Фантастика, стр. 37
Понятно-то понятно, Роберта встревожило другое.
«Почему ты говоришь про предательство?»
«Потому что рано или поздно придется выбирать. – Она грустно покачала головой. – Это страшный выбор. В любом случае оказываешься предателем – или Большого Мира, или Малого».
«Тогда я не хочу быть Настоящим Мужчиной», – содрогнувшись, сказал Роберт.
Вот теперь она ответила непонятно: «Кто ж этого хочет?»
Такие вот молчаливые разговоры вели они между собой. А может, и не вели. Не исключено, что весь этот обмен мыслями Роберт напридумывал сам, глядя в синие с искорками Аннины глаза.
Снова 10 мая
Апокалипсис апокалипсисом, но за зимой, как обычно, пришла весна. Начиная с апреля света стало больше, чем тьмы, и ненадежное равновесие во вселенной Дарновского нарушилось. Белая половинка жизни стала всё активнее вытеснять черную. Находиться с Инной, говорить с ней о ничего не значащих вещах, обнимать ее неприятно плотное, округлое тело становилось всё тягостней.
Крепло предчувствие: что-то произойдет, что-то близится. Саундтрек днем почти стихал, зато с вечера начинал исполнять какие-то заупокойные мессы и траурные марши.
Из-за апрельских серых туч вынырнул май-баловник, главный месяц в жизни Роберта. На сей раз пропускать знаменательную дату он не собирался. Потому что это была не только годовщина Дара. Исполнялся ровно год с того дня, когда Роберт впервые увидел Анну.
Ей-то на юбилей, кажется, было наплевать. Такое ощущение, что хода времени для нее вообще не существовало. Во всяком случае, она никогда не знала, какой нынче день недели, отличала только воскресенья, да и то лишь потому, что просыпалась утром сама, без Роберта.
К примеру, перед Новым годом он очень страдал, что оставляет ее в такую ночь одну. Никак не мог собраться с духом, чтобы сказать об этом. Что может быть ужаснее, чем встретить бой курантов в одиночку? Когда, мучительно краснея, стал просить прощения, Анна ужасно удивилась. «Ночь как ночь, лягу спать, и всё».
Она никогда не вспоминала прошлое, не говорила о будущем. Ее мир назывался «Здесь и Сейчас». Тем не менее не отметить 10 мая было бы неправильно. Анна как хочет, а для Роберта это был день вдвойне особенный.
И готовился к празднику он всерьез.
Развернул целую интригу, чтобы отделаться от жены. Отправил ее на неделю в турпоездку по Скандинавии, Инна давно об этом мечтала. Это означало, что целых семь суток он будет с Анной не только днем, но и ночью.
Может быть, наконец то самое произойдет. Разумеется, без понукания, а само собой, естественным образом, или, как выразилась тогда Анна, «потому что это необходимо». Ну, а про сестру и кровное родство – глупости. Да, конечно, Анна ему сестра, но в то же время, в зависимости от ситуации и настроения, она бывает и дочерью, и матерью, в ней соединены все женские роли. Как же можно обойтись без самой главной? Он – мужчина, она – Женщина, The Woman, то есть единственная в мире. К тому же сама сказала, что он похорошел и стал «очень даже ничего».
В общем, на десятое у Дарновского были большие планы.
Утром отвез Инну в Шереметьево – и скорей в Кузьминки, будить Анну.
Приехал не с пустыми руками. С огромным букетом роз, с бутылкой настоящего «Клико» из валютного магазина и с подарком, особенного значения – элегантное белое платье, точно по Анниной фигуре. Отстегнул две годовые зарплаты среднестатистического советского человека.
С невинным видом сказал: «Его надо надевать на голое тело, такой фасон».
Сказал вслух, потому что Анна прижимала невесомое творение миланских кудесников к груди, а носом зарылась в букет и, зажмурившись, сосредоточенно вдыхала аромат. Очень кстати – заглядывать в мысли Роберта ей сейчас было незачем.
«А как же? – спросила она, отложив букет и разворачивая платье во всю длину. – Ведь это неприлично».
