Неукротимая Анжелика, стр. 103
И Мулей Исмаил вновь усмехнулся.
Глава 21
Анжелику отвели в другие покои, богаче и просторнее тех, что она занимала до сих пор.
— Почему я не могу вернуться к себе?
Евнухи и служанки не отвечали. Фатима с застывшим лицом — так она пыталась скрыть свое удовлетворение — принесла обед, но ее госпожа не притронулась к еде. В тревоге она ждала появления Османа Ферраджи, чтобы поговорить с ним. Он не приходил. Она потребовала, чтобы его позвали. Евнух обещал, что попечитель сераля скоро будет здесь. Но проходили часы, а он не появлялся. Она пожаловалась, что от всепроникающего аромата драгоценного дерева, которым отделаны покои, у нее разболелась голова. Фатима стала жечь на жаровне зерна ладана, и запах сделался еще более обволакивающим. Отяжелев, Анжелика чувствовала, что дремота наваливается на нее. В свете ночника лицо старой рабыни вдруг напомнило ей черты ведьмы Мелюзины, что некогда в ньельском лесу жгла волшебные травы, вызывая дьявола. Колдунья Мелюзина была из числа тех жителей Пуату, в чьих жилах была крохотная примесь арабской крови. Оттого ее глаза были так черны и загорались порой таким свирепым огнем… Как же далеко на Запад докатилась когда-то волна завоевателей с кривыми саблями и зелеными знаменами!
Анжелика зарылась лицом в подушки. Ее мучил стыд. Он преследовал ее с той минуты, когда взгляд Мулея Исмаила пробудил в ней вечный зов плоти. Его глаза держали ее крепко и властно — верно, так же он будет держать ее в объятиях. Может быть, он ждал, что она сама отдастся ему? Да, она не сможет противиться порыву его жаждущего тела. «Я так слаба, — думала она, — о, я ведь только женщина! Что я могу сделать?..»
Она уснула в слезах, словно дитя, но сон ее был беспокоен. Пламя желания сжигало ее. Ей слышался глухой жаркий голос Мулея Исмаила. «Женщина! Женщина!..» — призывал он, полный страстной мольбы.
Он был здесь, склонялся над ней в облаках ладана, у него были губы африканского идола и огромные, непостижимые, как пустыня, глаза… Она ощущала нежное прикосновение его уст на своем плече и тяжесть его тела. В сладостной истоме она покорялась его сильным рукам, поднявшим ее с ложа и прижавшим к гладкой мускулистой груди. Тогда, отуманенная грезами, она позволила своим рукам обвиться вокруг его тела, меж тем как мало-помалу пробуждавшийся разум уже догадывался, что это не сон.
Ее пальцы скользили по янтарной коже, пахнущей мускусом, ласкали твердый бок, охваченный по талии узким стальным пояском. Вдруг она нащупала что-то округлое и прохладное. То была рукоять кинжала. Ее рука непроизвольно сжалась, а в памяти вдруг ожила сцена из давних дней. Маркиза Ангелов! Вспомни, о Маркиза Ангелов, как пришелся тебе по руке кинжал Родогона-египтянина, когда ты перерезала глотку Большому Косру из Парижа! В ту пору ты умела владеть кинжалом. Ну же!
А кинжал уже был в ее руке. Ее пальцы сжимали рукоять, холодок металла проникал в нее, отрезвлял, спасал от забытья. Что было сил она рванула кинжал из ножен и ударила…
Только стальные мускулы Мулея Исмаила спасли его. Ощутив прикосновение лезвия к своему горлу, он отскочил так стремительно, как, казалось, мог прыгнуть лишь тигр, наделенный безошибочным инстинктом зверя. Отпрыгнув, он замер, пригнувшись, с остановившимися глазами. Безмерное изумление застыло в его взоре. Потом он почувствовал, что по груди льется кровь, и сообразил, что еще секунда — и кинжал рассек бы ему сонную артерию…
Не отрывая глаз от Анжелики, — хотя сейчас, потрясенная, она не смогла бы и пальцем шевельнуть, — он приблизился к гонгу и ударил в него. Осман Ферраджи, который явно был неподалеку, ворвался в комнату. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что произошло. Он увидел Анжелику, приподнявшуюся на своем ложе с кинжалом в руке. Увидел Мулея Исмаила, обезумевшего от ярости, с вылезшими из орбит глазами, неспособного произнести ни слова.
