Триумф Анжелики, стр. 5

— Но это не помешало его исполнению. Усилиями самых фанатичных поданных: Модрейля, де Лобиньер… Так что успокойтесь. Катарунк стерт с лица земли: сожжен… Все так, как он хотел. А мы сами, если мы спаслись от ярости ирокезов, вожди которых были убиты под нашей крышей, то разве не благодаря чуду?

— Это чудо лишь подтверждает легенду о том, что вы обладаете сверхестественными способностями!..

Но произнося эти слова, он улыбался. Он обретал почву под ногами. Она облегчила его страдания и помогла разобраться в этой тягостной дилемме.

На следующее утро, когда они встретились, он улыбался и, казалось, сгорал от нетерпения переговорить с ней. Она была удивлена неожиданным вопросом. — Знакомы ли вы с господином Венсаном де Поль? — Господин Венсан? — произнесла она озадаченно.

— Святой Отец, который был наставником и исповедником королевы-матери во времена, когда наш монарх был еще ребенком, и который прославился своим милосердием.

— В те времена я сама была очень юной, и поскольку я не покидала тогда своей провинции, то не могла встретиться со столь важной персоной. Но это правда, что случай столкнул нас…

— Где это было?

— Это случилось во время переезда Двора в Пуатье.

Шевалье, казалось, пришел в восторг.

— Факты совпадают. Но, послушайте-ка. И тогда вы поймете, почему я задал вам этот вопрос. Когда я был еще новичком на Мальте у меня был соученик, такой же юноша как и я, звали его Анри де Ронье…

— Это имя мне о чем-то говорит. Кажется, что мне о нем кто-то рассказывал… или же… нет, это воспоминание, которое явилось мне во сне, кажется, в каком-то кошмаре. Но продолжайте… вы меня заинтриговали.

— Он мне рассказал, что его религиозное призвание было определено непосредственным образом встречей с господином Венсаном при обстоятельствах… гм…

Клод де Ломенье-Шамбор пощипывал кончик уса и тайком наблюдал за Анжеликой, следя краем глаза. Казалось, что история, которую он вспоминал, отвлекала его от мрачных мыслей.

— Ему было тогда шестнадцать или семнадцать лет, он находился при дворе королевы-матери, и входил в ее свиту в Пуатье. Он куда-то бежал по поручению, когда вдруг на одной из улочек ему встретилась молоденькая девушка с зелеными глазами.

— О! Паж! — вскричала она. — Тот, что заигрывал со мной.

— Ну вот! Все-таки это вы — та самая молоденькая девушка, о который он столько рассказывал. Мне продолжать рассказ?

— Конечно! Вот уж пикантная история! Если мне не изменяет память, этот паж вовсе не собирался вступать в Орден.

— Действительно!.. Молодой легкомысленный человек, он имел совершенно другие намерения.

Ломенье-Шамбор смеялся.

— Так значит это были вы, мадам, вы — тот очаровательный ребенок, которого он увлек на кафедру собора Нотр-Дам де Пуатье, чтобы вырвать несколько поцелуев и, быть может… добиться большего, пусть и не имея другой комнаты для любовных свиданий в городе, занятом Двором и его слугами. Шалости были прекращены внезапным появлением господина Венсана де Поля, который в тот день молился в этой церкви. Святой Отец отчитал юных шалунов.

Анжелика тоже смеялась, хотя легкая краска и выступила на ее щеках при воспоминании об этом анекдоте из ее юности.

Ломенье продолжал:

— Анри де Ронье, хоть и не сознавал, что под взглядом этого святого человека прожил мгновение, в которое вместилась вечность, все же утверждал, что в его решении вступить в Орден в большей степени «повинна» та молодая незнакомка. Он очень долго боролся с чарами той встречи. Это была неизлечимая рана, — говорил он. Он заболел. Он решил, что его околдовали. Однажды он понял, что в лице юной незнакомки, а он знал только ее имя — Анжелика, он встретил настоящую любовь. Понимая также, что они больше никогда не встретятся в сутолоке улиц и среди Двора, и что никакая другая женщина не сможет более внушить ему такое чувство, он решил отдать себя Тому, кто есть источник вселенской любви, и сделался мальтийским рыцарем.

