Дорога надежды, стр. 80

А затем Флоримон, уже особенно не таясь, стал посылать им многочисленные брошюры, романы в прозе или стихах, которые продавались, как «горячие пирожки», потому что благодаря им общество, страждущее света и знаний после столетних религиозных войн, могло утолить свою жажду чудесного и необыкновенного.

Во Франции издатели и книгопродавцы сказочно богатели. Купцы, лавочники, ремесленники расхватывали книги, помогавшие отрешиться от тягот повседневной жизни. Даже нищие и бродяги не составляли исключения. Анжелика видела во Дворе чудес бывших клерков и даже профессоров Сорбонны, в силу разных обстоятельств опустившихся на дно жизни: они читали вслух романы, над которыми обливались слезами воры и шлюхи.

Онорина часто просила старого Йонаса почитать из Библии про Агарь. Слушая эту историю, она всегда вспоминала маленькую девочку с венком из Салема, которую тоже звали Агарь.

Ее не слишком поражала трусость, бесхарактерность и заурядность всех этих великих людей священной книги, вроде Авраама, прогнавшего в пустыню свою служанку Агарь с маленьким сыном, потому что его старая жена была ревнива и не могла простить, что у соперницы есть сын Измаил.

Благочестивый господин Йонас всячески старался подчеркнуть величие этого персонажа, но маленькую Онорину было трудно обмануть.

Впрочем, ничего иного она и не ждала от взрослых.

Но она любила сцену в пустыне, сердцем чувствуя ее правдивость, переживала ее шаг за шагом вместе с героями: страдала с ними от жажды в пустыне, от смертельной усталости, радовалась тенистой пальме, которая, однако, вовсе не означала спасения. Ее трогало благородство чувств бедной Агари, обезумевшей от величайшего горя, которое только может выпасть на долю женщины, — угрозы гибели ребенка. И вот она бежит, заламывая руки , под палящими лучами безжалостного солнца, ибо гибнет сын ее, прекрасный Измаил, несправедливо отвергнутый и изгнанный…

Онорина плакала от счастья, когда ангел спасал несчастных…

— Он мог бы появиться и раньше, этот ангел, — говорила она затем.

— Роль ангелов не в этом состоит, — объяснял господин Йонас.

— Они почти всегда являются слишком поздно, я заметила…

— Как говорится, in extremis note 17.

Тем очевиднее предстает милосердие Всемогущего. In extremis. Онорина постаралась запомнить это выражение.

Она смотрела, как резвятся в колыбели близнецы, которые с восхищенным видом показывали друг другу ручонки.

У них тоже были ангелы, которые прилетели спасти их in extremis. Она вспоминала, как в доме миссис Кренмер без конца повторяли то же самое! «In extremis! In extremis!»

— A y меня был ангел? Он прилетал, когда я родилась? — как-то спросила она у Анжелики.

Она была готова к тому, что и здесь судьба ее обделила, и удивилась, услышав ответ матери.

— Да, был и прилетал.

— А как он выглядел?

Анжелика подняла голову от мешочков, в которые раскладывала серебристый липовый цвет.

— У него были темные и очень добрые глаза, как у лани. Он был молод и красив, а в руке держал меч.

— Как архангел святой Михаил?

— Да.

— Как он был одет?

— Я уже не очень хорошо помню… Кажется, он был одет в черное.

Онорина была удовлетворена. Ангелы близнецов тоже были одеты в черное.

Глава 31

Со сторожевой башни Анжелика и Жоффрей смотрели на холмистую равнину, окутанную белоснежным саваном так, что даже лесов не было видно.

Небо было перламутровым. Белый перламутр, подернутый жемчужно-серой и слегка зеленоватой дымкой.

Вдали из облаков выступал гребень горы, белый, словно облатка.

Только по струйкам дыма, поднимающимся в прозрачно-ясном воздухе, можно было определить местоположение окрестных хуторов и конусовидных или круглых индейских типи (хижин).

Пурга, жестокий холод… Стаи черных птиц, испускающих зловещие крики, предвещали появление густых снежных облаков, принесенных беснующимся, как полярный демон, ветром… И это будет продолжаться много дней подряд.