Верховный евнух подал знак. Вбежали четверо негров, схватили молодую женщину за руки и, стащив с ложа, швырнули к ногам султана на каменные плиты.
Тут властителя прорвало. Он взревел, как разъяренный бык. Он орал, что если б не покровительство Аллаха, эта проклятая христианка сейчас перерезала бы ему горло его же собственным кинжалом! Так пусть она умрет в ужасных мучениях! И сей же час! Немедленно! Да приведите сюда пленников, особенно их главарей! И прежде всего французов! Пусть поглядят, как будет гибнуть женщина их породы! Они увидят, какая участь постигнет дерзновенную, что осмелилась поднять руку на самого Предводителя Правоверных…
Глава 22
Дальше все происходило очень быстро. Наступала развязка, в том не было сомнений. Руки Анжелики соединили в запястьях, подтянули кверху и привязали к одной из колонн зала.
Одежду со спины сорвали. Удары кнута казались прикосновением раскаленных углей, они ускорялись, становясь сплошным ожогом. «Когда-то я это видела на красивых картинках в моей книге о святых мучениках церкви…» Теперь она сама привязана к пыточному столбу. Спину жгло все сильнее. Она чувствовала, как по ногам текут теплые струйки крови. Мелькнула мысль: «Не так уж страшно!.. Но ведь будет продолжение!.. Пусть!.. По крайней мере, началось!..» Остановить это не в ее власти. Она лишь камушек, катимый водами потока. Ей вспомнились бурные потоки Пиренеев, которые она увидела в дни первого замужества. Очень захотелось пить, в глазах потемнело…
Удары прекратились, и в этом затишье боль расползлась по всему телу, стала непереносимой.
Ей развязали руки, но лишь для того, чтобы повернуть лицом к залу и вновь привязать к колонне.
Сквозь застилавшую глаза муть она увидела палача с жаровней, полной раскаленных углей, и ужасные орудия пытки, которые он разложил на доске. Это был заплывший жиром евнух с лицом гориллы. Его окружали другие евнухи, не успевшие переодеться для пытки и лишь снявшие тюрбаны…
Мулей Исмаил сидел слева. Он отказался от перевязки. Его рана была неглубокой, кровь уже свернулась и подсыхала. Но султан хотел, чтобы ее видели все. Каждый должен был прочувствовать содеянное святотатство.
В глубине помещения находились человек двадцать рабов-французов: Колен Патюрель в цепях, маленький, рыжий, с подвижным лицом Жан-Жан-парижанин, маркиз де Кермев и другие. Замерев, они глядели с удивлением на эту белокожую полуголую женщину, терзаемую пытками. Стражники с хлыстами и саблями держали их на почтительном расстоянии.
Осман Ферраджи склонился к Анжелике. Он говорил по-арабски, очень медленно:
— Послушай. Великодушный повелитель Марокко готов простить тебе безрассудный поступок. Обещай повиноваться ему, и он пощадит тебя. Ты согласна?
Черное лицо Османа Ферраджи плыло и танцевало перед ней.
Анжелика подумала, что это последнее лицо, которое она видит в своей жизни. И хорошо!.. Осман Ферраджи был велик! А большая часть людей так мелки, так ничтожны… Затем рядом возникло бородатое светлое лицо Колена Патюреля.
— Моя бедненькая крошка… Вы же не дадите себя так калечить… Бедняжка моя…
«А зачем вы позволили распять себя, Колен Патюрель?» — захотелось спросить ей.
Но ее губы смогли произнести лишь одно слово:
— Нет!
— Тебе оторвут груди! Тебя изуродуют раскаленными щипцами, — сказал Осман Ферраджи.
Глаза Анжелики закрылись. Ей хотелось остаться наедине с собой и своей болью. Люди уплыли. Они уже далеко…
О, сколько еще это будет тянуться? Она услышала ропот рабов в конце зала и вздрогнула. Что собирается делать палач?.. Затем чего-то бесконечно ждали. Потом ее руки развязали, и она поползла по колонне вниз, куда-то далеко, очень далеко и очень долго…
Когда Анжелика пришла в себя, она лежала на боку, щекой на шелковой подушке. Первым, что она увидела, были руки Османа Ферраджи. Ей смутно вспомнилось, как в бреду она цеплялась за эти патрицианские руки с ногтями более красными, чем рубины его колец. Она чуть-чуть повернулась. Память совершенно восстановилась, и ее охватила особенная легкость, какую она испытывала, рожая своих детей. Боль отступала, и в душе рождалось ощущение чуда.