– Прилично. Ткань тонкая, но плотная. Я выйду, надень.
Когда пять минут спустя он вернулся в комнату, Анна стояла перед зеркалом. Платье было открытое, на тонких белых лямках. В Роберте шевельнулось чувство явно не братского происхождения. Он обрадовался. Но в зеркале отразился ее взгляд – вопросительный и явно тревожный. Дарновский поскорее отвернулся.
«Сегодня всё разрешится», успел услышать он.
Что ж, он был того же мнения.
Раз такое дело, праздничную программу Роберт решил переменить. Вместо ужина при свечах – торжественный завтрак. При свете дня всё, наверное, произойдет естественнее, ведь темнота не Аннина стихия.
Пока он, как фокусник, доставал из сумки разные вкусности и выставлял их на стол, Анна была непривычно тиха. То есть, она, разумеется, всегда была тиха, но сейчас сидела не поднимая глаз, и ее мыслей Роберт не слышал.
Но вот стол был накрыт.
Дарновский хотел открыть бутылку и вдруг почувствовал – это лишнее. Всё произойдет прямо сейчас, без дурацкого ритуала с непременным питьем французской газировки.
Волновался он ужасно, но по-правильному волновался, как надо. И у Анны на скулах выступил румянец, это был отличный симптом.
Отставив бутылку, Роберт шагнул к ней, взял за руки, потянул со стула и принялся целовать маленькую кисть. Пальцы слабо шевелились в ответ, но и только.
На помощь пришло платье, словно в благодарность за потраченные деньги.
Бретелька плавно, сама собой, соскользнула вбок, полностью обнажив острое плечо. Роберт так и впился в него глазами.
Дело было не в беззащитной обнаженности. Ему случалось видеть и более интимные части ее тела – Анна стыдливостью не отличалась. Как и Инна, она спала голой, и когда Роберт утром приходил ее будить, ему не раз приходилось натягивать на нее сползшее одеяло. При этом он не испытывал ничего, кроме нежности и восхищения перед красотой ее гибкого, тонкого тела. А один раз, еще зимой, они так намерзлись в парке, что Анна затащила его принимать горячую ванну вдвоем. И тоже ничего – было просто весело. Плескались, как дети в лягушатнике.
Но сейчас он смотрел на ее обнаженное плечо, всего лишь плечо – и не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.
С усилием поднял глаза и сказал всё то, что собирался, – гораздо лучше, чем это проговорилось бы словами.
Взгляд Анны потемнел. Роберт услышал: «Да, конечно, да – если ты так…» В этой недосказанности, вернее недомысленности, присутствовало именно что многоточие, в котором он уловил некое ожидание, причем не радостное, а тревожное.
Но это остановить его не могло.
Он сделал то, ради чего и было выбрано платье чудесного покроя: расстегнул две молнии на боках, спустил бретельку со второго плеча – и белый шелк сам собой соскользнул вниз.
Тут до Роберта дошло, зачем нужны были все эти долгие месяцы платоники. Чтобы страсть, как перекрытая река, набрала мощь, забурлила и, прорвав дамбу, разлилась до самого горизонта.
Сейчас у них всё будет так, как ни у кого никогда еще не бывало – это он знал твердо.
Дрожащими руками он рвал рубашку через голову, сыпались пуговицы. Анна стояла перед ним, опустив руки. Глаза ее были закрыты.
Именно в этот момент раздался звонок в дверь.
– Черт с ним, – вслух пробормотал Роберт. – Ошибка. Все равно. Наплевать.
Но глаза Анны открылись, и он услышал: «Вот оно».
«Что оно? Не обращай внимания. Позвонят и перестанут».
«Не перестанут. Нужно открыть».
«Да зачем?»
«Он все равно войдет».
«Кто?»
Звонки и в самом деле не умолкали, к ним прибавился стук, да еще какой.
Квартира была малогабаритная, из комнаты до прихожей всего пять шагов.
Выругавшись, Дарновский пошел к двери – не открыть, а заглянуть в глазок, что за пожар такой.
Но дверь сама вывалилась ему навстречу, с ужасающим треском и грохотом.