Услышав предвестников бури, те, кто поставили дома за крепостными воротами, сочли разумным просить убежища в форте. Среди них была Эльвира с мужем и детьми. Пришлось немного потесниться. Онорина, как и в первую зиму, оказалась в одном доме с товарищами игр, Бартелеми и Тома.

Только немой англичанин Лемон Уайт, которому пуритане отрезали язык за богохульство, отказался покидать свое жилище, как некогда Элуа Маколе, оставшийся в своем вигваме, рискуя умереть с голоду, поскольку принести ему буханку хлеба или чугунок с кашей, иными словами, отойти хоть на несколько шагов от дома, означало подвергнуть себя смертельному риску.

Судьба Лемона Уайта не внушала таких опасений, ибо он мог продержаться довольно долго. Заняв старый форт, тот самый, в котором прошла первая зима, Уайт жил там один; иногда в зимнее время с ним делила кров какая-нибудь индианка, уходившая весной, когда ее сородичи покидали свое зимовье. У него было достаточно припасов, а оставался он в старом форте, чтобы поддерживать в рабочем состоянии кузню и дробильню для обработки руды с золотых и серебряных рудников. В большом форте целое крыло было отведено под мастерские с гораздо более совершенными приспособлениями, и Лемон Уайт устроил у себя оружейную мастерскую, в которой трудился с утра до вечера, потому что все несли к нему мушкеты, пороховые и фитильные ружья, пистолеты, притаскивали на деревянных катках большие кулеврины и маленькие пушки. У него всегда можно было раздобыть порох и пули, которые он сам изготовлял в соответствии с формулами, составленными графом, а также вычищенные и смазанные ружья.

Анжелика во время своих прогулок любила заглянуть к немому. Ей было приятно вновь оказаться под этими низкими закопченными сводами: здесь они все собирались за большим столом, здесь встретили первые в Америке Рождество и Богоявление, сюда в жуткий холод пришли полуголые ирокезы с мешками фасоли, которая их спасла. Они с немым, объясняясь знаками, напомнили друг другу о некоторых забавных происшествиях той зимы.

Здесь была комната, которую он не использовал, — когда-то там жили Йонасы.

Она попросила разрешения хранить там свои лекарственные травы, сушеные ягоды и цветы, скляночки и горшочки с мазями, ибо все это, особенно корни и травы, занимало очень много места.

Была в старом форте одна вещь, о которой Анжелика весьма сожалела: Жоффрей соорудил для них большую кровать, набив брусья на пеньки деревьев, как в свое время Улисс. Поэтому ее нельзя было переместить.

Она обратила внимание, что англичанин, из тактичности, не пользовался ей.

Маленькая комнатка, где они с Жоффреем спали, была закрыта, но сверкала чистотой и была хорошо протоплена небольшим камином с четырьмя отверстиями, поставленным по способу, изобретенному пионерами Новой Англии. Кровать была все так же покрыта мехами.

А сам англичанин довольствовался общим залом, небольшой спальней и мастерскими, через которые можно было пройти к шахтам, входы в которые были теперь забраны досками.

После особо свирепых метелей и буранов к форту начали приходить индейцы.

Абенакисы были кочевым племенем; зимой они расходились семьями, забивались в свои землянки, словно медведи и сурки, терпеливо дожидаясь весны. Если продержаться было невозможно, они искали другого прибежища.

С марта они начинали, по-прежнему держась семьями, охотиться на куницу и других пушных зверей, прикапливая шкуры для летнего обмена.

Было время, когда они приходили спасаться от голода и холода в миссию Нориджгевук. Теперь они поднимались к Вапассу.

Они приносили шкуры скунсов, выдр, рысей, великолепный мех рыжей лисицы, а иногда — белой куницы-горностая или черно-бурого лиса, которым не было цены. Взамен они надеялись получить немного еды, потому что до форта добирались, уже умирая от голода.

Им давали табак, и, пока они курили, во дворе, в больших котлах варили «сагамиту», похлебку из дробленого маиса с мясом или сушеной рыбой, приправленную соком кислых ягод и ломтиками репы. Мадам Йонас безбоязненно бросала в котел три-четыре свечи, потому что индейцы любили жирную пищу.