— Вот как! Ну и история. Я рада узнать, что не всегда являюсь причиной беспорядка и горя, как вы утверждали. Ну и что с ним случилось?

— Когда он был офицером на мальтийской галере, во время боя он был пленен варварами и принял смерть, как и другие наши братья: его побили камнями в Алжире.

— Бедный маленький паж!

Она задумчиво произнесла:

— Я забыла о нем.

— Ах! — внезапно вскрикнул Ломенье. — Вот и еще одна черта вашего обаяния. Ваше безразличие жестоко. Вы с такой легкостью забываете тех, кто не может вырвать вас из сердца! Вы забывчивы, вы сами признаете это. Вы помните лишь одного!

Он смотрел на нее, и пристальный интерес читался в его глазах.

— А кто вы для других?..

Затем, не дожидаясь ее ответа, он пробормотал восторженно:

— Знак противоречия, призыв, крик, который возвращает нас к нам самим, как в случае с юным Ронтье.

— Ах, да прекратите же себя терзать! — воспротивилась Анжелика. — Вы сами утопаете в противоречиях, господа, такие, какие вы есть, эгоисты, неблагодарные, плачущие о том, чего не добились, и не умеющие наслаждаться тем, что дано.

Вы разговариваете со мной так, будто я потратила свою жизнь на то, чтобы наносить раны в сердце только удовольствия ради, и не разу не пострадав от любви.

Бог свидетель, что из всех мужчин я могу любить лишь одного, и это чувство неколебимо. Он не всегда находился возле меня, и я тоже мучалась и испытывала боль, которую по вашим словам знаете только вы.

— Да, это мне известно. Воистину счастлив тот, кого вы не можете позабыть. Любовь, которая вас объединяет, — это чувство, способное заставить поверить в невероятное. Вчера вечером я смотрел на вас, когда вы стояли вместе; ваши глаза беспрестанно обращались друг на друга, чтобы удостовериться в том, что вы рядом, и чтобы насладиться тем, что вы видели. Вечером того дня, когда мы приехали вместе с господином д'Авренсоном, я заметил ваши силуэты, слитые в одном поцелуе на балконе замка, и внезапная беспричинная боль поразила меня. Я считал, что излечился и защитился при помощи гнева от ваших чар. Но вы были там! И моя жизнь наполнилась смыслом и счастьем. Ваша белокурая красота всегда торжествует. Вы побеждаете даже тогда, когда не желаете этого. И побеждаете, даже не осознавая, что наносите раны, служите причиной трагедий, изменяете чужие судьбы. Он был прав, считая вас непобедимой и опасаясь за реализацию своих планов. И он умер на алтаре страданий, прокляв вас, а вы даже не придали значения ужасной анафеме, которой он предал вас за час до гибели!

— Действительно ли это было так?

— Вы осмелитесь обвинить отца де Марвиль в обмане?

— Нет, но…

Как ему объяснить, что она никак не может отделаться от впечатления, что обман в этом деле подобно червю подтачивает доверие и вредит дружбе?

Несмотря на некоторую трагичность, сцена, которая развернулась в прихожей Госпожи Кранмер в Салеме, оставила о себе смешное впечатление, будто бы присутствовала на мрачной комедии, специально утрированной, в которой подлинным был только обморок юного канадца Эммануэля Лабура. Немного времени спустя он умер при загадочных обстоятельствах. Если бы не это, получился бы настоящий спектакль.

И в то же время она кусала губы, чтобы не улыбаться, потому что чем больше она думала об этом столкновении, тем больше смешных сторон открывалось, будь то выдающийся среди персон, символизирующих папизм и кальвинизм истинных пуритан, иезуит и доктор библейской теологии Самюэль Векстер, который разглагольствовал, используя возможности своего красноречия и фанатизм. А в это время гигант-ирокез босой, стоя на черно-белом плиточном сияющем полу, дотрагивался кончиками перьев своего головного убора до натертых воском потолочных балок, характерных для домов Новой Англии, а на ступеньках лестницы, как в театральных рядах, расположились женщины дома, среди которых были две колдуньи-индианки, Руфь и Номи, и она сама в платье роженицы.