта Гагарина новый президент – он был избран в 1960 году – Джон Кеннеди ждал: все справки экспертов, все сводки разведданных говорили об одном: русские стремительно готовят полет человека. 12 апреля 1961 года Кеннеди отправил Хрущеву поздравительную телеграмму, а на пресс-конференции, в тот же день, дал понять журналистам, что этот старт – не новость для него, хотя он не считает «полет человека в космос признаком ослабления свободного мира». Признав, что США отстали, президент выразил уверенность, что через некоторое время они наверстают упущенное.

В Белом доме хорошо понимали значение гагаринского полета. «С точки зрения пропаганды, первый человек в космосе стоит, возможно, более ста дивизий или дюжины готовых взлететь по первому приказу межконтинентальных ракет», – писала «Нью-Йорк геральд трибюн». Программа «Меркурий» – орбитальный полет одного космонавта – вступила в завершающую стадию подготовки, но все понимали, что это будет лишь повторение пройденного. Гневные голоса раздавались в конгрессе, чиновники госдепартамента предсказывали неблагоприятную реакцию союзников, демократы подняли новую волну критики президента. А критиковали его зря. «Президент был убежден более своих советников, что второстепенные, второразрядные усилия в космосе не отвечают безопасности его страны, не соответствуют ее роли в качестве мирового лидера...» – писал советник Кеннеди Теодор Соренсен. Уже 22 апреля – через десять дней после полета Гагарина – Кеннеди подтверждает в беседах с журналистами, что он поручил вице-президенту Джонсону изучить, как США могут обогнать Советский Союз в космосе. В начале мая, когда Алан Шепард совершил свой 15-минутный суборбитальный полет, глава НАСА Джеймс Уэбб и министр обороны Макнамара закончили редактуру последнего варианта программы высадки человека на Луну – ни в чем другом русских, как утверждали эксперты, реально обогнать было невозможно. 8 мая все бумаги были переданы Джонсону. Он сразу понял: это то, что нужно Кеннеди.

По традиции президент США обычно в январе каждого года обращается к сенату и палате представителей с так называемым «Посланием о положении страны» – политическим отчетом с программой будущих действий. Но брожение умов в Вашингтоне после полета Гагарина было столь велико, что Кеннеди вынужден был поломать традицию. 25 мая 1961 года он выступает со «Вторым посланием о положении страны» – одной из самых эмоциональных речей молодого – ему всего 44 года – президента:

– Если мы хотим выиграть битву, развернувшуюся во всем мире между двумя системами, – говорил Кеннеди, – если мы хотим выиграть битву за умы людей, то последние достижения в овладении космосом должны объяснить всем нам влияние, оказываемое этими событиями повсюду на людей, которые пытаются решить, по какому пути им следует идти...

Мы стали свидетелями того, что начало достижениям в космосе было положено Советским Союзом, благодаря имеющимся у него мощным ракетным двигателям. Это обеспечило Советскому Союзу ведущую роль на многие месяцы. Мы имеем основание полагать, что Советский Союз использует свои преимущества для еще более впечатляющих достижений. Тем не менее мы обязаны приложить свои усилия в этом же направлении. Сейчас мы не можем дать гарантию, что будем когда-нибудь первыми в этой области. Но можем гарантировать, что не пожалеем труда для достижения этой цели...

И самое главое – президент определил срок решения поставленной задачи, чего от него ждала вся Америка:

– Я верю, – сказал он, – что страна согласится с необходимостью высадить человека на Луну и обеспечить его благополучное возвращение на Землю до конца настоящего десятилетия...

Какая «необходимость»? Откуда она? И почему именно такой срок? Кем и чем он обоснован? «Уолл-стрит джорнэл», издание серьезное, для солидных людей, прокомментировал слова Кеннеди довольно резко: «Установленный срок осуществления лунной посадки до конца 1969 года был полностью произвольным, продиктованным не какой-то научной необходимостью, а в основном наивно детским желанием побить русских в гонке к Луне и в то же время занять мысли простого американца чем-то грандиозным».